Последний гегельянец

Эту вторую свою книгу о Гегеле Маркузе писал уже в эмиграции и потому резко сместил устоявшиеся акценты, прямо обратившись к теме политики. В своем исследовании Маркузе, опираясь на систему Гегеля, анализирует фальсификацию и ревизию диалектики. Особенно интересна его работа в той части, которая посвящена диалектике марксистской.

Простым и ясным языком Маркузе абсолютно адекватно излагает основы диалектики Маркса и ее революционную суть. Он показывает принципиальную несовместимость марксизма с позитивизмом, с этим методологическим основанием буржуазной социологии. Ведь Марксова концепция никак не может быть изложена как чистая теория. О марксизме невозможно сказать, что он — есть всего лишь система взглядов (такая же как и другие) одного немецкого мыслителя, жившего в Лондоне в середине XIX века. Анализ господствующей общественной формы превращен Марксом одновременно и в анализ предпосылок и путей ее уничтожения, так как данная анализируемая реальность представляется негативной.

Кризис марксистской диалектики наступает с выходом на теоретическую арену Эдуарда Бернштейна, решившего изжить «остатки утопического мышления у Маркса», и Карла Каутского, превратившего диалектику в подобие естественной науки. Традиция диалектического отрицания постепенно уступила место защите фиксированных, устойчивых процессов и объектов. Отсюда ведет свое философское начало тезис о мирной эволюции капитализма или фетишизация зрелости для революции неких особенных, и чаще всего количественных, исторических предпосылок. Даже Георгий Плеханов любил постоянно повторять, что мол мельница истории не смолола еще той муки, из которой будет выпечен пирог социализма. А ведь подобный подход есть не что иное, как норма позитивистской социологии, в которой человеческая практика всегда подчиняется власти господствующих условий. Маркузе отмечает лишь Владимира Ленина, не забывшего диалектику — алгебру революции.

Хотя концепция Маркса и включает в себя принцип детерминизма, но детерминизм этот историчен и связан лишь с условиями классового общества. Социалистическая революция — есть первый шаг человека к сознательному уничтожению власти производственных отношений над человеком. Революция, без сомнения, требует зрелого состояния многих сил, однако самая величайшая из них — субъективная сила, сам революционный класс.

Таков Герберт Маркузе довоенного образца — член Социал-демократической партии Германии и сотрудник Франкфуртской школы!

И совсем другой Маркузе предстает перед нами в маленьком эпилоге к «Разуму и революции», написанном им позже, в 1954. Оно свидетельствует лишь о том, что философский талант Маркузе намного превосходил его политический опыт и социологическую ориентировку. Мясорубка XX века, невольным свидетелем которой он оказался, отложилась в его сознании в простых дихотомиях, типа «свободный капитализм vs организованный капитализм», «репрессивное общество vs свободное общество», или «тоталитаризм vs демократия». О диалектике вообще, как и сам Гегель, он имел намного больше представления, чем о конкретной диалектике классовой борьбы. В этом эпилоге Маркузе утверждает, что рабочий класс утрачивает свою историческую роль, и все более интегрируется в буржуазное общество.

Маркузианское «общество принципа реальности» примерно соответствует марксову «царству необходимости», только включает в себя еще и подавление человеческих инстинктов. Область человеческих инстинктов и подсознания в марксистской теории практически не развита, если не считать нескольких замечаний Льва Троцкого. Но Троцкий, разумеется, не был психоаналитиком. Подойдя с этой стороны, Маркузе демонстрирует тонкое понимание задач, стоящих перед человеком будущего. Он говорит о том, что необходимо вырваться за «принцип реальности», освободить инстинкты человека от подавления, создав, таким образом, конструктивную силу.

Но как это сделать? Маркузе упоминает «Великий отказ». Но непонятно, в чем конкретно он будет выражаться.

Философ чувствует и понимает, что необходимо дать практические, конкретные ответы на вызов, который он поднял. Одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе никогда не давал ему покоя. И вот его мысль мучительно бьется в поисках субъекта истории — агента революции. Он начинает перебирать их одного за другим и никак не может окончательно поставить точку.

Пролетариат Маркса? Но ведь он уже вписан в репрессивную систему общества «прогресса и потребления».

Аутсайдеры и маргиналы? Теоретически, возможно. Но признать их серьезной силой для Маркузе немыслимо.

Может быть молодежь с ее «бунтом против отцов»? И да, и нет. Ведь молодежь непрерывно сама превращается в отцов.

Третий мир? Державы, которые еще не возникли или еще не вступили на путь «прогресса»? Это лишь гипотеза.

Бунтующие против войны во Вьетнаме? Но войны заканчиваются рано или поздно...

И, в конце концов, Маркузе делает единственно возможный вывод — это должны быть интеллектуалы, которые откажутся от принципов и основ настоящего общества! Только таким образом сохраняется возможность развивать сознание.

Этот рецепт очень похож на рецепт Эриха Фромма, на его комитеты «честных влиятельных людей», которые, формируя общественное мнение, смогут ограничить анти-человечность капиталистической системы. Подобный вывод напрямую ведет к формуле: «низы не могут, верхи не хотят». А отсюда, совсем не далеко и до идеи, что никакие радикальные изменения сегодня невозможны в принципе.

Парадоксально, но, трактуя революционное сознание как некий накопительный депозит, Маркузе сам изменяет диалектике. Как и в случае с Плехановым, «диалектика» становится для него некой формой инстанции, которая сначала смотрит, что случилось и чего не произошло, чтобы потом наукообразно истолковать это. А санкция на революцию попадает либо в музей прошедших эпох, или в неопределенное будущее.

Но вряд ли для этого есть какие-либо основания. Тупики и концы истории возможны лишь в головах философов, пусть даже и самых выдающихся, но уж никак не в реальности.