Барби Греты Гервиг и Barbie капиталистической индустрии

«Барби» Греты Гервиг получил лишь один Оскар за саундтрек, а режиссерка фильма даже не была номинирована на награду. Тем не менее, у фильма всё хорошо и со статуэтками (на «Золотом глобусе» был триумф), и с кассовым успехом. Фильм, который мог появиться только после кампании #MeToo, собрал полтора миллиарда долларов в мировом прокате, став фильмом с самым «идеологическим», политизированным содержанием в топ-50 наиболее кассовых лент в истории. По случаю Оскаров и для тех, кто «Барби» не смотрел, публикуем рецензию со взглядом социалисток и социалистов на этот кинофеномен (а здесь можно прочитать рецензию на вечного спутника «Барби» в СМИ — «Оппенгеймера», который и стал победителем Оскара-2024).

Грета Гервиг — режиссерка, которая сняла уже не первый фильм с профеминистским посылом. Она начинала с мамблкора (условное именование новой волны американского инди-кино, где акцент поставлен не на сюжет, а на диалоги между персонажами, — прим. автора), в качестве актрисы и соавторки сценария смогла почти без реплик показать многие моменты социальной эксплуатации и дискриминации женщин в «Милой Фрэнсис» (2012), а затем продолжила режиссерскую карьеру в более мейнстримном кино и сфокусировалась, в основном, на проблемах в жизни тинейджерок: «Ледиберд» (2017), «Маленькие женщины» (2019).

В своих фильмах Гервиг неоднократно делала отсылки к левым тезисам. В одной из начальных сцен «Ледиберд» главная героиня едет с мамой в машине, слушая аудиокнигу известного левого писателя Стейнбека «Гроздья гнева». В «Барби» же, например, есть отсылка к «Монти Пайтону»: Кены передвигаются по Кенлэнду на воображаемых конях (в свое время пайтоновцы Терри Гиллиам и Терри Джонс таким образом простебали ситуацию с нехваткой финансирования: на настоящих лошадей во время съемок не хватило бюджета, — прим. автора).

Как и «Оппенгеймер» Нолана, «Барби» Гервиг — это, в первую очередь, блокбастер, ориентированный на извлечение максимальной прибыли. Цензура крупных капиталистических киностудий, осуществляемая через финансирование и его условия, наложила некоторые ограничения на ту повестку, которую можно было бы заложить в оба этих фильма. Тем не менее Грета Гервиг сумела снять интересную, злую и издевательскую сатиру на патриархат и на то, как сексизм действует в рамках капитализма.

Сложно обойтись без спойлеров при комментировании фильмов, без озвучивания некоторых сцен, которые много говорят о фильме и его замысле.

По сути, фильм поделен на две части. В одной из частей мы видим мир кукол, мир Барби. Все женщины в нем — это Барби. Но даже здесь Грета Гервиг делает акцент на том, что каждая Барби — разная. Она показывает женщин разных профессий, разной внешности, разных рас, разных национальностей; в том числе трансгендерных женщин. Звучит и бодипозитивная идея. Женщина может быть кем угодно в рамках выбора профессии, подчеркнуто заявляет картина; девочка может стать кем угодно.

Начальная сцена как будто неочевидным образом связана со всем остальным фильмом: девочки играют с куклами-пупсами на детской площадке, когда появляется огромная первая Барби. Через красивую отсылку к Кубрику и его «Космической Одиссее» Грета Гервиг сразу объявляет — все, что было для девочек до Барби, теперь не актуально и должно быть уничтожено.

Это довольно важное феминисткое высказывание, потому что вместе с Барби, впервые выпущенной в 1959 году, девочки получили свободу выбирать. До этой куклы все, что было возможно для девочек — нянчить пупсов, менять игрушечные подгузники, выбирать пластиковые бутылочки посимпатичнее. Но с появлением взрослой куклы девочки начали позволять себе в игре (сначала в игре) становиться докторками, учеными, инженерками, любыми другими специалистками, и корпорация Mattel, замечая настроения в обществе, все больше расширяла линейку профессий для Барби.

Эта идея выводит нас за рамки простых рассуждений об ассортименте магазинов игрушек. Потому что детские игрушки — это не просто способ чем-то занять ребенка. Это способ познания мира, социализации, понимания своих возможностей и воображения своего будущего. Вместе с тем детские игрушки и вещи отражают уже существующее положение в мире, ограничения, в которых растут дети. Для мальчиков выпускают машинки и пистолетики, для девочек — пупсов и игрушечную посуду. Мальчики носят темные и нейтральные оттенки, а заодно также сдержаны в своих эмоциях. Девочкам можно розовый, красный, яркие цвета и яркие эмоции.

Но раз девочки могут только нянчить пупсов, то ничего другого доверить им нельзя (при этом считается, что воспитывать и ухаживать за ребенком — это совсем несложно, ведь все женщины рожают и растят детей). Таким образом дети вырастают во взрослых, имеющих четкое гендерное (и, заметим на полях, классовое) представление о своем положении.

Маркетинг для взрослых только поддерживает эти представления. Мягкие, нежные оттенки и текстуры, сладкие запахи — это для женщин. Мужчинам должно нравиться все высокотехнологичное, сдержанное, строгое, пахнущее морем, лесом, мускусом, но ни в коем случае не ванилью или цветами. Все это воспринимается как само собой разумеющееся. Идя в магазин, женщина с большей вероятностью обратит внимание на товары, оформление которых соответствует ее представлениям о «женскости», которые в ней воспитало наше капиталистическое и патриархальное общество.

При этом, люди, которые признают важность борьбы за значимые женские права (например, такими как борьба за свободу распоряжения репродуктивными правами), иногда могут считать, что применять оптику борьбы с патриархатом в вопросе выбора вещей или детских игрушек — это «перегибать палку». Но это то, о чем мы говорим в нашей программе по женскому вопросу: воздействие капитализма и патриархата на индивидуальное сознание человека начинается с детского возраста. Мы же хотим, чтобы каждый человек знал, что не существует «женских» или «мужских» дел; не существует игрушек, которые подходят только мальчикам или только девочкам; и чтобы каждый человек знал, что имеет возможность определять себя, как хочет.

Первая сцена имеет связь с тем, что будет происходить в фильме дальше. В той части фильма, где Барби находится в мире кукол, Грета Гервиг отыгрывается по полной программе: она делает то, что на феминистском сленге называется «перевертыш». Она пытается показать мужчин через «женский» образ, который нам навязывает патриархат, а женщин — как сильных, независимых, творческих людей с социальной ролью, обычно приписываемой мужчинам. Но затем начинается вторая часть фильма, в которой Барби попадает в реальный мир, и та самая девочка, которая играла с куклой на детской площадке, говорит ей дословно: «Ты — порождение фашистского капиталистического мира».

В этом твисте Барби выступает как выражение того образа женщины, который навязан капитализмом и патриархатом с его цисгетеронормативностью. С макияжем, обсессивной заботой о внешнем виде и нарядах, со следованием тем стереотипам, которые воспитаны в женщинах нынешним обществом.

Грета Гервиг подчеркивает, что все женщины, в том числе и воспитанные патриархатом в рамках патриархальных стандартов — они тоже Барби, они тоже хотят и могут быть частью общей борьбы.

В фильме не хватает акцента на солидарности. Грета использует подход «перевертыша», приемлемый с точки зрения политической пропаганды. Кажд:ая из нас хотя бы раз использовал:а это в спорах с сексистами и патриархально настроенными людьми. Иногда проще перевернуть ситуацию, чтобы показать ее с позиции женщины. Но в фильме не хватает хотя бы толики «агитации» — идеи о возможности солидарной борьбы людей всех гендеров — и это, видимо, вызвано тем, что режиссер:ки вынуждены идти на уступки ради финансирования.

По сути «Барби» — это некое отражение в кино той борьбы за права и положение женщин, которая происходит в реальности. Даже несмотря на препоны, которые ставят буржуазные правительства и цензура медиа-бизнеса, все равно это прорывается на большие экраны. Студии вроде «Уорнер Бразерс» вынуждены примазываться к этому процессу, конечно, полностью модерируя антикапиталистический контекст и играя в политику идентичности и буржуазный феминизм. Фиолетовый логотип «Уорнер Бразерс» в начальных титрах — пример такого примазывания и пинквошинг в буквальном смысле этого слова.

Mattel хотят обелить и перезапустить коммерческий бренд, который был многократно раскритикован не только феминистками, но и людьми в целом прогрессивных взглядов. Таковы попытки капитализма адаптироваться к текущему этапу борьбы трудящихся женщин. А любая адаптация капитализма — это в первую очередь про сохранение или приумножение прибылей, что заранее делает фильм в лучшем случае материальным свидетельством нового статуса-кво, уже достигнутого женской борьбой. Прорывным это высказывание выглядит только на фоне предыдущего консерватизма, если не сказать отсталости, бренда Barbie.

Это кино ограничено, оно и не могло содержать призывов к солидарности в борьбе, как бы ни хотелось увидеть такой шаг вперед от произведения современной культуры. Но делать из фильма политические выводы — это уже наша задача. Так же, как и бороться за то, чтобы кино финансировалось не крупным капиталом, а обществом, чтобы режиссерки и режиссеры не зависели от денежных мешков из крупных студий.

Но здесь есть и Грета Гервиг, а не лишь крупный капитал. Во время премьеры фильма шел протест работниц и работников Голливуда, и партнер Греты Гервиг Ноа Баумбах не присутствовал на премьере фильма, потому что участвовал в забастовке и протестах, включая пикеты. Грета сказала: «Моего соавтора, моего партнера в любви и искусстве здесь нет. Он страстно поддерживает борьбу гильдии сценаристо:к США. От первой строчки до последнего кадра этот фильм принадлежит ему так же, как и кому бы то ни было. Он — тоже Барби. В „Барби“ ничего бы не произошло без него. В Голливуде ничего не происходит без сценаристо:к».

Это кино не революционное, но оно прогрессивное, в нем есть некоторые марксистские выводы. Нам стоит развивать те идеи, которые намечены в фильме, объясняя при том и собственные. Так дело обстоит со многими фильмами, потому что язык кино достаточно сложный. В нем сложнее выразить конкретные идеи действия, чем в статье или в листовке, чтобы это было художественно привлекательно. Революционное искусство существует, но его очень мало, а наша задача в том, чтобы бороться за свободу искусства от капитала и его государства, и цензуры как капитала, так и государства.