Красный май 1968 — месяц революции

На обложке и далее в тексте фотографии Бруно Барби

К републикации 2017 года

В следующем году грядет 50-летний юбилей самой массовой в истории забастовки трудящихся. Майские события 1968-го до сих находят свое отражение не только в самой Франции, где 10 миллионов человек из всех слоев населения оказались вовлечены в политическую борьбу за лучшую жизнь, но также и во всем мире.

Этот материал — обновленная версия книги «Месяц революции. Уроки всеобщей забастовки» нашей товарищки Клэр Дойл, которая была непосредственным участником тех событий. В книге она детально описывает, что происходило в течение Красного мая во Франции, как постепенно, предприятие за предприятием и университет за университетом, желание сломить деголлевский авторитаризм (который до боли напомнит современному читателю политическую систему нынешней России) охватывает людей, сообщества и целый класс. Дойл показывает реакцию правящей элиты на этот разгорающийся пожар и объясняет, что помешало массовым выступлениям работников перерасти в революционное движение, которое могло охватить всю Европу.

Сегодня — еще более чем в предыдущие 49 лет — анализ тех событий важен нам для того, чтобы в очередной раз убедиться, каким потенциалом обладает рабочий класс, чтобы оценить, в чем были ошибки лидеров тех выступлений, и как можно было этих ошибок избежать.

Светлана Кушталова, 25 мая 2017 года

Назревающая революция

«Майские события» 1968 года во Франции стали крупнейшей в истории забастовкой трудящихся. Она разразилась подобно вулкану, лавина ее достигла всех концов мира, а последствия никогда не изгладятся окончательно. В разгар событий в забастовке участвовало 10 миллионов рабочих. Они оккупировали заводы, вывесили красные флаги, создали стачечные комитеты. Рабочие пели «Интернационал» и вели горячие споры о том, как стать полноправными хозяевами собственной судьбы. Все слои населения были подхвачены бурным стремительным потоком отречения от прошлого, потоком, увлекающим за собой к построению общества новой формации, в котором возможен расцвет человеческих способностей. Приближение этой бушующей стихии предсказали единицы, свежее дыхание ощутили миллионы, а власть предержащие содрогнулись от ужаса перед возможными последствиями.

Мощное столкновение враждебных классов разразилось неожиданно, как гром среди ясного неба. В то время мировой капитализм самозабвенно пожинал плоды неслыханного дотоле послевоенного экономического подъема, которому, казалось, не будет конца (что и пытались предрекать многие комментаторы). Нашлись даже такие «марксисты», которые во всеуслышание объявили о том, что капитализм открыл способ амортизировать (погасить) свой кризис!

«Хромированный бумХромированным бумом называют послевоенный резкий рост промышленного производства, в том числе и дорогих потребительских товаров. Современникам он был особенно заметен по резко возросшему количеству автомобилей на улицах; в моду тогда вошли хромированные почти до зеркального блеска бамперы, а само хромирование стало доступным благодаря совершенствующимся технологиям. Это и дало название этому периоду.» во Франции начался позднее, чем в других европейских странах — с приходом к власти генерала Шарля де Голля в 1958 году. К 1968 году экономический рост был весьма велик и стабильно достигал 5 процентов в год, а французские товары стали наводнять мировой рынок. Словом, «все к лучшему — в этом лучшем из миров», как любил говорить вольтеровский Панглосс.

Однако ни одно из основных противоречий капиталистического общества не было погашено. Напротив, они углубились и обострились, что неизбежно влекло к новому кризису, к новым взрывам классовой борьбы. Только марксисты смогли понять процессы, происходящие во Франции в 1968 году. Их не подвела непоколебимая вера в грядущие перемены, в то, что социалистическая революция в Европе еще покажет себя во всю мощь.

А так называемая коммунистическая партия Франции продолжала гнуть линию, унаследованную от довоенного подхода её лидера Мориса Тореза. Она заключалась в том, что, якобы, революция во Франции невозможна до тех пор, пока Россия не догонит Западную Европу по уровню жизни! Ложные перспективы еще одних так называемых марксистов были изложены в статье французского теоретика Андре Горца в январском номере английского Socialist RegisterБританский ежегодник, основанный Ральфом Милибэндом, профессором Лондонской школы экономики, академическим марксистом и представителем «новых левых». Заявлялся как «ежегодный обзор движений и идей». за 1968 год. Он писал: В ближайшем будущем не предвидится кризиса европейского капитализма, который мог бы толкнуть рабочих на революционные всеобщие забастовки.

Этим голосам вторила и ИКП (Интернационалистская коммунистическая партия), тогда как ее молодежная организация РКМ (Революционная коммунистическая молодежь) уже была вовлечена в студенческие выступления во Франции. Призывая следовать идеям Троцкого, ИКП отходила от них на деле. На собрании в Лондоне, состоявшемся всего за несколько недель до начала забастовки, они утверждали, что революционное развитие событий в течение ближайших двадцати лет невозможно, что рабочие метрополий потерпели «поражение» и «отступают».

Они повернулись спиной к рабочему классу Европы и принялись подыскивать для своей «революции» другие территории. То они обращали все свое внимание на различные студенческие движения, то пели дифирамбы лидерам колониальных революций на Кубе, в Алжире и Вьетнаме, несмотря на их схожесть со сталинистами. Они рассматривали их как аналоги русской революции 1917 года.

Динамичность, массовость, размах революционного движения, охватившего Францию, удивили даже тех, для кого в то время рабочие выступления в развитых странах не являлись неожиданностью. Эти события воспроизводили картины революционного прошлого Франции и будущих свершений, предстоящих как в Европе, так и во всем мире.

В мае-июне 1968 года уже не только марксисты Британии признавали, что во Франции назревает революция. Французский генерал Бофр, например, сказал: Мы несомненно переживаем времена нарождения революции с самым непредсказуемым ходом событий.

Серьезные стратеги капитала пришли к тем же выводам, что и марксисты, только с противоположной точки зрения. Газета Financial Times в своем выпуске от 22 мая 1968 года выразила тревогу мировой буржуазии по поводу надвигающихся волнений:

Лондонская газета Evening Standard 29 мая заявляла:

Economist (от 1 июня) пришел к тому же выводу, хотя неделей раньше рассуждал о Франции как не революционной стране.

Когда же революционная буря улеглась, и комментаторы обрели привычное равновесие, тон их высказываний изменился. Теперь «майские события» рассматривались как «исключение», «отклонение», как «эпизод» — незабываемый, но все же «эпизод». Раздались дружные возгласы о том, что над французским обществом не висела никакая угроза. Но такое мощное социальное потрясение не могло быть погребено под разного рода декларациями. До сих пор нет ответа на вопросы: могли бы эти события повториться? Возможны ли они еще в какой-либо стране? Возможны ли они в любой из стран мира?

То, что всеобщая забастовка такого масштаба оказалась возможной в высокоразвитой капиталистической стране, до сих пор приводит в ужас правящие классы. И не только во Франции. По мере приближения спада мирового производства «призрак 1968-го» все увеличивается, принимая угрожающие очертания.

Итак, 1968 году предшествовал длительный послевоенный подъем. Он дал передышку рабочим. Понемногу затягивались раны минувших поражений и разочарований. Множились и крепли ряды рабочих организаций. Предприниматели, умиротворенные огромными прибылями, казались более благосклонными к требованиям рабочих. Острые углы классовых отношений сгладились, создалась атмосфера, благоприятная для развития идей реформизма. Иллюзия, что капитализм способен постепенно удовлетворить все запросы рабочих, привела лидеров рабочих организаций к отходу от идеи о необходимости социализма.

Анализ, сделанный так называемыми троцкистами-теоретиками, явился лишь другой стороной той же монеты. Вместе с многочисленными исследователями они открыли еще один тормоз, препятствующий движению рабочих к социализму — существование «сильного государства». Таким государством была Франция, силу и мощь которой олицетворял президент Шарль де Голль. Он пришел к власти в 1958 году в обстановке экономического кризиса под знаменем «спасения нации», взяв на себя миссию покончить с освободительной войной алжирцев за независимость от Франции.

Сильное государство?

В свое время Фридрих Энгельс писал о том, что на определенных ступенях классовой борьбы государство отрывается от общества и оказывается более чем когда-либо далеким от интересов как одной, так и другой из главных противоборствующих сил. И все же, несмотря на видимость равновесия между ними, в конечном итоге государство выражает интересы экономически господствующего класса. Во время президентства де Голля таковыми являлись французские капиталисты.

Сам де Голль объявил о том, что он представляет третий путь между капитализмом и коммунизмом. В действительности — ничего подобного! Де Голль обеспечил безопасность французского капитализма, при этом он был вынужден опираться на различные классы общества. Ему даже пришлось принять меры, пришедшиеся не по вкусу части капиталистов и мелких буржуа, — тем, кто резко возражал против отказа от французской колонии в Алжире. Он также вмешался в беспрепятственное хождение капитала, что повлекло за собой преференции крупному бизнесу и ограничение поля деятельности мелкой буржуазии и мелкого предпринимательства. Более того, даже эти слои оказались частично лишенными публичного права обсуждения, оспаривания и критики, так как была введена жесткая цензура средств массовой информации.

В действии была особая форма личной власти. Когда де Голль стал президентом, он заявил: Я принадлежу всем, и все принадлежат мне. Он проводил политику игнорирования парламента, предпочитая управлять указами, одобренными иногда плебисцитом — «народным» референдумом.

В результате отсутствия надежной общественной поддержки, бонапартистское государство в конечном итоге опирается на «меч» — свои вооруженные структуры. На фоне откровенно полицейских диктатур, существовавших в разное время в отдельных странах, деголлевский бонапартизм являлся наиболее ограниченной, парламентской разновидностью подобного государственного устройства. Тем не менее это был жестокий режим, реагирующий на события в критический момент по свойственной ему схеме: «сначала ударить — потом подумать». Эта тактика, однако, не сработала должным образом во время студенческих выступлений и обещала еще меньше успеха в предстоящей борьбе с молодым поколением французских рабочих, чьи организации еще не подвергались разгрому.

Для поддержания порядка в деголлевской Франции была значительно увеличена численность военизированных сил — на каждого жителя Франции их приходилось больше, чем в какой-либо другой развитой капиталистической стране. Но даже такая мощная государственная машина сломалась при первом же серьезном испытании, тем самым сведя на нет теории всех отошедших от рабочего класса деятелей.

Революционная ситуация, подобная сложившейся во Франции в мае 1968-го, может сделать так, что 20 лет покажутся одним днем, или как выразился Маркс, наступили дни, концентрирующие в себе двадцатилетия. Революционная ситуация, точнее — период, когда возможно революционное взятие власти, по самой своей природе не может продолжаться неограниченный период времени. Она длится дни, недели, самое большее — месяцы. В России такой период продолжался не больше трех месяцев. Развитие событий при любой революции непременно проходит определенные этапы, но борьбу за демократию невозможно рассматривать как ступень, отдельную от борьбы за социализм, как это настойчиво пытались доказать сталинистские «коммунистические» партии.

Приход де Голля еще раз продемонстрировал, как непрочна демократия в капиталистическом обществе. А такая вещь, как социалистическая демократия, может установиться только при условии, если рычаги управления экономикой возьмет в свои руки рабочий класс. События 1968 года во Франции показали, что эта идея далеко не утопична. Всем слоям общества была дана возможность убедиться на деле в том, что есть более практичный, справедливый и гуманный путь организации вещей, нежели диктуемый капитализмом. Эти события также окончательно доказали, что задачу социалистической революции способен претворить в жизнь только рабочий класс и никакой другой. Во Франции 1968 года, с ее мощным рабочим классом, поддержанным и средними классами, социалистическая революция могла бы свершиться мирным путем и в течение нескольких дней.

Студенты выходят на улицы

Развитие событий в 1968 году с первого взгляда, казалось, доказывало бытующее у студентов всего мира убеждение о том, что они могут «детонировать» революцию. Без сомнения, правителей не одной страны бросало в дрожь от такой перспективы! Мир переживал беспрецедентную волну студенческих выступлений: Польша, Италия, Испания, Германия, Британия, Америка. В отдельных странах эта борьба достигла еще более широкого размаха, чем во Франции.

В Испании учащаяся молодежь восстала против диктатора Франко. В Соединенных Штатах студенты возглавили движение против войны во Вьетнаме, а на юге страны — движение «черного самосознания» и за гражданские права черного населения. В Северной Ирландии студенты участвовали в разгоревшейся с новой силой борьбе против антикатолической дискриминации. Мощное политическое течение, известное как Пражская весна, охватило интеллигенцию, студентов и часть рабочих в Чехословакии.

Крупные сражения развернулись почти в каждом университетском городе Германии. Было даже совершено покушение на жизнь лидера студенческого движения Руди Дучке. В Англии, как и в других странах, студенты собирались на многотысячные демонстрации против американской войны во Вьетнаме. И хотя везде студенческие выступления свидетельствовали о наличии более глубоких социальных конфликтов, нигде кроме Франции они не вызвали всеобщую забастовку рабочих — единственное, что потенциально способно положить конец власти капитала.

Чем это объяснить? Причина кроется не в применении каких-то особых методов французскими студентами, а в единовременном соединении всех политических и социальных предпосылок революции, превратившихся во взрывоопасную смесь. А бонапартизм де Голля послужил детонатором.

В начале 60-х годов французские студенты были вовлечены в большое движение против войны в Алжире. Не менее решительно они поддержали и борьбу за независимость во Вьетнаме. Эта дело было особенно важным, поскольку вьетнамские события явственно напоминали бесславную попытку Франции удержать господство в Индокитае — своей бывшей колонии. Американский империализм стал господствовать в Южном Вьетнаме как раз после катастрофического поражения французских войск в Дьенбьенфу в 1954 году.

В начале 1968 года студенты заявили о себе требованиями отменить многочисленные ограничения и устаревшие правила в системе образования. Этот протест перерос в открытые столкновения на улицах университетских городков. С проворством, присущим напуганной бюрократии, власти призвали на помощь силы порядка. В ряде случаев полиции удалось утихомирить взбунтовавшуюся молодежь. Нескольким студентам из университета в Нантере (предместье Парижа), среди которых был Даниэль Кон-БендитДаниэль Кон-Бендит — европейский политический деятель. Один из лидеров студенческих волнений во Франции в мае 1968 года, позднее — деятель французской и германской Зелёных партий. С 2002 года является сопредседателем группы Зелёные — Европейский свободный альянс в Европарламенте., было предъявлено обвинение в «хулиганских действиях». Университетский суд назначил заседание по их делу на начало мая. Назревало также крупное столкновение студентов с фашистскими группировками. Второго мая Нантерский университет был закрыт по распоряжению его директора Роша.

А на следующий день ненавистная ЦРСCRS (фр. Compagnies Républicaines de Sécurité) — подвижные военизированные подразделения полиции, подчиняющиеся министру внутренних дел. Аналог российского ОМОНа (спецподразделение полиции) разогнала мирную демонстрацию нантерских и сорбонских студентов. Сотни студентов были арестованы. Прекращены лекции в Сорбоне и Сансье-Аннекс. В атмосфере нарастающего возмущения профсоюз университетских преподавателей (СНЕСюпSNESup (фр. Syndicat national de l’enseignement supérieur) — Национальный профсоюз высшей школы) призвал к забастовке, которую министр образования Ален Пейрефит незамедлительно объявил незаконной.

В воскресенье 5 мая арестованных накануне студентов поспешно оштрафовали и разместили по тюрьмам. Лиха беда начало! Последовало запрещение демонстраций, и тут же забастовки университетов подхватили средние школы. И каждый последующий удар «железного кулака» усиливал гнев и решительность учащейся молодежи.

В понедельник 6 мая ЦРС жестоко расправилась с шестидесятитысячной демонстрацией протеста в Латинском квартале Парижа, вызвав своими действиями всеобщее сочувствие парижан к борьбе студентов. Рабочие всей страны с негодованием услышали по радио весть о зверской расправе. Защищаясь, студенты принялись возводить баррикады из всего, что попадалось под руку. Это были первые баррикады на парижских улицах с 1944 года, когда рабочие восстали против немецких оккупантов накануне вступления в столицу союзных войск. На исходе кровавой ночи 739 раненых оказались в больнице. И еще многие сотни нуждающихся в медицинской помощи нашли приют в домах парижан. Ужас охватил средние слои общества при виде подобного развития событий. В последующие дни во французских газетах появились многочисленные свидетельства очевидцев. Так, например, в газете Le Monde один врач описывал «со всей горечью своего бессилия» разыгравшуюся на его глазах трагедию:

Отступления полицейских всегда встречались бурными аплодисментами зрителей на балконах. Об отчужденности жителей не было и речи, наоборот, парижане снабжали демонстрантов продуктами и радиоприемниками, прятали их в своих квартирах. Опрос общественного мнения показал, что 80% населения Парижа поддерживали студентов. Правительство явно просчиталось в своем представлении о деятельности крошечной группы изолированных агитаторов. Пейрефит заявлял о «горстке смутьянов», и лидеры «коммунистической» партии послушно вторили подобным мнениям, утверждая, что движение студентов является результатом деятельности разрозненных групп и «группочек» — троцкистов, анархистов и даже агентов ОАСOAS — (фр. Organisation de l’armée secrète) — ультраправая подпольная националистическая террористическая организация, действовавшая на территории Франции, Алжира и Испании в завершающий период Алжирской войны (1954–1962). Первоначально выступала против предоставления Алжиру независимости, а после подавления французскими властями путча ОАС в Алжире в апреле 1961 года выступила за свержение республиканского строя во Франции и установление военно-фашистской диктатуры. В 1962 году ее последователи совершили попытку покушения на Шарля де Голля. (военно-террористическая организация, созданная во время Алжирской войны) и... ЦРУ!

В борьбу вступают молодые рабочие

События 6 мая повлекли за собой бурные дни демонстраций, уличных боев и баррикад. К студентам на баррикадах присоединились молодые рабочие. Ряды бойцов постоянно пополнялись. «Мы — „группочка“» — насмехались студенты над правительством и лидерами коммунистической партии. Демонстранты на улице скандировали: «Да здравствует солидарность студентов и рабочих!», «Освободите наших товарищей!», «Полиция, вон из Латинского квартала!», «Откройте университеты!».

После революции 1848 года по распоряжению префекта полиции Османна узкие парижские улочки были перестроены в широкие бульвары, дабы навсегда исключить возможность перекрыть их баррикадами. А получилось так, что булыжники, которыми вымостили эти самые бульвары, послужили идеальным строительным материалом для баррикад 1968-го! При извлечении булыжников из мостовой пригодился опыт рабочих и их пневматические дрели. Все это помогло наладить достаточно быстрое и эффективное строительство заграждений.

Более 60-ти таких конструкций было возведено за ночь 10 мая, известную теперь как «ночь баррикад». Полиция испробовала все, кроме огнестрельного оружия: слезоточивый газ, дымовые шашки и даже нервно-паралитический газ CS. Жители близлежащих домов носили и выливали из окон воду по просьбе студентов, чтобы хоть как-то ослабить действие газа на глаза и кожу. От газа пострадали даже пассажиры линии метро под Латинским кварталом.

В одном из столкновений полиция разрядила 30 патронов со слезоточивым газом в помещении кафе. С самых первых стычек с полицией специального назначения студенты скандировали «ЦРС — СС». И с тех пор эта кличка к ней приклеилась. На этот раз штурмовая полиция решила отомстить и приступила к «делу» с угрозами: «Мы вам покажем „СС“»!

Студентка первого курса философии рассказывала потом, как она отчаянно пыталась выбраться из уборной кафе, но каждый раз ее вталкивали обратно. А там на полу кричали и мучились пораженные газом женщины — эта участь не миновала и ее. Позже, оказавшись наверху и придя в себя, девушка обнаружила, что полностью лишилась зрения.

Последствия сражений на улице Гей-Люссака были настолько ужасающими, что медики потребовали публичного судебного расследования действий полиции и привлечения виновных к ответственности. Сообщалось о том, что полицейские машины врезались в ряды демонстрантов. Был даже случай, когда полицейская машина протащила человека на переднем бампере целых 30 метров, а потом водитель заявил, что не видел его! Даже Красный Крест, просивший разрешения подобрать раненых, не был допущен полицией к баррикадам в ночь на 10 мая — в разгар кровопролития, когда ЦРС штурмовала баррикады.

А накануне этих событий Пейрефит запретил открыть университет в Нантере. Общий гнев, вызванный грубым ответом правительства, достиг точки кипения. Лидеры крупнейших профсоюзных организаций и левых партий вынуждены были призвать трудящихся к 24-ти часовой всеобщей забастовке в понедельник 13 мая. Премьер-министр Помпиду немедленно заявил об открытии Сорбонны и выводе полиции. Но этого было слишком мало, да и поздно обещано. Шлюзы открыты и не закроются до самого июня. Деголлевский афоризм «государство никогда не отступает» обращается в прах. Для де Голля эти события стали началом его конца.

Студенты не удовольствовались частичной уступкой правительства, однако ее было достаточно, чтобы воодушевить миллионы рабочих последовать примеру студентов — бастовать и выдвигать свои требования. Рабочих, в особенности молодых, зажгли смелость и задор, проявленные студентами в борьбе. Первоначально студентов побудило выступить их недовольство чересчур централизованной системой образования, но вскоре они поставили под вопрос саму структуру общества. Курок спущен — грянула волна рабочих выступлений. Такая последовательность событий, к сожалению, давала повод учащейся молодежи вообразить себя движущей силой революции. Хотя в действительности уже была подготовлена почва для рабочего движения.

Бум большой ценой

Грандиозная майская забастовка 1968 года происходила отнюдь не на фоне спада или застоя. Напротив, это было время устойчивого роста реальных доходов — в среднем на 5% в год. Для определенных групп населения, квалифицированных рабочих и специалистов в особенности, послевоенный бум рисовал радужные перспективы. За десять лет увеличилось вдвое число владельцев автомобилей, также удвоилось количество стиральных машин в частных домах. Приобретение холодильников возросло в три раза, более миллиона французов купили загородный дом. А владельцев телевизоров стало больше в пять раз.

Но именно этот, якобы продажный, «обуржуазившийся» в «потребительском обществе» пролетариат, осуществил крупнейшую в истории всеобщую забастовку. Именно эти рабочие со всей своей силой и мощью устремились к свершению революции.

Таким образом, налицо кажущееся противоречие: рост уровня жизни рабочих, который, как верили поверхностные журналисты, стабилизировал капитализм, а заодно и де Голля, — и вдруг революционный взрыв. Майско-июньские потрясения 1968 года подтверждают марксистский вывод о том, что революционные условия подготавливаются не как следствие того или иного экономического спада или подъема, но как результат смены одной эпохи другой.

Экономическая катастрофа такого размаха, как в 1929-1933 годы в Америке, может на время оглушить и парализовать пролетариат. А с другой стороны, рост производства с последующим сокращением безработицы может возвратить рабочему классу уверенность и готовит почву для нового взрыва классовой борьбы.

Послевоенный экономический подъем во Франции, в особенности при де Голле, залечил раны французского пролетариата. Горькое сознание довоенных и послевоенных поражений растворялось по мере подрастания нового боевого поколения рабочих. Теперь же инфляция и безработица грозили подорвать достигнутое благополучие. Наряду с характерными особенностями деголлевского бонапартистского режима, эти факторы зарядили французское общество потенциалом для революционной борьбы.

Сознавая всю опасность формирования мощного рабочего класса во Франции с ее сильными революционными традициями, правящий класс страны умышленно тормозил развитие промышленности в течение 150 лет, вплоть до конца 1950-х. Франция была признана «банкиром мира», к тому же все еще располагала огромной армией крестьянства, предназначенной быть политическим противовесом рабочему населению городов.

Даже еще в 1968 году половина населения страны проживала в небольших поселках численностью менее 2000 человек. В промышленности было занято только 28% всей рабочей силы, тогда как в Англии и Германии — 35%. Франция не достигала и половины средней западноевропейской производительности труда. Однако за 20 лет Франция продемонстрировала самое стремительное на Западе сокращение доли населения, занятого в сельском хозяйстве — с 35% в 1945 году до 17% к середине 1960-х.

Пришедшему к власти в 1958 году — в самый разгар беспрецедентного послевоенного бума — де Голлю пришлось волей-неволей исполнить веление времени и вывести Францию на мировой промышленный рынок, то есть вступить в конкуренцию. Ему на руку сыграли 15-ти процентная девальвация франка и внушительные капиталовложения Соединенных Штатов. Дефицит платежного баланса был обращен в излишек и был накоплен огромный золотой запас в 5,5 млрд. долларов. Но основание блистательного бума уже было подъедено ржавчиной. Чудо произошло за счет условий жизни и труда миллионов рабочих. Быстрая экспансия принесла с собой 45% инфляции за десять лет. Рост цен особенно усилился к 1968 году в результате введения налога на добавленную стоимость и снятия ограничений с платы за жилье. С 1960 года число безработных возросло на 70% — это более 500 тысяч человек (по данным профсоюзов — 700 тысяч). Четвертую часть безработных составляли выпускники школ, высших учебных заведений и бывшие студенты, не закончившие учебу. Половина безработных была моложе 25 лет.

Были урезаны и без того скудные вложения в здравоохранение и социальное обеспечение. Особенно накалил обстановку очередной указ, урезающий оплату больничных листов. Детская смертность во Франции была высокой по европейским меркам. Три миллиона парижан продолжали жить в домах без удобств, половина жилья все еще не была оснащена канализацией. На заводах практиковались сверхурочные, часто при сохранении низкой заработной платы. Четвертая часть рабочих получала не более 145 франков в неделю, а неквалифицированные и сельскохозяйственные рабочие (1,5 миллионов человек) — 400 франков в месяц и меньше. Шесть миллионов жили за чертой бедности. До войны правительством Народного фронта в 1936 году была введена 40-часовая рабочая неделя, но теперь, в 1968 году, ее средняя продолжительность составляла 45 часов.

Сцена из ада

Во время бума во Франции, как грибы после дождя, повсюду вырастали гигантские автозаводы, на которых самые современные машины производились в допотопных условиях. Как и в Америке 30-х годов, производственные линии здесь охранялись частными армиями вооруженных головорезов. Труд иммигрантов применялся намеренно с тем, чтобы разъединить рабочих. На конвейерах рабочих распределяли по национальному признаку таким образом, чтобы рядом стоящие не говорили на одном языке.

Франция привлекла на свои рабочие места три миллиона ищущих лучшей доли жителей Южной Европы, Северной Африки и стран Карибского бассейна. Только на парижских заводах Citroën треть из 40 тысяч рабочих составляли иммигранты. Тысячи, в основном испанцы и португальцы, были заняты в больших машиностроительных фирмах. Их мечты о лучшей доле были подорваны, когда они обнаружили, что условия их жизни и труда не лучше, чем в «третьем мире». Если же кто-то не желал мириться с этим, наниматели легко избавлялись от «непокорного», лишая его с помощью полиции разрешения работать в стране. Многие заводские общежития были переполнены; люди жили в антисанитарных условиях под тяжестью истинно драконовской дисциплины — никаких гостей, никаких газет и даже никаких разговоров за едой.

Корреспондент английской газеты MilitantMilitant — газета одноименной британской троцкистской группы, существовавшей с 1964 по 1991 годы. С середины 1970-х эта группа была крайне левой фракцией внутри Лейбористской партии. После раскола в 1991 году образовались организации Socialist Appeal и Socialist Party; первая продолжила вести тактику энтризма, вторая сейчас — самостоятельная партия, входящая в международный Комитет за Рабочий Интернационал (КРИ). во Франции описывал следующим образом ситуацию, сложившуюся на заводе Simca в мае 1968 года:

На заводе Renault во Флэне рабочие-иммигранты приняли активное участие в пикетировании в самом начале разворачивающихся событий. Во время демонстрации 13 мая в Париже группы португальских рабочих скандировали: «Де Голль, Франко и Салазар — убийцы!». Магрибский комитет действия выпустил листовку, призывающую северо-африканских рабочих поддержать забастовку и содержащую обвинения в адрес диктаторских режимов в Тунисе, Алжире и Марокко, где уже восстали студенты, преподаватели и учащаяся молодежь.

Забастовка объединяла рабочих в их единодушном протесте против нечеловеческих темпов и напряжения сил на производстве, против работы на износ мускулов и нервов. The Economist, например, назвала сборочный конвейер и литейный цех крупнейшего завода Renault в Бийанкуре «сценой из ада».

Все это объясняет, почему Франция взорвалась, как пороховая бочка. Здесь же и причина небывалого энтузиазма и радостного возбуждения, с которыми рабочие восприняли возможность изменить свою повседневную жизнь. Понятны также горечь и жажда мести, прорывавшиеся во многих лозунгах и плакатах того времени, а также в чучелах капиталистов, болтающихся на самодельных виселицах рядом с заводами. Понятны горячие споры, захват заводских помещений, пение революционных песен и сама праздничная атмосфера, сопровождавшая прекращение работы. Понятно и то, почему бастующие иногда запирали своих хозяев в их конторах, а еду спускали им в ведерках через световые люки.

Хотя майским событиям 1968-го и предшествовали вполне ощутимые подземные толчки, неоднократно предупреждавшие о надвигающемся землетрясении, невозможно было предположить такого фантастического взрыва, последовавшего после того, как крышка на деголлевском обществе была приподнята.

Свершилось то, что Маркс и Энгельс предсказывали в «Манифесте Коммунистической партии», то, чего так справедливо опасались правящие классы Франции: форсирование темпов индустриализации привело к высокой концентрации рабочей силы на местах (один только завод Renault в Бийанкуре сосредоточил 30 тысяч человек). Капитализм породил собственных могильщиков, и прежде всего, в лице молодежи.

Фабрики просвещения

Треть населения Франции к 1968 году составляли молодые люди в возрасте до двадцати лет. Из них более 500 тысяч учились в университетах (для сравнения — лишь 123 тысяч в 1946 году и 202 тысяч в 1961 году). В 1964 году в Нантер, рассматривавшийся министерством образования как образец для университетов будущего, было принято 2 300 студентов. К 1968 году эта цифра увеличилась в шесть раз! Университет представляет собой целый комплекс строгих кубических сооружений из стекла и металла, в свое время поспешно возведенный с целью разгрузить кишащий муравейник Латинского квартала, как назвали его Сил и Макконвилл в своей книге «Французская революция 1968 года». Нантер превратился в настоящий очаг революции, ютившийся между строительством автомагистрали и трущобами поселков североамериканцев. Именно здесь родилось «движение 22 марта» Даниэля Кон-Бендита. Это была довольно аморфная, но смелая группировка анархистов, организовавших в тот день акцию захвата нескольких помещений университета в знак протеста против того, как обошлись с участниками акций против войны во Вьетнаме.

Девяносто процентов французских студентов все еще были выходцами из крупной и мелкой буржуазии. Даже отпрыски министров и дети главного начальника полиции принимали участие в майских событиях. Непомерная концентрация этой «золотой молодежи» в неэффективных и убогих «фабриках просвещения» с их жесткими принципами организации учебы и общественной жизни в студенческих городках неизбежно вела к конфликтам между студентами и преподавателями. К тому же ходили упорные слухи о том, что с молчаливого согласия университетских властей в студенческих городках беспрепятственно действовали полицейские шпионы. Не хватало помещений — библиотеки, лаборатории и лекционные залы были переполнены; три четверти студентов не заканчивали курса и, по меньшей мере, каждый второй был вынужден подрабатывать, чтобы как-то прожить, что далеко не лучшим образом отражалось на учебе.

Ален Пейрефит, которому «посчастливилось» быть на посту министра образования во время майских событий, еще в 1967 году заявил: Складывается такое впечатление, будто мы умышленно потопили корабль, чтобы выявить лучших пловцов. Он понимал: хотя за предыдущие пятнадцать лет затраты на образование увеличились в шесть раз, этого было недостаточно — стремительно растущий слой студентов постоянно нуждался в помещениях и расширении преподавательских штатов; министр полагал, что это приведет к «естественному отбору» и отсеву недостаточно уверенных в необходимости образования студентов. Но они сами решили иначе: система образования должна обеспечить всех.

Нантерский социолог Ален Турен писал:

Здесь же напрашивается сравнение французских университетов с советскими заводами, работавшими по планам, спускаемым сверху. Все 23 университета контролировало государство, превратив их в некий правительственный департамент, функционирующий согласно жестко установленным правилам. Всякое недовольство немедленно подавлялось вместо того, чтобы разрешаться путем переговоров и реформ. В Нантере не раз вспыхивали своеобразные бунты против правил, запрещающих студентам посещать в общежитиях лиц противоположного пола.

Недовольство методами преподавания и самой его направленностью в капиталистическом обществе дошло до последней точки. А новые предложения, призванные приблизить образование к нуждам промышленников, подлили масла в огонь.

В это же время учащиеся средних школ (лицеев), охваченные всеобщим порывом возмущения войной во Вьетнаме, провели 24-часовые забастовки и демонстрации под руководством лицейских комитетов действия. Лицеистов волновали и собственные проблемы: давно уже не отвечала их потребностям старая система экзаменов на степень бакалавра, да к тому же впереди маячила мрачная перспектива отмены свободного (без экзаменов) поступления в университеты. Одним словом, в тот момент, когда так называемые «бешеные» из числа студентов вступили в открытую конфронтацию с властями, школьники тоже были готовы выйти на улицы.

Ко времени майских битв университетские профессора в большинстве своем поддерживали требования студентов провести реформу системы образования. Что же касается преподавателей лицеев, то они сначала пытались сдержать своих 13-14-летних воспитанников — даже запирали их в классах. Однако буквально через несколько дней они уже участвовали в демонстрациях и захвате лицеев вместе с родителями своих учеников!

Русский революционер Лев Троцкий отмечал в свое время, что революционный вихрь в первую очередь раскачивает верхушки деревьев — студентов из числа сыновей и дочерей правящего класса — казалось бы, избалованный общественный слой. Он объясняет, что именно во время учебы в университетах молодые люди в первый и, как правило, в последний раз в своей жизни могут почувствовать себя свободными от предрассудков взрастившего их буржуазного общества. Университет является для них своего рода опытом разрыва между детством, проведенным в среде условностей и ограничений буржуазной семьи, и маячащим где-то вдалеке возвращением в тот же буржуазный круг, где их ожидают престижная работа и положение в обществе. Более того, новый опыт смешанной социальной среды может довести их до увлечения самыми радикальными идеями, даже социалистическими и квази-марксистскими, которые обычно совершенно чужды буржуа.

Массовое движение пролетариата может оказать мощное влияние на мировоззрение студентов. По крайней мере, если полюс притяжения достаточно силен, активные представители студенчества закономерно становятся сторонниками идей социализма и марксизма. А те из них, которым удается окончательно порвать со своим буржуазным или мелкобуржуазным прошлым, как правило, впоследствии показывают себя убежденными борцами за дело рабочего класса.

Трагедия заключалась в том, что во Франции не было организации, способной содействовать этому процессу. Напротив, ультралевые сектыАвторка называет сектами политические организации, которые отказываются от борьбы за насущные требования и элементарные потребности рабочих «как они есть» — то есть за конкретные требования текущего момента. Тактически это выражается в упрощении действительности и отказе работать внутри массовых профсоюзов или поддерживать боробу против правых в реформистских партиях. Подход политических сектантов ультимативен и не предполагает дискуссий и кропотливой политической работы по повышению сознательности рабочего класса., провозглашавшие себя «троцкистами», кричали на каждом углу о «руководящей роли» учащейся молодежи в развернувшейся борьбе, подкрепляя честолюбивое заблуждение студентов касательно их миссии в этой революции. Эти организации утверждали, что революция должна произойти под дирижированием студентов как «будущего нашего общества». А одна из сект — РКМРеволюционная коммунистическая молодежь (молодежная организация ИКП), не постеснялась даже лицемерно воспользоваться в своей листовке вырванной из контекста цитатой из Ленина о том, что рабочий класс не может выйти за рамки тред-юнионистского сознания. Намек предполагал необходимость предоставить студентам посты «революционных генералов» в то время, как «обязанность» рабочих — поставлять рядовой состав! И подобные заявления раздавались именно в то время, когда многомиллионный французский пролетариат не только очнулся от спячки, но уже почувствовал вкус смелой импровизации и инициативы. Прочитав такую листовку рабочие лишь в недоумении пожимали плечами и возвращались к серьезным делам.

С меньшей претензией на теоретическую обоснованность объяснял Economist в номере от 22 мая 1968 года один из происходивших в начале мая процессов:

«Ударная сила» мобильной жандармерии и ЦРС была замечательным воспитателем. Как отмечалось в вышеупомянутой статье:

Государственные репрессии

Роты республиканской безопасности (ЦРС) — это вооруженные подразделения специальной полиции. Они были сформированы в конце Второй мировой войны. В первый раз они «прошли боевое крещение» еще в 1947 году, когда социал-демократический министр внутренних дел Жюль Мок послал их против бастующих шахтеров. С тех пор правительство неоднократно прибегало к помощи этих формирований для подавления забастовок и демонстраций. Однако они никогда так широко не использовались против студентов.

Парижская полиция в то время кишела реакционными элементами разных оттенков, питавших общую ненависть к передовой интеллигенции, коммунистам, профсоюзным деятелям — одним словом ко всем, кто по их убеждению «продал Францию и ее колонии». Среди блюстителей порядка процветал злобный расизм, проявившийся в преследованиях индокитайцев и позже — алжирцев, который достиг высшей точки во время кровавых расправ с демонстрациями алжирских иммигрантов в Париже. Позором столичной «армии порядка» является так называемая «охота на крыс» — бесчеловечная травля парижан-иммигрантов, в первую очередь темнокожих, в глухих переулках городских окраин и временных поселков. Не меньше доставалось и французам, выступавшим за независимость Алжира. Во время демонстрации против терроризма ОАС 8 февраля 1962 года у станции метро «Шарон» в результате несущего мир и порядок вмешательства полиции погибло восемь человек.

После деголлевского переворотаПереворотом тут называется новая конституция, принятая де Голлем после прихода к власти на фоне кризиса войны в Алжире; с этого момента идет отсчет периода Пятой республики. По сравнению с Четвёртой республикой (1946–1958) в ней были значительно усилены полномочия президента, который имеет право роспуска парламента и избирается всенародно на пять лет (с 2000 года; в 1962–2000 годах избирался на семь лет). В основу конституции 1958 года были положены взгляды де Голля на государственную систему: «сильная власть» во главе с «авторитетным арбитром, ... которому народ дал мандат и средства поддерживать национальный интерес, независимо от того, что могло бы произойти». 1958 года в парижской префектуре были созданы секретные «комитеты общественной безопасности». Во время уличных сражений отличились подразделения еще одной полунезависимой-полувоенной организации, учрежденной голлистской партией — Службы гражданского действия (САС). Примечательно, что в эту организацию входил Паскуа, который позднее, при Шираке, стал министром внутренних дел и на этом посту заслужил ненависть народа. Члены САС требовали выдать им шлемы и дубинки, чтобы участвовать в штурме баррикад на стороне полиции. Были среди них и такие, кто на основе шовинистской идеологии сколачивал из полицейских целые отряды, почти неподконтрольные полицейскому начальству. Позже, когда вслед за речью де Голля 30 мая были мобилизованы Комитеты защиты республикиНациональный совет защиты республики — НСЗР. В разгар террористической деятельности ОАС французское правительство создаёт группы анти-ОАС, также ведущих борьбу террористическими методами: Комитет защиты республики, «Секция анти-ОАС», Республиканская организация безопасности и другие. В 1962 разрозненные группы объединились в НСЗР. Он ставит задачу «нанести поражение ОАС». Борьба двух организаций носила жестокий характер и велась на уничтожение. Впоследствии созданные для борьбы против ОАС полу-военизированные группы привлекались правительством и для других задач, в том числе для подавления протестов., САС распространила среди полицейских и ЦРС листовку, призывавшую вступать в ее ряды.

Подобные группировки стали зачинщиками почти всех трагических инцидентов на улицах Парижа в мае 1968 года. В попытке спасти имидж парижской полиции и дистанцировать руководство от радикальных частей, ее префект Гримо даже выступил перед полицейскими с предупредительной речью в адрес тех, явно немногих из вас, кто своими необдуманными действиями поставил под угрозу репутацию службы порядка, подтвердив тем самым то неприятное представление о нас, которое пытаются навязать людям.

Элитные формирования, обычно менее всего подверженные влиянию общественных настроений, представляют собой крупное оружие в арсенале бонапартистского государства. Но военно-полицейская диктатура никогда не отличалась гибкостью и чуткостью, даже если этот режим, как было в деголлевском варианте, связан парламентскими формами.

Гнев и возмущение, постепенно накапливающиеся во французском обществе еще до вспышки Красного мая, вызывались в значительной степени действиями этой государственной машины подавления. Ни один слой населения не остался не задетым ее репрессиями. Поведение правительства, отвратительная деголлевская манера игнорировать кризис, сам его казарменный язык, — все это, в конце концов, подтолкнуло людей открыто выразить свое негодование, выношенное в течение долгих лет произвола «личной власти».

В частной беседе 7 мая де Голль изложил свои соображения о необходимости модернизации образования, но одновременно высказался категорически против беспорядков и насилия на улицах: Это никогда не было способом диалога. Мало кто верил, что де Голль когда-либо вел диалог с людьми — даже когда он использовал излюбленный бонапартистский трюк с проведением референдума.

Что же касается сил порядка, они в определенном смысле выходили за рамки закона. Парламентские обсуждения имели мало отношения к тому, что проводилось в жизнь государством, решения все более единоличной власти спускались с помощью указов. Жесткая цензура в средствах массовой информации старалась подавить всякие проявления критики. Ежедневные заседания редакции государственной телерадиокомпании ORTF проводились в присутствии «гостей» из правительственных департаментов, которые после ознакомления с подготовленными выпусками новостей и программами «предлагали» свои поправки, добавления и купюры.

Правительственный надзор за деятельностью телевидения был особенно тщательным. Ни студентам, ни представителям преподавательского состава не разрешалось высказывать свое мнение перед телекамерой. Запрещалось снимать и демонстрировать уличные бои, — лишь изредка они могли появиться на экране в результате требований профсоюзов, их открытых писем и жестких переговоров с ORTFORTF — (фр. Office de Radiodiffusion-Télévision Française) — Государственная телерадиокомпания Франции, образована в 1964 году на базе RTF путем установления жесткого государственного контроля и цензуры, что и выразилось в новой приставке Office. До 1974 года — монополист и единственный по закону новостной вещатель во Франции. Параллельно с ним, однако, шло радиовещание на французском языке из других стран — например, Радио Монте-Карло, Радио Люксембург и германской радиостанции Европа 1.. Однако несмотря на запреты, круглосуточная французская радиослужба «Франс-Интер» исправно освещала события во время волнений. Их репортажи из Латинского квартала ничем не уступали сообщениям с передовой от коммерческих станций «Радио Люксембург» и «Европа 1».

Для французского пролетариата, догоняющего своих британских собратьев по уровню требований, а также среднего класса, предвкушающего плоды стремительного расширения экономики, язык сапога и диктаторские методы становились все более нетерпимыми.

Сатирическая газета Le Canard enchaîné комментировала душную атмосферу в стране: Во всей Франции сегодня как бы огромный комендантский час. После того, как Помпиду заявил где-то о том, что сам освободил арестованных студентов, та же Le Canard enchaîné изобразила его этаким самодержцем, карающим и милующим исключительно по своему усмотрению.

Неспособный установить хотя бы спокойствие, бонапартистский режим был еще менее способен справиться с общественным кризисом. Требования студентов де Голль встретил с присущей ему грубостью: Реформа — да, но без дерьма в постели!. Это оскорбление вернулось обратно к де Голлю на студенческих плакатах и в криках демонстрантов «Дерьмо — это он!» («Le chi-en-lit, c’est lui!»)

Английская газета Evening Standard писала:

Тучи ходят хмуро

Майские дни обнажили давно зревшее и искавшее форму выражения глубокое возмущение, которое было вызвано оскорбительным поведением и лживой риторикой голлистского правления. Повсюду на фабриках и заводах выступления недовольных рабочих выливались в серьезные сражения с собственниками и защищающей их полицией. После долгих месяцев брожения и время от времени вспыхивающих конфликтов грянула всеобщая забастовка.

За пять лет до этого правительство потерпело психологическое поражение в поединке с шахтерами, выстоявшими два с половиной месяца забастовки и добившимися частичной победы. Президентские выборы в декабре 1965 года прошли не столь гладко для де Голля: из-за успеха Миттерана пришлось организовать второй тур. В 1967-м и в начале 1968 года забастовки и локауты охватили рабочих автомобилестроения, металлургов, кораблестроителей и общественный сектор. Основные профсоюзные федерации призывали к однодневным и даже одночасовым забастовкам. То, что большинство рабочих (около 80%) не входили в профсоюзы, не помешало им принять участие в стачечной борьбе. Однако именно такие неорганизованные рабочие коллективы часто оказывались брошенными на произвол судьбы в моменты ожесточенных схваток с силами порядка.

В июне 1967 года администрация завода Peugeot призвала полицию для расправы с забастовщиками; в стычке полицией были убиты двое ничем не вооруженных рабочих. Профсоюзные активисты, пытавшиеся создать организацию, были уволены. На заводе синтетических волокон Rhodiaceta в Лионе борьба приняла затяжной характер: летом 1967 года 14 тысяч рабочих приняли участие в 23-дневной забастовке. Последовавшие вскоре увольнения и локаутыЛокаут — закрытие предприятия и массовое увольнение рабочих как средство борьбы буржуазии против организованных движений рабочего класса и профсоюзного давления. были встречены массовыми выступлениями, не затихавшими и в 1968 году. Не менее бурные события происходили на автозаводе «Савьен» в Кане в январе 1968-го: на несколько дней схватки рабочих с войсками вышли далеко за линию пикетов и бушевали на улицах города.

Высоким уровнем организации отличались рабочие завода Renault в Бийанкуре, где ведомая компартией профсоюзная конфедерация ВКТВКТ — Всеобщая конфедерация труда (под влиянием Французской компартии) охватывала три четверти из 30 тысяч человек персонала (из них 22 тысячи работали без гарантий занятости — на почасовой оплате). За период с марта по май 1968 года члены профсоюза организовали не менее 80 акций с требованиями повышения заработной платы, сокращения часов работы и улучшений условий труда.

И в самые первые дни мая стачечная борьба не затихала. 100 тысяч человек вышли на улицы Парижа чтобы отметить праздник солидарности трудящихся. Выбрасывая вверх кулаки, молодежь скандировала: «Работу молодежи!» В демонстрациях участвовали рабочие самых разных отраслей. Повсюду провозглашались требования 40-часовой рабочей недели, профсоюзных прав и отмены последних постановлений об ограничении социального обеспечения. Две крупнейшие профсоюзные конфедерации — ВКТ и ФДКТФДКТ — Французская демократическая конфедерация труда (бывшая католическая конфедерация) — уже объявили 15 мая днем действий по проблемам социального обеспечения и безработицы. А на 8 мая они намечали массовые демонстрации на западе Франции.

В выпуске Le Monde от 3 мая сообщалось о напряженной обстановке на авиационном заводе Sud Aviation в Нанте. Рабочие выступили против заметного снижения зарплаты, в счет которого хозяева хотели предложить подачку в виде сокращения рабочего времени на 3,5 часа в неделю, до 46,5 часов. Всю первую неделю мая они останавливали работу по нескольку раз на дню. Их требования поддержали офисные служащие компании. Именно этому заводу суждено было стать тиглем крупнейшей забастовки.

Третьего мая типографские рабочие выступили с угрозой забастовки. Водители парижских автобусов провели спонтанную забастовку против увеличения рабочего дня, в результате чего в одном из пригородов курсировали 10 автобусов вместо 180. Пятого мая 560 работников покинули цеха сахарного завода. Шестого мая о своей готовности вступить в стачечную борьбу заявляют водители такси и почтовые работники. Газета Le Monde аккуратно пишет и о кризисе в больницах.

На следующий день профсоюзы полицейских обсуждают свои требования и предлагают провести акцию 1 июня. На Корсике молодые сельскохозяйственные рабочие начинают захват предприятий. Грозятся забастовкой авиадиспетчеры. На автомобильном заводе Berliet в Лионе бастующие в течение 24-х часов отстаивают выплату надбавок. Свои требования обсуждают профсоюзы метеорологов! На фоне идущих отовсюду сообщений о готовности ко всеобщей стачке бастующие уже месяц горняки блокируют в течение часа одну из общегосударственных автомагистралей. В руках забастовщиков оказывается крупный литейный завод, под контроль работниц на недельный срок переходит швейная фабрика.

Самые драматичные события этого предварительного этапа развернулись на западе Франции: в массовых демонстрациях участвовали энергетики, транспортники, машиностроители, рыбаки, почтовые работники, строители, учителя, учащиеся школ, священнослужители, монахини, и, в первую очередь, многочисленная молодежь. В знак солидарности закрылись магазины.

Неудивительно, что кризис особенно тяжело поразил именно эту часть страны с ее слаборазвитой промышленностью, серьезными проблемами в сельском хозяйстве и высоким уровнем безработицы: 45 тысяч местных школьников, ежегодно заканчивающих средние учебные заведения, безуспешно разыскивали работу в Париже, Лионе и Марселе. Сельскохозяйственное производство неуклонно падало, в отсутствие других развитых индустрий снижался и уровень жизни.

Директор Института экономических и социальных наук в Анжье Поль Уэ писал: Налицо все предпосылки предреволюционной ситуации. Восьмого мая в демонстрациях под лозунгом «Запад хочет жить!» приняли участие: в Бресте — 30 тысяч человек, в Кемпере — 20 тысяч, в Руане — 10 тысяч; Сан Бриё всколыхнула невиданная со времен Освобождения десятитысячная демонстрация, в Морле на городские улицы вышли 12 тысяч человек, в Анжье и Нанте — 20 тысяч, в Ле Мане — 10 тысяч. Еще одна бомба замедленного действия — дремавший до этого времени запад — начала свой отсчет.

Мощная волна рабочего движения подхватила и закружила в своем потоке лидеров различных партий и профсоюзов. Все большее количество молодых рабочих вливалось в борьбу, которой дали искру студенческие выступления в столице. Поведение властей — администраций университетов, министров, полиции — только накаляло обстановку, усиливая гнев и возмущение, готовые прорваться в любом уголке Франции.

В первые дни...

Когда студенческие волнения распространились на заводы, в различных сферах стали происходить неожиданные метаморфозы.

В первые дни студенческих выступлений министр образования Пейрефит называл демонстрации недоразумением местного масштаба, не имеющим ничего общего с событиями, происходящими в БерлинеВ Берлине в это время также проходили массовые студенческие выступления; еще в конце 1950-х в ФРГ возникло мощное студенческое движение, под влиянием Франкфуртской школы занимавшееся радикальной критикой и борьбой с действующим режимом. или ВаршавеПольский политический кризис 1968 года был спровоцирован «закручиванием гаек» — в противовес соседней Чехословакии, где набирала обороты Пражская весна. Также с санкции первого секретаря ЦК Польской коммунистической партии Владислава Гомулки началась цензура польской классики, которая традиционно была направлена против Российской империи. В результате запрета спектакля по пьесе А. Мицкевича «Дзяды» в марте 1968 года возникли студенческие волнения.. К субботе 11 мая его жесткая позиция по отношению к студентам была дезавуирована премьером Помпиду. К концу того же месяца его пребывание на посту завершилось.

В начале университетской борьбы президент Федерации левых партий Франсуа Миттеран оказывал ей весьма осторожную поддержку, говоря: Каким бы ни было поведение студентов — поведение министра внутренних дел ничуть не лучше. Уже к концу месяца он предлагал создание Временного правительства из десяти человек под его предводительством как единственный выход из кризиса.

Лидеры коммунистической партии и ее профсоюзной федерации ВКТ после первых дней студенческого бунта в один голос с советской «Правдой» осудили протестующих, заявив о том, что «анархисты», «троцкисты» и «псевдо-революционеры» мешают студентам сдавать экзамены. К 11 мая они уже призывали всех трудящихся к однодневной забастовке солидарности со студентами под лозунгом «Конец репрессиям!», а к концу месяца власть была преподнесена им на блюдце!

В первые дни студенческих выступлений многие учащиеся отправлялись на заводы агитировать рабочих присоединяться к их борьбе и уходили ни с чем. К концу третьей недели мая уже 10 миллионов рабочих последовали их примеру, а затем, в июне, студенческие организации и газеты снова были запоздало запрещены голлистским режимом.

Непреодолимое давление снизу заставило лидеров рабочих организаций развернуться на 180 градусов в студенческом вопросе. Их целью теперь стало возглавить движение и направить его в нужное им русло. Для многих организаторов демонстраций это само по себе означало конец всем событиям, — как признался впоследствии Андрэ Жансон из ФДКТФДКТ — Французская демократическая конфедерация труда. Профсоюзные боссы, в действительности заинтересованные в вялотекущей борьбе и торгах с хозяевами предприятий, рассчитывали на то, что 24-часовая всеобщая забастовка выплеснет основное возмущение, и жизнь вернется в свой обычный круг. Эта довольно-таки избитая тактика особенно любима лидерами коммунистических профсоюзов (Жорж Марше, впоследствии ставший генеральным секретарем коммунистической партии, выступал в действительности даже против 24-часовой забастовки). В Италии, кстати, тот же метод был отточен до совершенства: всеобщие забастовки длительностью даже в две минуты вполне достигали поставленной «цели» — дать рабочим выпустить пар, снова оставив профсоюзникам привилегию договариваться с собственниками за закрытыми дверями. Французские профсоюзные лидеры тоже частенько грешили этим приемом, нацеленным на рассеивание и ослабление энергии рабочего класса в моменты его готовности к серьезной борьбе. Еще до наступления мая они неоднократно организовывали разрозненные выступления местного характера — либо 24-часовые забастовки в отдельной отрасли, либо закрытие какого-нибудь завода в то время, как остальные продолжают работать, или одночасовое прекращение работы в отдельном цеху. Нередко бывало и такое, что забастовки заменялись составлением петиций и протестами в свободное время.

Но несмотря на все ухищрения, всеобщая забастовка 13 мая не ограничилась двадцатью четырьмя часами. Она обратилась в грандиозную демонстрацию рабочей солидарности и оказала огромное влияние на сознательность рабочего класса. Коль скоро они почувствовали свою мощь, то в силу существующих социальных условий они должны были идти впереди, никакие препятствия не могли помешать их продвижению. Рабочие самых разных отраслей и профессий вышли на демонстрации: в Париже — 1 миллион человек, в Марселе — 50 тысяч, в Тулузе — 40 тысяч, в Бордо — 50 тысяч и в Лионе 60 тысяч человек. Джинн больше не хотел сидеть в бутылке.

В Париже в тот день демонстрация достигла такого размаха, что полиция вынуждена была стоять в стороне. Уровень преступности резко упал. В районах демонстраций не отмечалось случаев ограблений или битья стекол. Одна только ВКТ снарядила 20 тысяч хорошо организованных дружинников.

Вот как описывал ситуацию в Париже один британский журналист: Бесконечная людская лавина... всех не сосчитать. Замыкающие колонну демонстранты смогут начать свой маршрут от площади Революции только через несколько часов после того, как первые ряды достигнут конечного пункта... Нескончаемый поток людей. Среди демонстрантов можно увидеть группы медицинского персонала в белых халатах, несущие плакаты со словами «Где наши „пропавшие без вести“? (Имеются в виду раненые в первых уличных боях, которые вскоре после госпитализации исчезли из больниц: высказывалось опасение, что они содержатся под арестом в полицейских изоляторах).

По всей видимости, в выступлениях приняли участие представители всех без исключения предприятий города. Здесь были железнодорожники, почтальоны, печатники, металлурги, работники метро и аэропортов, рыночные торговцы, адвокаты, электрики, сантехники, банковские служащие, строители, работники стекольной и химической промышленности, официанты, муниципальные чиновники, художники и оформители, газовики, продавщицы, страховые агенты, дворники, кинооператоры, водители автобусов, учителя, работники новой отрасли химической промышленности — производства пластмасс. Они шли ряд за рядом — плоть от плоти современного капиталистического общества, безграничная масса и сила, которая может смести все на своем пути, если только захочет. Море плакатов с самыми разными лозунгами и требованиями — профсоюзными, студенческими, политическими, неполитическими... Многие лозунги встречаются аплодисментами, например, такой как «Освободим новости от цензуры!», представленный работниками государственной телерадиокомпании ORTF. Некоторые плакаты, как например один, принадлежавший группе художников, показывали и символическое осмысление капитализма: человеческие руки, головы, глаза с ценниками, выставленные на продажу на крюках и подносах в мясной лавке.

Учитывая всячески укрепляемую лидерами разъединенность различных организаций трудящихся, показателем органической рабочей солидарности было наличие сотен общих знамен, с которыми шли, объединившись, профсоюзы. Другие знамена призывали: «Студенты, рабочие и учителя — объединяйтесь!». Красные флаги реяли повсюду. То там, то здесь раздавался «Интернационал». Слышались возгласы «Де Голль — в отставку!» и «Де Голль — убийца!». Ровно в день годовщины прихода де Голля к власти особенно охотно подхватывались речёвки: «Десять лет — достаточно!», «Прощай, Чарли!» и «Счастливого юбилея, де Голль!». Эта грандиозная демонстрация помогла рабочим осознать всю мощь и неодолимость их силы. Такое сознание само по себе является важнейшей составной частью реальной силы. Плотину вот-вот должно было прорвать.

Студенты занимают университеты

Сразу же после демонстрации студенты направились в Сорбонну и Сансье-Аннекс, чтобы занять помещения университета и открыть их для рабочих и желающих участвовать в круглосуточных обсуждениях любых вопросов. Основанная еще в 13 веке, Сорбонна столетиями являлась бескомпромиссным цензором, охраняющим интересы католической церкви. Одно время она служила центром преследования протестантов и неверующих.

Теперь же ситуация была иной: последние барьеры сметены и наступил период истинного расцвета свободной мысли, что ярко отражалось в плакатах и лозунгах, покрывших все университетские стены: «Запрещено запрещать!», «Творчество, Непосредственность, Жизнь!», «Будущее станет таким, каким мы его сделаем сегодня!», «Рабочие всех стран, наслаждайтесь!», «Власть в руках воображения!», «Мы ничего не потребуем, мы ничего не попросим — мы возьмем, мы захватим!», «Возможно все!». Эти экстравагантные, экзотические идеи являлись плодами юношеской фантазии, долго сдерживаемой мелочными ограничениями и удушающей централизацией. По причине своей изолированности от рабочего движения студенты ошибочно вообразили, будто сила, способная изменить общество, рождается именно их действиями, а не действиями рабочих. Действительность порой жестоко приукрашивалась или красочно очернялась, а демократизм в обсуждениях доводился до крайностей. Спорам не было конца.

Генеральная Ассамблея сорбоннских повстанцев еженощно собирала в здании амфитеатра более 5 тысяч человек. Каждый мог взять слово, как правило, не более, чем на 3 минуты, но некоторые и чуть дольше. В учебных аудиториях размещались всевозможные комитеты: Оккупационный комитет, Пресс-комитет, Комитет по пропаганде, Комитет рабоче-студенческого взаимодействия, комитеты по делам иностранных студентов, комитеты лицеистов, а также комитеты, ответственные за распределение помещений. Организовывались различные комиссии для разработки специальных программ и проектов, таких например, как изучение возможностей самоуправления в экзаменационной системе и так далее. Отдельная комиссия занималась собиранием фактов и документов по делам о жестокости полиции.

Состав комитетов очень часто менялся, иногда даже каждый день, но тем не менее определенный порядок удалось наладить. В подходящем вместительном холле была организована столовая, в другом помещении — детские ясли. Здесь же, в университете, разместились дормитории (общие спальни) и станция скорой помощи. Расписание дежурств предусматривало регулярную уборку помещений. Отряды «Службы порядка» охраняли входы в университет от возможных нападений полиции и фашистов.

В скором времени почти все французские университеты оказались в руках студентов, и настало время самых разных захватывающих экспериментов: «Критический Университет», «Перманентное Сомнение» и прочие. Многие студенты проявляли чудеса мужества и находчивости в разного рода общественной деятельности: они организовали специальные бригады для строительства баррикад, для оказания помощи раненым, для перевозки почты на мотоциклах с красными флагами и так далее. Однако как бы ни были они горды собой, и как бы ни была велика их уверенность очень многих из них в том, что они «руководят революцией», поистине драматические события разворачивались в это время в другом месте.

«Тяжелые батальоны» заводских рабочих были уже готовы вступить в бой и увлечь за собой новые слои, еще не имеющие опыта борьбы. «Легкая кавалерия», как назвал Троцкий студентов и интеллигенцию, может совершить предварительный маневр, она проделывает первую брешь в рядах противника, а дело окончательной победы невозможно без могучей армии пролетариата.

После участия в грандиозной демонстрации 13 мая рабочие расходились по домам, находясь под сильным впечатлением от всего происшедшего. Уже спустя несколько дней, а в нескольких случаях — несколько часов, многие из них вновь забастуют, оспаривая право на управление экономикой, и шире — государством.

Президент республики генерал де Голль не делает никаких публичных заявлений и вообще начинает казаться неадекватным происходящему. Известный всему миру тактик, он, тем не менее, решает не откладывать уже запланированный официальный визит в Румынию — как будто ничего ровным счетом и не случилось. Ранее, в мае, он назвал Советский Союз «оплотом Европы». Наверное, они с румынским лидером Чаушеску успокоят друг друга перед опасностью бури, которая могла смести с лица земли режимы как одного, так и другого.

В Чехословакии в это время разворачивается движение, грозящее вылиться в политическую революцию против власти всех диктатур сталинистского толка на Востоке. Забастовочная волна во Франции поставила под угрозу не только существование капитализма в Европе, но в перспективе могла обострить недовольство трудящихся, живущих при сталинистских режимах. Всеобщая забастовка зашла достаточно далеко еще задолго до возвращения де Голля во Францию.

Гром грянул

На следующее утро после однодневной забастовки 13 мая только 200 рабочих продолжали бастовать; но к 19 мая бастовали уже 2 миллиона, а к 21 мая — десять миллионов человек.

Случилось так, что первой искрой, от которой вспыхнуло пламя исторической всеобщей забастовки, послужили действия молодых металлургов завода Sud Aviation. Еще до описываемых событий они взяли за правило каждый вторник останавливать работу на 15 минут для предъявления претензий начальству. На этот раз, воодушевленные революционными протестами студентов и ощущением собственной силы, они решили не возобновлять работу по истечении этого срока, а продолжить акцию и охватить ею все предприятие. Они заперли 20 чиновников администрации в их кабинетах и заставили их учить слова «Интернационала», включая его запись через громкоговорители. У дверей выставили охрану; даже хозяева могли выйти в туалет лишь в сопровождении рабочего эскорта. Рабочие сформировали комитет действия и приступили к расширению забастовки.

То, что забастовка началась именно здесь, не было случайностью: спорадические конфликты рабочих с начальством уже не раз будоражили это предприятие. Часть его молодых рабочих была увлечена марксистскими идеями. Но социальные условия во Франции были таковы, что не начнись забастовка на этом заводе, она непременно вспыхнула бы на другом. Революционные идеи, упавшие пшеничными зернами на благодатную почву еще до описываемых событий, начали пускать корни.

Студенческие выступления и массовые демонстрации рабочих прорвали плотину: движение начато и его уже было не остановить. Пятнадцатого мая забастовки и занятие предприятий охватили автозаводы Renault, судоверфи, больницы, а также национальный театр «Одеон».

К 16 мая автомобилестроители Renault — 60 тысяч человек — прекратили работу и захватили шесть заводов. Вот как описывала эти события Sunday Times:

Завод Renault в Клеоне близ Руана, делающий коробки передач, был только недавно пущен, и его контингент состоял в основном из молодежи — вчерашних деревенских парней и девушек. Они не принимали активного участия в событиях 13 мая, но понаблюдав за происходящим решили исправиться при первой же возможности, как выразился один из рабочих. Когда директор завода отказался принять их делегацию, они заперли его в собственном кабинете и держали там под арестом. Три тысячи рабочих фирмы Renault во Флэне регулярно устраивали пикеты. Они же направляли группы агитаторов на близлежащие небольшие заводы, еще не присоединившиеся к забастовке.

Колебался один из автозаводов Citroën, где только двести из 18 тысяч рабочих входили в профсоюзы. Le Canard enchaîné описывала сцену, как «заводские фараоны» (фирменная полиция) молча самоуверенно наблюдали за попытками профсоюзников убедить рабочих объявить забастовку — казалось, они не смогут добиться согласия. Тогда один из членов профсоюза предложил, чтобы кто-нибудь из «фараонов» выступил перед рабочими с изложением позиции администрации. Ответ полицейского был так неубедителен, что люди перестали сомневаться и тут же на месте проголосовали за забастовку, пишет Le Canard enchaîné. До майской забастовки Citroën слыл «фабрикой страха».

Повсюду над предприятиями развевались красные флаги. На ремонтном заводе парижского аэропорта Орли ежедневно проходили совещания межпрофсоюзного забастовочного комитета, а всеобщие митинги каждое утро собирали вместе 3,5 тысячи рабочих. Соблюдалась строжайшая дисциплина, необходимость которой все понимали, а за оборудованием смотрели даже лучше, чем обычно. К 16 мая закрылись порты Марселя и Гавра, в Балансе, на юге Франции, прервал свой маршрут Трансъевропейский экспресс. Газеты все еще выходили, но печатники осуществляли частичный контроль над тем, что печатается. Доставка почты находилась под угрозой срыва. Многие общественные службы продолжали функционировать, но под исключительным контролем их бастующих работников.

Вся Франция бастовала: инженеры и работники транспорта, работники университетов и булочных, текстильных комбинатов и похоронных бюро. Остановились баржи на Сене и даже биржи труда, о чем возвещали развевавшиеся красные флаги. Этот круг ширился ежедневно и ежечасно, захватывая все слои населения — от нижайших до самых что ни на есть аристократических.

Развернувшееся движение по своему характеру имеет поразительное сходство с событиями 1936 года, когда во время избирательной кампании повсюду устраивались сидячие забастовки в знак поддержки правительства Народного фронта. Вот что писал об этом периоде Троцкий в своей работе «Французская революция началась»:

Руководители коммунистической партии и ВКТ спохватились и признали, что происходит нечто серьезное. Ранним воскресным утром 11 мая увидели свет 300 тысяч экземпляров специального выпуска их газеты Humanite, а гигантская демонстрация 13 мая заставила даже их обнаружить наконец огромную жажду перемен. Теперь они пытались навязать заводам свои забастовочные комитеты. Как единодушно признают все комментаторы событий, для того чтобы направить движение в иное русло, им требовалось оттеснить новые радикализированные элементы, прежде всего из числа молодежи, которая проявила необыкновенно творческий и деятельный подход к борьбе.

В выпуске Humanite от 17 мая коммунисты не постеснялись обратиться к бастующим со словами: ВКТ приветствует рабочих, последовавших нашему призыву захватить заводы! Какой призыв? Ни к чему подобному профсоюзные лидеры не призывали! Затем они стали предупреждать рабочих, чтобы те не присоединялись к запланированной студенческой демонстрации у здания государственной телерадиокомпании и ни в коем случае не участвовали в походе студентов к заводу Renault в Бийанкуре. Их обычная политика «разделяй и властвуй!» предписывала им необходимость делать рабочим прививки от «инфекции» революционных идей. Цель студентов — проникнуть на завод и разбить станки, — говорили они рабочим Renault в отчаянной попытке посеять среди них враждебность к студентам.

Если принять во внимание тот факт, что большая часть рабочих бийанкурского отделения Renault состояла в ВКТ, их первоначальный отказ от предложений студентов вовсе не удивляет. Не помогла в данном случае и листовка, выпущенная так называемыми троцкистами из РКМ, о шла речь в начале. Коммунистическая партия и потом неоднократно пыталась посеять вражду между рабочими и студентами.

Один из рисунков газеты Le Canard enchaîné изображал студентов почти в слезах после двух бессонных и голодных суток, безуспешно проведенных у стен гиганта Renault: «Мы пришли поддержать вас в борьбе!» — «Браво!... Спасибо!». Поднятые кулаки, общее пение «Интернационала», но ворота оставались плотно закрытыми. Около двух тысяч студентов применили «черихонскую тактику» — стали ходить кругами вокруг завода, но и это не помогло. Тогда студенты снова стали завязывать разговоры с рабочими, сидевшими на заводской стене и стоявшими за воротами. Самые молодые рабочие в конце концов откликнулись на попытки студентов завязать дискуссию. На вопрос «Чем занимаетесь, ребята?», студенты ответили: «Ведем диалог!».

Слово «монолог» в то время воспринималось людьми как девиз деголлевского бонапартизма. «Диалог» теперь практиковался повсюду, в том числе и среди рабочих. Рабочие-иммигранты, например, рассказывали, что только теперь смогли по-настоящему познакомиться со своими коллегами по работе.

«Тысячу франков — не меньше; 40 часов — не больше!»; «Да здравствуют рабочие!», «Даешь гарантию занятости!», «Правительство левых!» — гласили плакаты бийанкурских и клеонских рабочих.

«Великая спокойная сила»

Складывавшаяся в стране ситуация все более неотложно требовала от партийных и профсоюзных лидеров рабочего класса предложить какое-то политическое решение. Генеральный секретарь ВКТ Жорж Сеги говорил рабочим Renault: Любой призыв к восстанию может изменить характер вашей забастовки, — вот уж где действительно стоит призадуматься! Слова этого высокопоставленного коммунистического чиновника были направлены на то, чтобы припугнуть рабочих. Однако они лишь подстегнули стремление к политическому, революционному решению кризиса.

Премьер-министр Помпиду в своем выступлении по телевидению высказался приблизительно в том же духе, что и лидеры коммунистической партии: студентам не стоит слушаться агитаторов, а гражданам поддаваться анархии. Но на заводах не было анархии, там царили порядок и самодисциплина.

Помпиду остался в одиночестве. «Де Голль в Румынии возглавил правительство в изгнании», — шутили парижане. Представитель профсоюза полицейских уже заявил, что ему трудно будет предотвратить забастовку штурмовой полиции ЦРС. А Жорж Сеги продолжал выливать ушаты холодной воды на движение, надеясь «отрезвить» его участников, как, впрочем, часто поступают и многие нынешние руководители профсоюзов. ВКТ, — заявил Сеги, — должен показать себя „великой спокойной силой!“. Говоря бессмертными словами Маркса о героях Парижской коммуны, когда в самый разгар революционной бури рабочие штурмовали небо, их политические лидеры распевали колыбельные.

«Господа демократы» и «коммунисты»

Маркс и Энгельс в свое время много писали о революционных переворотах во Франции. Они указывали, в частности, на тот факт, что в целом ряде случаев «господа демократы», оказавшись во главе революционного движения, крали у народа завоеванные им в тяжелой борьбе победы и открывали дорогу реакции, которая нередко обходилась кровью. Со славной Парижской коммуной покончили, убив не менее 45-ти тысяч парижан; еще десятки тысяч умерли в тюрьмах и ссылке. Отмечаемый ежегодно 28 мая День памяти мучеников Парижской коммуны совпал в 1968 году с кульминационным моментом новой революционной ситуации во Франции. Лидеры рабочего движения в очередной раз приготовились отнять у героического французского народа его завоевания. Чем это объясняется? Ответ можно найти в истории коммунистической партии Франции.

В 1920 году на съезде Социалистической партии в Туре по вопросу «Реформа или революция?» мнения резко разделились, и четыре пятых всех делегатов объявили о своем присоединении к III (коммунистическому) Интернационалу. Оформившаяся таким образом Французская коммунистическая партия (ФКП) являлась с тех пор основной политической организацией рабочего класса во Франции. С упрочнением сталинизма в России ФКП стала добросовестной исполнительницей всех предписаний Кремля, которые главным образом были направлены на закрепление привилегированного положения советской бюрократии и на то, чтобы воспрепятствовать победе какого-либо революционного движения, которое могло бы свергнуть капитализм во Франции. Подобный переворот мог бы привести к коренному преобразованию французского общества и созданию истинно демократического — в противоположность бюрократическому — рабочего государства, что само по себе являлось угрозой существованию бюрократии в Советском Союзе.

Таким образом, ФКП развивалась как вторая партия реформистов во Франции — как частью сталинистская, а частью и буржуазная агентура. Со времен образования ей неоднократно представлялась бесценная возможность взять власть в свои руки и организовать общество на социалистических принципах. Но каждый раз лидеры коммунистической партии намеренно не использовали эту возможность.

В мае 1968 года судьба благоприятствовала французскому рабочему классу, — на этот раз у него было в тысячу раз больше шансов, чем у коммунаров 1871 году. Людьми овладело волнующее чувство — победа возможна. Всеобщему приподнятому настроению поддался и генеральный секретарь коммунистической партии Эмиль Вальдек-Роше. Привыкший к положению лидера лишь одной из оппозиционных партий и к вяло-бюрократическому подходу к политике, он вдруг оказался лицом к лицу с необходимостью ответить на непреодолимое давление снизу. Ответ — он чувствовал это — должен был быть основан на истинно революционных идеях и наконец соответствовать революционной программе, на которой его партия была основана изначально. Перечеркивая одним махом все свои привычные позиции, Роше публикует специальное заявление, в котором выдвигает правильный план продвижения вперед:

Вслед за этим заявлением выйдут и другие документы Французской компартии, не в меньшей степени изобилующие ссылками на «необходимость социализма». Но в них вы уже не встретите той конкретной постановки вопроса, которой отличалась вышеупомянутая декларация. Обычно «социализм» преподносился коммунистами как ступень, следующая за установлением «демократии». Сталинистские лидеры коммунистической партии и ВКТ продолжали отрицать политический характер движения и само наличие революционной ситуации в стране, что вполне перекликалось с действиями их предшественников в 1930-х годах.

Майское движение 1968 года, по оценке коммунистов, являлось борьбой исключительно за повышение заработной платы и улучшение условий. Но ведь политика — лишь концентрированная и общественно выраженная экономика. Сама по себе экономическая борьба не принесет полного успеха на сколь-либо продолжительный период, если она не сопряжена с социалистическим преобразованием общества. Капитализм, стремящийся обогатить единицы трудом миллионов, не может позволить себе в действительности удовлетворить экономические требования трудящихся. Истинно революционная партия, следовательно, должна укреплять дух бастующих и связывать их борьбу за конкретные требования с необходимостью борьбы за тотальное преобразование общества.

В рядах ФКП, — одной из самых жестких про-сталинских партий Западной Европы, — обнаружились серьезные разногласия. К концу первой недели мая был исключен из партии за «антипартийную деятельность» Жан-Пьер Вижье, один из руководителей кампании солидарности с Вьетнамом. А спустя две недели ушел в отставку и покинул ряды партии Андрэ Баржоне, главный консультант ВКТ по экономическим вопросам. Он считал, что революция была возможна, но партия не предприняла ничего, что могло бы способствовать ее осуществлению. Напротив, она изо всех сил тормозила революционное движение и даже пыталась его саботировать. Все внимание реформистского руководства компартии занимала главная забота — как погасить забастовку. Точно такую же проблему решал в 1930-е годы Морис Торез. В то время он выразил эту дилемму словами: Мы не призывали к этой забастовке. Спустя тридцать два года Жорж Сеги заявляет: Мы их не призывали — не нам их и отзывать.

Власть на качающихся весах

Лидеры всех партий обнаружили полное бессилие перед лицом рабочего подъема. Что же касается руководителей рабочих организаций, то по сравнению с лидерами буржуазных партий их и вовсе сковал паралич воли — где явный, а где замаскированный радикальным словоблудием.

Коммунистические и социалистические лидеры рассматривали себя всего лишь как резонатор, откликающийся эхом на возмущение масс, и никогда не думали, что их призовут способствовать приходу нового общества. Они никогда не предполагали оказаться «у руля».

Wall Street Journal писал по этому поводу:

В ночь на 19 мая бесшумно, подобно призраку, возвратился из Румынии де Голль. Префект парижской полиции Гримо 20 лет спустя вспоминал события той ночи в своем интервью газете Sunday Times. Сразу же после возвращения президента Гримо и премьер-министр Помпиду были вызваны к нему и получили распоряжение немедленно приступить к захвату театра Одеон, а на следующее утро взять Сорбону. Гримо возразил против такого плана. Он считал, что атаковать эти объекты в самый разгар страстей было бы большой ошибкой, которая непременно привела бы к кровопролитию. Тогда шефу полиции удалось отговорить президента от необдуманных действий. С того времени де Голль стал бессильным узником Елисейского дворца.

Франция была почти парализована. Захвачены фермы и сельскохозяйственные склады. К забастовке присоединились служащие банков и налоговых инспекций. Кинематографисты остановили работу фестиваля в Каннах. Не проводились скачки, автогонки и даже чемпионат по гольфу. Радио- и телеинформация частично контролировались самими журналистами.

Комитеты действия

Многие сотни комитетов действия самых разных предприятий, учреждений, университетов, кварталов почувствовали необходимость сотрудничества и потянулись друг к другу. Например, в департаменте Луар Атлантик, где была продемонстрирована, пожалуй, самая передовая форма рабочей демократии образца 1968 года, рабочие, крестьяне и студенты все свои решения принимали сообща.

В центре департамента — Нанте, Центральный забастовочный комитет взял на себя осуществление контроля за движением транспорта на въезде и выезде из города. Дорожные блокпосты, сооруженные для этой цели транспортными рабочими, действовали с помощью школьников. Машины, доставлявшие забастовщикам продовольствие из ближайших фермерских хозяйств, снабжались талонами на бензин и специальными пропусками. Это желание людей установить свой порядок было настолько непреодолимо, что городским властям и полиции пришлось закрыть глаза на подобные нововведения и покорно отступить.

В пользу бастующих был организован футбольный матч. За сутки по всей Франции разошлось известие об исходе очередного столкновения полицейских с рабочими на одном из заводов: ничем не спровоцированная атака по указанию местного шефа полиции, грозящая неминуемыми жертвами, неожиданно закончилась братанием.

Работницы заводов и фабрик взяли под контроль снабжение местных магазинов продовольствием и организацию розничных торговых точек в школах. Рабочие и студенты организовали выезд на фермы с целью помочь крестьянам сажать картофель.

Таким образом, действуя мерами реальных улучшений для людей труда, была продемонстрирована малая часть того, что было бы возможным в социалистическом обществе. А через 20 лет той же дорогой практических завоеваний пошли ливерпульские рабочие — горсовет из лейбористов-социалистов организовал строительство жилья и создание новых рабочих мест; и тогда это тоже прозвучало убедительнее любой самой красноречивой политической речи.

Подобный опыт рабочих в области социальных преобразований с точки зрения истории означает неизмеримо больше, чем авангардные эксперименты в университетах. Тем не менее, налицо было и плодотворное содружество рабочих и студентов. Знаменитый Национальный колледж изобразительных искусств выпускал в день 10 тысяч плакатов по 350-ти образцам. Многочисленные листовки служили хорошую службу в деле сплочения рядов бастующих.

Листовка забастовщиков авиакомпании Air France провозглашала:

Рабочие из Рон-Пуленка заявили:

В листовке для рабочих компании Renault в Бийанкуре говорилось:

Вместе со студентами забастовщики обсуждали отклик рабочих на эти листовки. Рабочие, в первую очередь молодые, высоко ценили мужество студентов, смелость их революционных идей, но, в то же время, они не имели прошлого опыта подобного тесного сотрудничества с учащейся молодежью. Они вполне закономерно не могли с полной уверенностью положиться на студентов — кто бы дал гарантию, что их бунтарские настроения не временны? Но рабочие задавались вопросом и о том, что же предпринимает традиционная рабочая партия — ФКП, в то время, как забастовочное движение быстро набирает ход?

А эта партия планировала молодежный фестиваль танцев, включающий массовый митинг. Но партийные бюрократы в последний момент отменили фестиваль. Это произошло в тот самый день, когда 40 тысяч рабочих Citroën вышли на улицы. Как объяснили ответственные лица, фестиваль был отменен, из-за боязни проникновения туда „бешеных“. А ведь это мероприятие могло бы превратиться в большой смотр молодежных, ударных отрядов революционной армии.

Повсюду на заводах люди задавались вопросом, не упускает ли партия единственный в жизни шанс. Парижский корреспондент газеты The Economist отмечал:

В чем польза революции

Франция переживала момент наивысшей политизации общества. Люди думали о политике, говорили о политике — жили политикой. Когда по стране стали разъезжать с выступлениями известные деятели радио и телевидения (забастовка лишила их возможности общаться с широкой аудиторией через средства массовой информации), люди охотно посещали эти мероприятия, но не столько посмотреть на звезд, сколько ради бурных дискуссий, вспыхивающих в многолюдных залах сразу после этих выступлений. И это не удивительно — ведь люди в первую очередь нуждались не в монологе, а в диалоге.

«Эпидемия» захватывала все новые, часто неожиданные слои. Во время всеобщей забастовки в 1936 году продавщицы универмагов отказались от обязательного в рабочее время макияжа, заявив о том, что они работницы, а не актрисы. В 1968 году уже актрисы Фоли БержерФоли Бержер — знаменитое варьете и кабаре в Париже объявили себя работницами. Они потребовали повышения платы до 6 франков в час, улучшения санитарных условий и права заключения коллективных договоров. Если мы работаем в стриптизе, это не значит, что мы глупее других, — заявили они. Они устраивали шахматные турниры, читали книги, пели песни и проводили дискуссии.

Так же как и в 1936 году, универмаг при знаменитой Галерее Лафайет был закрыт и занят бастующими. Пришлось отложить розыгрыш государственной лотереи, а также чемпионат по теннису. Забастовали футболисты: они заняли штаб футбольной федерации, выгнав оттуда функционеров спорта под лозунгом «Футбол для футболистов!» Инженеры оккупировали штаб французских предпринимателей. К забастовке присоединились государственные служащие, атомщики, метеорологи, библиотекари... список бесконечен! Хватало и всяких курьезных случаев.

...Один иностранный гость безуспешно метался от гостиницы к гостинице в поисках ночлега. Доведенный до отчаяния, он позвонил в резиденцию премьер-министра, но так ничего и не добился. Это был король Иордании Хусейн. Революция не смотрит на чины и звания. Во время своего визита в Румынию де Голль собирался дать банкет во французском посольстве в честь Чаушеску. В Париже специально для этой цели подготовили посылку с провизией — изысканными винами, печеночными паштетами и прочими деликатесами. Но воздушные трассы не действовали — авиаработники объявили забастовку, и срочный груз весом 205 кг так и не покинул Париж. Так что его превосходительству пришлось довольствоваться местными дарами.

В другой раз де Голлю нужно было связаться по телефону с командующим французскими войсками в Германии. Связи не было — оператор бастовал. Но ведь связь для генерала де Голля! — возразила ему президентская канцелярия. А мне какая разница? Я бастую для всех без исключения!.

Бастующий персонал занял отель «Плаза» и вызвал на встречу держателей акций отеля. Работники предъявили хозяевам ультиматум: не продавать гостиницу британскому миллионеру Чарльзу Форту. Выступили и торговые моряки: Даже корабельные начальники присоединились к забастовке своих команд, занявших корабли, — сообщала The Times 23 мая.

Заняты крупные поместья и сельскохозяйственные склады. Национальная организация молодых фермеров призывает к всеобщей забастовке в сельском хозяйстве, к установлению истинной экономической и социальной демократии. На юге Франции работа рынков контролируется профсоюзами. Лишь немногие на юге говорят о партийных программах, о новых ставках заработной платы. Люди хотят качественных, а не количественных изменений в своей жизни.

Крупные заводы — крепости революции — были охвачены праздничной атмосферой, повсюду царило оживление. Страх предыдущих десяти лет бесследно испарился. Рабочие автозавода Berliet переставили буквы в вывеске таким образом, что вместо получилось «Liberte» — «Свобода». На заводах появились новые плакаты: «Даешь бессрочную забастовку!», «Мы — сила!»

Молодой рабочий авиазавода Snecma сказал:

А вот какое пожелание выразил от имени товарищей рабочий завода Renault:

Один из читателей английской газеты Militant описывал в ней свои впечатления от поездки по Франции. В первую очередь его поразила общая атмосфера — повсюду люди завязывали знакомства, вели оживленные разговоры:

У ворот завода Renault можно было увидеть школьников, что-то серьезно обсуждающих с забастовщиками. В те дни, когда к бастующим присоединялись их семьи, заводы превращались в шумные «ярмарки», как заметили журналисты The Observer: Нынешний этап событий воспринимается рабочими как заманчиво затянувшийся выходной. Почему бы и нет?

В своей «Истории русской революции» Троцкий приводит слова промышленного магната Ауэрбаха, вспоминавшего с недовольством поведение домашней прислуги во время волнений:

Средний класс начинает действовать

Когда рабочий класс поднимает свои миллионные ряды, становится ясно, кто обладает в обществе настоящей и несокрушимой силой — тогда приходят в движение самые разнообразные социальные группы. На всех уровнях общественного здания люди начинают активно высказывать свои нужды и избавляться от устаревших общественных форм. Так например, бойскауты объявили о своем желании самим управлять своей организацией. Молодые католики пришли с красным знаменем в храм святого Северина в студенческом квартале, чтобы заявить о своем намерении заново придумать церковь. Молодые евреи, собравшиеся в еврейской консистории, единодушно осудили устаревший и консервативный характер структуры своих религиозных учреждений. После посещения Латинского квартала во время уличных боев архиепископ Парижа написал в своем епархиальном письме:

Это письмо было похоже на теологию освобождения, развившуюся в Латинской Америке незадолго до этого в связи с другими революционными событиями. Более того, в данном случае она звучала с верхней ступени церковной иерархии развитой капиталистической страны.

Путешествующая на велосипеде по Северной Франции корреспондентка газеты Evening Standard писала об услышанном разговоре трех деревенских парней, оказавшихся по соседству с ней в одном из сельских кабаков. Они шумно обсуждали причины забастовки, размеры налогов, рост цен на бензин, жаловались на дороговизну жизни:

Следует отметить, что связь между городом и деревней на тот момент существовала довольно тесная: каждый год 100 000 крестьян уходили в города, где становились рабочими.

В отличие от движения 1930-х годов, забастовка 1968 года родилась среди интеллигентов и распространилась на рабочих всех отраслей. Кроме того, движение французского пролетариата 1968 года отличалось большим размахом и мощью. Все это не могло не отразиться на настроении средних классов, и они неминуемо оказались вовлеченными в революционное движение. Весомость рабочего движения давала им уверенность в борьбе со старым порядком и перспективу установления новой формы общества. Все нерушимые заповеди привычного уклада жизни оказались под сомнением.

Юристы организовали свою забастовку. Их, как и государственных служащих, волновал вопрос о своей роли, если таковая найдется, в возможном будущем социалистическом обществе. Астрономы обсерватории в Мёдоне в результате тщательного анализа структуры своих исследовательских центров нашли их неудовлетворительными; 200 хранителей музеев съехались со всей Франции, чтобы обсудить вопрос о роли музеев в обществе, а их подчиненные, увлеченные всеобщим порывом обновления страны, принялись за критический пересмотр старомодного, неэффективного, чересчур централизованного управления музеями.

Архитекторы, городские планировщики, статистики поверили в скорое осуществление своей сокровенной мечты — в то, что их таланты и способности будут служить всему обществу, а не богатому меньшинству. Больницы переходили на самоуправление, в них избирались и действовали комитеты врачей, пациентов, практикантов, медсестер и санитаров. Интересно то, что до этого времени медики всегда отличались реакционными взглядами. А теперь они вели горячие споры о том, как поскорее разделаться с устаревшими иерархическими традициями, царившими в больницах и медицинских учебных заведениях и вдохновенно обсуждали предназначение здравоохранительной системы будущего. Десять тысяч сотрудников научно-исследовательского центра атомной физики в Саклэ объявили забастовку и выдвинули на обсуждение не только профсоюзные требования, но и вопросы о власти и управлении.

Культура

Подобно тому, как оросивший пустыню ливень вызывает бурный рост и цветение экзотических растений, революция готовит расцвет самых причудливых и заманчиво-прекрасных идей в области изобразительного искусства, музыки и литературы. Становятся видны контуры того, как может расцвести культура, если будут разбиты оковы, подчиняющие все капиталистическому интересу.

Группа литераторов, заручившись поддержкой еще пятидесяти писателей, захватила штаб-квартиру Общества писателей. Общее собрание новорожденного профсоюза писателей поставило на обсуждение вопрос о статусе писателя в социалистическом обществе. Французские кинематографисты в количестве 1 300 человек регулярно проводили заседания своих «Генеральных Штатов», во время которых выработали целую программу обновления кинопромышленности — крайне утопичный на тот момент документ, идущий вразрез со всеми экономическими особенностями кинопроизводства в условиях капитализма. Однако же, изложенные в нем принципы являлись вполне реальными с точки зрения плановой социалистической экономики.

Директора провинциальных театров и домов культуры заседали целую неделю в самый разгар кризиса! Художники спешили наполнить свои работы «социальным содержанием» и выставляли их в огромных «галереях» автомобильных и авиационных заводов. Актеры выезжали со спектаклями на бастующие заводы. Замолчали ведущие французские оркестры: музыканты, композиторы, аранжировщики объявили забастовку. Оперные певцы выдвинули требование: контролировать свой репертуар. В середине мая взяла старт марафонская дискуссия о программе реформ преподавания и изобразительного искусства, продолжавшаяся еще и в июне. Этой программе предназначалось внести коренные изменения в систему образования в области искусства, которая в то время была разбита на строго изолированные, «водонепроницаемые» отсеки.

Неисчислимы мириады элементов, вовлеченных в молекулярные процессы революции. Атмосфера в школах и университетах, где, как известно, все и началось, не только не остывала, а, наоборот, продолжала накаляться. 10 мая шеститысячный контингент восемнадцати парижских лицеев влился в ряды огромной демонстрации, закончившейся баррикадами. Практический опыт демонстрации за три часа привел к результату, которого студенческие агитаторы не могли добиться и за год работы.

Революционное движение в системе образования отмечалось еще до описываемых событий. Например, в феврале учащиеся 600 школ собрались, чтобы обсудить роль и задачи своей рождающейся организации. Но тогда акции протеста поддержали всего несколько школ; теперь же оно приобрело всеобъемлющий характер. Комитеты учащихся в результате серьезных обсуждений с родителями, учителями и рабочими выдвинули около 300 докладов по школьной реформе.

Да и в системе высшего образования поначалу не все было гладко — пришлось завоевывать университетские оплоты консерватизма: медицинский факультет, городок иностранных студентов, институт политических исследований, известный своей благодушной всеудовлетворенностью, а также богословские колледжи. Некоторые из них были привлечены через политические дебаты, другие заразились всеобщим революционным настроением, а кому-то довелось попробовать полицейского сапога прежде чем изменить свою позицию. Например, один из «карабинов» (так называют во Франции студентов-медиков, имевших устойчивую репутацию «политических евнухов»), следующим образом описывал историю революционного «рождения» своего товарища:

Особым бунтарством отличились студенты богословских факультетов. Они заявили, что баррикады научили их по-другому смотреть на церковь, а именно, как на отчужденное, самовоспроизводящееся общество. Университетские священники созвали грандиозное совещание. Одним из многочисленных выступавших был юный семинарист, которому пришлось нарушить правила своего религиозного ордена, чтобы явиться в Париж на это мероприятие. Он обратился к собравшимся со следующими словами:

Один профессор, бродивший с отрешенным видом по улицам Латинского квартала, ответил на вопрос о своей «беде» так:

Все эти схоласты, вышедшие из монастырской атмосферы университетов и богословских колледжей привыкли обсуждать вопрос о том, сколько ангелов может умещаться на кончике иглы. Теперь же перед ними предстали реальные проблемы, волнующие реального человека и дающие гораздо больше пищи для размышления.

Пьянящий воздух революции кружил головы студентам в университетах. Не обошлось и без эксцессов. Например, от группы лиц поступило предложение сжечь парижскую фондовую биржу и тем самым «вырвать сердце капитализма». Другие были увлечены подобно одному из лидеров ИКПИКП — Интернационалистская коммунистическая партия, который, наслаждаясь видом пламени, пожиравшего его машину на баррикаде, восклицал, как красива революция. Но это не было типичным.

Ну, а в целом, то был незабываемый для всех опыт, когда жесткие рамки жизни в капиталистическом обществе, казалось, навеки разорваны, когда людьми овладел общий дух осуждения капиталистических порядков, царивших в обществе. Люди почувствовали запах революции: она пахла сладко.

«Эпидемия» не ограничилась пределами Франции. Зараженны оказались студенты и других стран мира, не исключая и Британии: студенты художественного колледжа в Хорнси, Суссекского, Окс-фордского и Кентерберийского университетов выступили с акциями протеста. Эссекские студенты, возвращаясь из Франции в Англию на пароме, заявили, что они освободили Ла-Манш, и что «Париж идет» в Англию.

Студенты Лондонской школы экономики еще до французских событий решили не покидать свой институт и проводить ночи в его здании. Они посетили лондонских докеров с целью организовать акцию солидарности с французскими рабочими. Правда, здесь студенты получили от ворот поворот в традиционном духе кокниКокни — насмешливое прозвище уроженца Лондона из средних и низших слоев населения; также один из самых известных типов лондонского просторечия, на котором говорят представители низших социальных слоёв населения Лондона.. Однако жены тех же докеров приняли активное участие в выступлениях против резкого повышения квартирной платы. Скандируя лозунги, они промаршировали от жилых районов Ист-Энда до Каунти-Холл, где находился лондонский городской совет. Рассказывают, что когда на пути этой демонстрации повстречались разносчики газеты Militant со свежими номерами, на которых пестрел крупный заголовок передовицы «Французская революция началась», женщины немедленно отреагировали: Вот что нам нужно!.

Без сомнения, движение во Франции захватило воображение миллионов рабочих и студентов остальной Европы. Общепризнано, что массовое забастовочное движение в Италии явилось прямым результатом примера, поданного французским рабочим классом. 14 ноября 1968 года бастовали 12,5 млн. человек, а к 5 февраля 1969 года эта цифра увеличилась до 20 млн. Ровно через год после событий, развернувшихся во Франции, Аргентина пережила свои «майские дни»: все началось со студенческих выступлений против диктаторского режима. Первые столкновения с войсками переросли во всеобщее забастовочное движение, получившее название «кордобасо». Но как закончились события во Франции 1968 года? Ведь если бы эта всеобщая забастовка развернулась в полную силу, не только французская, но и европейская революция встала бы на повестку дня.

Быть или не быть революции?

На заседании 22 мая парламент едва не провел решение о выражении недоверия правительству. Не хватило всего 11 голосов, при этом двое членов парламента из числа голлистов сдали свои депутатские мандаты. Толпы людей осаждали телевизионные магазины. Вокруг радиоприемников, как в военное время, собирались целыми семьями, чтобы следить за парламентскими дебатами.

Их результат был встречен со смешанным чувством негодования и облегчения. Следует отметить, что радио- и телетрансляция заседаний передавались только с разрешения работников государственной ORTF.

Глава государства Шарль де Голль полностью утратил связь с реальностью; более того, — подвергся всеобщему осмеянию. Мировая пресса писала о нем не иначе как об анахронизме. Де Голль отсутствовал слишком долго, а вернувшись не нашелся, что сказать. Когда же, наконец, 24 мая он обратился к народу с семиминутной речью, его выступление было бойкотировано телевизионщиками и передавалось только по радио. В своем обращении де Голль согласился с тем, что доля участия французского народа в управлении обществом оставляет желать лучшего, но все, что он мог предложить — референдум по вопросу о формах «участия» простых французов в управлении. Он заявил, что готов поставить на карту свое будущее, связывая его с результатами референдума. После этого наступило всеобщее разочарование. Голлисты стали требовать отставки де Голля. Конституционный комитет якобы даже готовился принять ее. Речь де Голля не удовлетворила никого. Миттеран призвал ко внеочередным всеобщим выборам. Демонстрация рабочих и студентов в этот вечер (24 мая) в очередной раз закончилась баррикадами.

Политика примирения и уступок не смогла рассеять волну народного протеста, а только укрепила решимость рабочего класса отстаивать свои завоевания. Убедившись в серьезности подобных намерений, власть предержащие наконец «потеряли терпение» и решили вернуться к своей обычной тактике: был отдан приказ штурмовать баррикады, и наступила вторая в истории майских событий «кровавая пятница». Ночь на 25 мая запомнилась как ночь жесточайшего насилия во многих городах.

В Париже все началось с выступления министра внутренних дел, прозвучавшего в 3 часа ночи, в котором он призывал население города дать отпор уголовным подонкам, возбуждающим беспорядки на улицах. Рабочие и студенты не замедлили отреагировать на это ироническим заявлением: Все мы — подонки!. В Латинском квартале и за его пределами разгорелись ожесточенные схватки. К рассвету 800 человек были арестованы, 1500 ранены. Два человека погибли: лионский полицейский и парижский студент.

На фоне развернувшейся трагедии состоялась решающая встреча на улице Гренель. Встречались профсоюзные лидеры и члены правительства — казалось, единственные, кто хочет, чтобы движение прекратилось. Лидеры профсоюзов ждали переговоров с правительством и лидерами предпринимателей, — точно так же, как и в 1936 году, когда в отеле «Матиньон» была проведена аналогичная встреча трех сторон. Рабочие лидеры не постеснялись помчаться на переговоры с правительством, которое буквально висело на волоске от полной потери власти, и держать совет с боссами, запертыми в своих конторах.

Один журналист отмечал: Они не только не свергли Помпиду, но даже пришли договариваться с ним!. Впрочем, тоже тайно. Миллионы рабочих были прикованы к своим радиоприемникам в ожидании новостей с улицы Гренель. Толпы журналистов окружили здание Министерства социальных вопросов, где проходили переговоры. Особым вниманием фоторепортеров пользовался 73-летний бывший председатель ВКТ Бенуа Фрашон, три десятилетия назад подписавший Матиньонское соглашение. За день до этого состоялась демонстрация ВКТ, на которой молодые рабочие, уже не вполне доверявшие профсоюзным лидерам, несли плакаты со словами: «Сеги, не сдавайся!», «Прощай де Голль!», «Власть лежит на улицах!», «Власть — рабочим!».

Два дня и две ночи 49 «мучеников» трудились не покладая рук на переговорах, и, наконец, произвели на свет целый список важных реформ. Профсоюзные лидеры уходили из зала переговоров уставшими, но с улыбками на лицах. Они ждали похвалы и почестей за то, чего добились чужими руками — за крупнейшие со времен Освобождения завоевания рабочих.

Корреспондент Sunday Times, будучи хорошо осведомленным о балансе сил за пределами зала переговоров, отдал должное подобным «уступкам»: В такой ситуации и непрофессионал мог бы договориться с правительством на самых выгодных условиях!. Революционная угроза, нависшая над самим существованием государственного строя, помогла вырвать у капиталистов реформы, каких невозможно было добиться за долгие годы споров и переговоров. Класс, оказавшийся перед лицом своей гибели, доставал последнее из своих запасов, чтобы умиротворить врага, чтобы выиграть время. Однако затем, когда буря утихнет и противник покинет поле сражения, он надеялся найти возможность возместить убытки.

Всем рабочим предложили по меньшей мере 7-процентную прибавку с последующим повышением еще на 3%. Установленная законом минимальная заработная плата должна была увеличиться на одну треть, в сельском хозяйстве на 56%, а самое высокое повышение заработной платы — продавцам — достигало 72%. Бастующим обещали оплатить половину дней простоя.

Жорж Сеги явился в бастион ВКТ — бийанкурский Renault — с видом победителя, но за считанные минуты был освистан и посрамлен. Очевидцы вспоминают набитый до отказа огромный заводской ангар. Люди не только решительно отвергли сделку, но и выдвинули требование создать «народное правительство». Для них это могло означать лишь одно — «рабочее правительство». Лидеры коммунистического профсоюза потерпели ту же неудачу на том же самом заводе Renault, что и их партийные предшественники — защитники Матиньонского соглашения 1936 года. События развивались по той же схеме: завод за заводом рабочие категорично отвергали поступившие предложения и «окапывались» в расчете на созревание более подходящей альтернативы.

Профсоюзные лидеры два года добивались переговоров с правительством. Теперь же, под нажимом революционной ситуации, им это удалось. Более того, — они заполучили уступки, превосходящие все их ожидания. Но рабочих Франции это не могло удовлетворить. Они хотели большего, нежели увеличение заработной платы, улучшение социального обеспечения и расширение прав профсоюзов. Желанное преобразование всей их жизни заманчиво светило впереди, и они не могли отказаться без боя от осуществления своей мечты. Момент был уникальный, и неизвестно, когда он сможет повториться вновь.

Итак, французское общество поляризовано до крайней степени. В этот ответственный момент рабочие лидеры преступно проигнорировали свой долг взять революционное руководство. Правые уже начали организовываться через Комитеты защиты республики и вооружаться. Рабочие лидеры уровнем ниже, ожидая отмашки ВКТ для скоординированных действий, были парализованы. Хотя и до этого, и даже после были благоприятные моменты, когда решительные действия могли бы коренным образом изменить обстановку.

Четыре условия победы революции

Во Франции, вне сомнения, сложилась классическая революционная ситуация. Журнал The Economist взял за критерий лишь один показатель — удельный вес населения, убежденного в том, что его условия жизни невыносимы. Однако рабочие живут в тяжелых условиях годами и даже целыми десятилетиями, не испытывая при этом революционного подъема. Ленин неоднократно отмечал, что революция возможна только при совпадении целого ряда факторов, а успех может ее ждать лишь в случае наличия четырех основных условий.

Во-первых, оказавшись лицом к лицу с глубоким кризисом, правящий класс теряет способность управлять по-старому и начинает раскалываться на различные группировки, каждая из которых предлагает свой выход из кризиса. Во-вторых, средние классы находятся в состоянии брожения. В-третьих, пролетариат ищет выход из кризиса, связанный с коренным переустройством общества, и настроен сражаться самым решительным образом. Наконец, четвертое и решающее условие — это наличие во главе рабочего движения последовательного марксистского руководства со стратегией, тактикой и организацией, необходимыми для достижения победы.

Любой объективный анализ неопровержимо доказывает, что во Франции в мае-июне 1968-го имелись налицо три условия из четырех, перечисленных Лениным. И действительно, еще никогда в истории как Франции, так и любой другой страны, эти три объективные предпосылки революции не проявлялись так отчетливо, как это было в мае-июне 1968 года. Разве что ослепленные реформистской катарактой могли не разглядеть, что происходило на их глазах.

Раскол правящего класса

Первым элементом французской революционной ситуации 1968 года являлась растерянность и неуверенность в себе правящего класса. Паника французской буржуазии не замедлила проявиться в резком повышении цен на золото и беспрецедентной утечке капитала. Дороги в Швейцарию были перегружены транспортом, — оттуда регулярно поступали сообщения об очередных пробках!

Маркс отмечал, что вопреки всем внешним признакам, революция начинается сверху. Подземные толчки народного возмущения первым делом дают о себе знать слабостью и расколом наверху. Это, в свою очередь, воодушевляет революционные силы снизу на продвижение вперед. Одно крыло правящих классов жаждет схватиться за дубинку, чтобы удержать свои порядки. Представители другого склонны к уступкам. Голлистский кабинет совершенно очевидно разделился на «ястребов» и «голубей», решая и тут же по мере развития кризиса меняя решения о том, как с ним справиться. «Левые» голлисты объявили, что они «со студентами» и высказались против использования частей ЦРС. Эти метания от жестоких репрессий к беспрецедентным уступкам и обратно — к насилию, совершенно ясно показывали потерю контроля над ситуацией.

Министры впали в отчаяние. Кристиан Фуше заявил: Если это разгорится всерьез, мы погибли!. А Жорж Помпиду признался: Это конец моей политической карьеры. Даже самые проницательные буржуа, — а Помпиду несомненно был одним из них, — оказавшись барахтающимися на гребне революционной борьбы, думали в первую очередь о своих собственных судьбах. Если до кризиса министр финансов Мишель Дебре имел обыкновение ежедневно выступать перед общественностью с двумя сообщениями и давать по три интервью, то с началом событий его голос безнадежно смолк. А спустя некоторое время раздалось следующее оптимистичное заявление, которым Фуше, скорее всего, хотел подбодрить самого себя: Шесть миллионов бастующих — это не революция!. С тем же успехом идя тёмной дорогой можно посвистывать для поддержания духа.

Заменявший де Голля во время его поездки в Румынию Помпиду проявил себя политиком, более чутким к давлению снизу, не отягощенным, — как выразился один комментатор, — нелегкой ролью олицетворения Франции. Затем де Голль вернулся к своим обязанностям и стал допускать, с точки зрения Помпиду, промах за промахом, подкрепляя мнение о себе как об уставшем, обанкротившемся политике.

Те самые голоса, которые в свое время считали де Голля «чудотворцем», теперь обвиняли его в нескончаемых ошибках. Считалось, что он подвел базу под блистательный экономический бум, а также преуспел в усмирении могущественного французского пролетариата. Все это приписывалось харизме де Голля и мощным средствам защиты, имевшимся в распоряжении успешно выстроенного им бонапартизма.

Диалектический философ Гегель 150 лет назад рассуждал о том, как благоразумие обращается в безумие. Вчерашние методы, которые, казалось, обеспечивали успех, вдруг повернулись своей обратной стороной.

Архитектор сильного государства, де Голль был политически парализован и не в состоянии взять инициативу в свои руки. Его методы не только не стабилизировали обстановку, но и ускоряли революцию, которую правительство не могло поставить под контроль. К концу месяца он покинул страну. Его премьер-министр позже писал в своих мемуарах:

Завоевывается средний класс

Вторым условием успешной революции является брожение в рядах средних классов. Они хотят выхода из круга возникших проблем и смотрят на действия одного или другого из великих общественных классов — на рабочих и капиталистов. В мае 1968 года во Франции наблюдались сильные волнения среднего класса, но без обычных колебаний: подавляющее большинство людей из средних слоев связывали свою судьбу с успехом рабочего движения. Это были научно-технические работники, служащие, квалифицированные специалисты, средние эшелоны администрации, зажиточные фермеры, студенты. С их стороны последовало не пассивное одобрение, но прямое активное участие. Перед ними открывались новые перспективы. Победоносные выступления забастовщиков питали их силой и уверенностью. Аппетит приходит во время еды, как говорил герой Рабле Гаргантюа. Казалось, ничто не остановит этих людей. Вместе они могли изменить мир!

«Мы не согласны!» — возразят коммунисты. Их излюбленный контраргумент в этом вопросе — миллионная демонстрация мелкобуржуазной реакции. Но она прошла 31 мая, а за две недели до этого на призыв реакционной военизированной организации Occident («Запад») выступить против забастовщиков откликнулись только 200 человек. К концу месяца контрреволюция успела собрать под свои знамена многих маргиналов внутри различных прослоек среднего класса. В любом случае, анализ коммунистов сильно проигрывает в понимании обстановки и реального баланса сил журналу The Economist, который сопоставил голлистскую демонстрацию с предшествующей ей накануне вечером рабочей демонстрацией приблизительно того же масштаба, организованной коммунистическими профсоюзами:

Очевидность третьего условия революции, то есть готовности рабочего класса стоять до конца, была вне всяких сомнений. В своих работах о классовой борьбе во Франции Энгельс отмечал, что могучий пролетариат этой страны всегда отличался решимостью бороться до последнего.

Накануне забастовки в профсоюзах состояло чуть более 2,5 миллионов рабочих. Но остановили работу, захватили заводы и окунулись в нескончаемые споры о том, как организовать жизнь в будущем гораздо больше — 10 миллионов рабочих, две трети французского пролетариата. Их аппетит тоже пришел во время еды. «А что если выгнать боссов?» — одним словом, речь уже шла не только об избавлении от одного только режима де Голля с его репрессивной государственной машиной.

Рабочие убедились в огромных возможностях своей многомиллионной армии: все остановилось, не крутилось ни одно колесико, ни один генератор не мог заработать без их на то воли. Они почувствовали, что никакие преграды не смогут их остановить. Вспоминая популярную среди британских рабочих пословицу, «к чему довольствоваться пирогом, если можно захватить булочную?». Какой смысл прилагать такие усилия и получить несколько экономических реформ, в то время как можно заменить старые порядки общества новыми?..

Это стихийное движение возникло снизу. Громадная однодневная всеобщая забастовка не оправдала надежд ее инициаторов — левых партий и профсоюзных федераций, которые рассчитывали на то, что она сработает как предохранительный клапан. Теперь эти «лидеры» тащились в хвосте движения, все еще надеясь нащупать тормоза. Эти господа коммунисты, как и всегда, изо всех сил старались соблюсти внешние приличия и выглядеть респектабельно. The Observer указывал на следующий парадокс:

Но и никакая другая организация с широким влиянием не обеспечила твердое и последовательное руководство рабочим движением. Профсоюзная конфедерация ФДКТ была ближе к борьбе рабочих и студентов, но и она ограничилась лишь общими декларациями в поддержку «демократии» и «самоуправления» в промышленности.

ОСП, центристская партия во главе с Мишелем Рокаром (он присоединится к правому крылу созданной впоследствии новой Социалистической партии), на словах выступала по-революционному. Балансируя между реформой и революцией, эта партия наиболее верно отражала инстинктивные чаяния всех бастующих. Она рассуждала о «рабочей власти» и о ситуации, как никогда ранее благоприятной для установления социализма. Благодаря такому подходу, эта партия быстро завоевала поддержку рабочих и студентов, но и она оказалась неспособной звонко ударить в колокола, призвав массы к действиям, необходимым, чтобы двинуть революцию вперед.

В верхах образовался обширный вакуум. Правительство подвисло в воздухе. Все его социальные резервы отвернулись от правящего класса. Но трагически отсутствовало четвертое условие, необходимое по Ленину для успешного совершения революции — массовая партия с марксистской программой и смелым дальновидным руководством, способным повести за собой рабочих и готовым стоять до конца. Одним словом, дело было за такой партией, но ее как раз и не было!

Независимо от того, как рабочие называли это, каждый из них думал о том, как создать социалистическое общество. Единственные, кто мог бы собрать вместе части мозаики в образе конкретной программы действий — лидеры компартии, — проигнорировали свой долг. А затем, верные своим традициям, они обвинили самих рабочих. Редактор печатного органа коммунистической партии Humanite Рене Андриё в своем заявлении газете The Morning Star 8 июня 1968 года пытался оправдать политику своей партии следующими словами:

Эти слова представляют собой выразительный образец доктринерства и бюрократического презрения коммунистических лидеров по отношению к массам, которые отказываются действовать согласно их предписаниям. Ленин давно высмеял схоластиков, которые представляли революцию в виде двух выстроившихся армий, одна из которых выступает «за революцию», а другая «против революции». В России рабочие и крестьяне хотели хлеба, земли и свободы. Они поняли, что могут этого добиться только путем революции. Более того, собственный опыт и теоретическое выражение Лениным и Троцким их требований привели массы к выводу о том, что только большевики могли обеспечить успешное завершение революции.

Французские рабочие в своем большинстве желали лучших условий труда, значительного повышения заработной платы, ликвидации трущоб, приличного образования для своих детей, выделения достаточных средств на социальные нужды и так далее. И в то же время инстинктивно понимали, что если они фундаментально не преобразуют общество, любые краткосрочные уступки, вырванные у капиталистов, те не преминут снова отнять, как только найдут подходящие способы.

Как же все-таки лидеры коммунистической партии определяли «отсутствие» революционного духа у рабочих? В аналогичной ситуации 1935 года Троцкий резко высмеивал коммунистических лидеров в связи с трусостью, проявленной ими перед лицом грандиозных забастовок:

Эти слова в той или иной степени можно поставить в упрек и коммунистическим лидерам 1968-го. Почему 10 миллионов рабочих приняли участие в месячной оккупационной забастовке, во время которой завладели заводами и устранили контроль своих боссов? Почему они не ограничились остановкой работы, демонстрациями и маршами? Для тех, чье зрение не ослаблено реформистским или сталинистским подходом к политике, совершенно очевидно, что французский рабочий класс осознал: только самые крайние меры могут обеспечить удовлетворение его требований.

Задачей истинной революционной партии является выражение этой жажды перемен. Вместо того, чтобы выполнять свою миссию, руководители коммунистической партии действовали как гигантский тормоз движения. Их позиция выглядела ничуть не лучше позиции тех «группок», которые они так любили высмеивать. «Мы знаем, что нужно рабочим, но рабочие не понимают этого,» — таков и их подход. Их действия проникнуты закоренелым цинизмом по отношению к единственному классу, способному обеспечить победу социализма.

В том случае, когда рабочие организации возглавляют сталинисты, позицию лидеров тоже во многом определяет страх. Как только движение устремилось бы к социалистической цели, эти заячьи души тут же были бы сметены с пути! Как уже не раз бывало в истории, рабочие оказались в тысячу раз левее своих лидеров и во столько же раз мужественнее. Смелость, только смелость и еще раз смелость! — эти слова были лозунгом Дантона и Великой Французской революции. Именно таким должен был быть и подход лидеров новой Французской революции. Но вместо этого они трусливо съежились и хныкали перед врагом, время от времени прикрикивая на «расшумевшихся» рабочих.

Полиция и войска в нерешительности

Новый «Октябрь» на более развитом материальном уровне — в индустриальной Франции — был больше чем реальной возможностью. И все же ей не суждено было свершиться. «Невозможно!», «Не может быть и речи!» — кричали неустрашимые коммунисты в те дни, и еще громогласней — после всех событий. В оправдание своей позиции они заявляли, что полиция и армия были слишком сильны.

Какова же была обстановка на самом деле? Передовица в газете Evening Standard от 23 мая была озаглавлена следующим образом: «Парижская полиция — забастовка?». Представитель полицейских профсоюзов заявил о том, что не исключена возможность отказа полицейских выполнять распоряжения сверху, посылающие на расправу с забастовщиками. Служащие полиции, по его словам, прекрасно понимали мотивы, побуждающие рабочих бастовать и охотно последовали бы их примеру, если бы не закон, запрещающий забастовки полицейских.

В городской и муниципальной полиции насчитывалось 60 тысяч человек, в ЦРС — 14 тысяч, а для особых случаев имелась 16-тысячная мобильная жандармерия, контролируемая армией. Уже 13 мая профсоюз, охватывающий 80% служащих полиции, изложил правительству свои претензии. В их числе было недовольство действиями премьер-министра, правительство которого послало полицейские части против студентов; затем он запоздало признал правоту студентов, отрекшись от действий полиции. Вовремя надо было устанавливать диалог со студентами! — заявили полицейские.

Петиция, распространявшаяся среди полицейских, собрала множество подписей. В ней, в частности, говорилось: Мы больше не желаем выступать в роли шутов!. Отдел полиции, ведущий негласный сбор информации о студенческом движении, намеренно прекратил снабжать правительство сведениями о студенческих лидерах до выполнения своих требований о повышении жалованья. Столь недовольная и деморализованная полиция вряд ли представляла собой надежную опору правительства.

Общее число людей, занятых в полиции и войсках Франции, доходило до 300 тысяч. Даже если бы в тот момент их дисциплина и моральный дух были на уровне, они все равно не смогли бы выполнять работу 10 миллионов рабочих или заставить их работать из-под палки. Более того, армия состояла большей частью из призывников; у многих из них были родственники, участвовавшие в забастовке, и потому не так-то просто было заставить солдат стать штрейкбрехерами. Когда корреспондент газеты Times спросил у одного из солдат, стал бы он стрелять в бастующих, тот ответил: Никогда! Может их методы немного грубоваты, но я и сам сын рабочего. Только уже позже, когда движение пошло на убыль, стало возможным навести порядок на предприятиях с помощью вооруженной силы.

Корреспондент газеты Observer Нил Ащерсон вспоминал в марте 1988 года тогдашние традиции французской призывной армии:

В конце мая 1968 года авианосец «Клемансо» направлялся к тихоокеанскому ядерному полигону. В пути на судне вспыхнул бунт, авианосцу пришлось вернуться в Тулон. После этого события три семьи получили извещения о том, что их сыновья «пропали в море».

Подробное описание происшедшего было напечатано в газете Action студенческого профсоюза 14 июня 1968 года. Но власти ликвидировали этот тираж. Левая газета Le Nouvel Observateur сообщала, что после поступления приказа приготовиться к подавлению забастовки, солдаты 5-й армии принялись создавать комитеты, предназначенные возглавить их акции протеста. Они планировали прекратить подчиняться начальству, а также саботировать движение грузовиков и бронеавтомобилей. Газета Le Mond писала, что министерство обороны по возможности оттягивало использование войск, чреватое таким нежелательным последствием, как открытая конфронтация с бастующими.

Комитетом 153-го мотопехотного полка, размещенного под Страсбургом, была выпущена листовка. В ней излагались требования равных возможностей для всех в области военного образования, воспитания половой культуры у солдат, диалога и совместного управления в учебе и на службе — солдаты руководствовались теми же принципами, что и студенты и школьники. Слова этого воззвания не могли не вызвать сочувствия у тех, к кому оно было обращено:

При таких событиях истинный уровень брожения внутри армии может навсегда остаться неизвестным, но одна такая листовка ярко показывает, на какую благодатную почву мог бы упасть здесь классовый призыв со стороны организаций бастующих. Невозможно переоценить неповторимость сложившейся на данном этапе исторической ситуации: социалистическое преобразование общества могло осуществиться мирным или относительно мирным путем.

Вовсе не так! — сварливо возражал редактор коммунистической Humanite и на это — Даже если правительство и пришло в негодность, регулярная армия со своими танками и самолетами только и ожидала малейшего предлога, чтобы потопить рабочее движение в крови и установить военную диктатуру.

Любая попытка деголлевского режима использовать регулярные войска — даже те, что были размещены по другую сторону Рейна — имела бы такой же результат, что и поход реакционного генерала Корнилова на Петроград в августе 1917 года. Рабочие воздвигли бы прочную стену сопротивления. Использовать армию на этом этапе означало бы расшатать ее, а после первых стычек — потерять над ней управление, вооружив при этом силы революции. Революционная ситуация является чем-то неизмеримо большим, чем обычное сопротивление; на стороне рабочих сосредоточилось гораздо больше сил, чем в противоположном лагере.

В своей работе «Удержат ли большевики государственную власть?», написанной накануне Октябрьской революции, Ленин решительно осуждает поведение некоторых малодушных большевиков:

Как могли бы эти малодушные сталинистские лидеры найти более благоприятную ситуацию для революционной работы? Перевес сил был всецело на стороне рабочего класса. В разгаре событий, когда рабочие вовсю развертывали наступление, правящий класс оказался парализованным. Государственная машина хотя и не была разрушена, но буквально повисла в воздухе. В самый критический период рычаги власти бездействовали.

Безусловно, нельзя исключить, что капиталистические лидеры не удержались бы от кровавых репрессий против рабочего класса. История знает немало примеров свирепой жестокости французской буржуазии, проявленной ею в ситуациях, когда под угрозой оказывались ее богатство, власть и престиж. Но относительно мирная трансформация общества вполне возможна при благоприятной обстановке. В этом случае многое зависит от руководства организаций рабочего класса.

Лидеры компартии плакались об опасности военной реакции. Но полумеры, колебания и бездействие как раз-таки и являются своего рода приглашением для капиталистов развернуть кровавую реакцию. Смелое руководство рабочего класса, стоящее на истинно марксистской платформе и хорошо сознающее свои исторические задачи, не скрючилось бы от страха в преддверии борьбы, а наоборот, приняло бы самые решительные меры с целью предвосхитить действия реакции. Такие лидеры приняли бы стратегию и тактику, необходимые для обезвреживания государственных «отрядов вооруженных людей», мобилизуя подавляющие силы пролетариата на пресечение любых поползновений контрреволюции.

За две недели лидеры массовых организаций упустили инициативу из рук доверявшего им рабочего класса — и эта историческая возможность была потеряна. Паралич, сковавший де Голля в первые три недели кризиса, подтверждает, как близки были рабочие к социалистическому преобразованию общества.

Рабочая демократия?

В последнюю неделю мая 1968 года мобилизующий призыв к рабочему классу взять политическую власть в свои руки прозвучал бы похоронным звоном, оповещающим о гибели капитализма в мировом масштабе. Основываясь на ленинской программе, действуя через свои комитеты, французские рабочие могли бы создать самую передовую форму демократического рабочего правления, когда-либо известную истории. Для этого им нужно было воспользоваться простой программой Ленина, основанной, как известно, на бесценном опыте парижских коммунаров.

При этом правлении все делегаты и официальные лица как местного, так и регионального и национального уровня, избирались бы голосованием и в любой момент могли бы быть отозваны. Их оплата не превышала бы средний заработок квалифицированного рабочего. Это государство не содержало бы изолированную от народа армию, которую можно использовать против рабочих. Напротив, сами рабочие совместными усилиями смогли бы обеспечить порядок внутри страны и защиту Отечества. Истинно демократическая система учета и контроля, решительное сокращение рабочего дня дали бы возможность всем по- настоящему участвовать в управлении страной. Каждая кухарка должна учиться управлять государством, — говорил Ленин, — ... или каждый инженер, каждая телефонистка, каждый водитель автобуса, каждая сиделка.

Рабочие комитеты действия могли бы объединиться для борьбы за переход промышленности, распределения, финансов и земли в общественную собственность и установление своего контроля над ней. Из органов борьбы и захвата они превратились бы в настоящий парламент и исполнительную власть пролетариата. Ликвидировав долги мелких фермеров, мелких предпринимателей и владельцев магазинов, и давая им новые кредиты, не обремененные грабительскими процентами, рабочая власть тем самым обрела бы в их лице надежного союзника. Новая власть выступила бы за разработку плана производства того, что нужно народу, а сами цены выдвигались бы на обсуждение народных представителей. Рента, проценты, прибыль, бесполезные растраты исчезли бы, как и бедность. Призыв рабочим всех стран мира последовать этому примеру оказал бы самое решительное влияние на ход всемирной истории.

Коммунистическая партия, претендент на титул революционного лидера, проявила себя способной на что угодно, но только не на революционное руководство. Это исключительно экономическая борьба, Рабочие не готовы к социализму, — продолжали утверждать коммунистические лидеры. Но роль революционной партии как раз в том и состоит, чтобы бороться даже за невысказанные чаяния рабочего класса, чтобы вдохновлять многомиллионную армию рабочих на решительные действия, исходя из четкой социалистической программы. Однако на такую роль лидеры компартии оказались неспособны.

В ночь на 27 мая оцепенение в верхах было особенно ощутимым. Предложения, сформулированные на улице Гренель, отвергнуты, и рабочие ждут какого-либо руководства. Грандиозный массовый митинг, организованный профсоюзом студентов, показывает резко возросший интерес людей к политике. Стадион Шарлети наполнен до отказа. По некоторым данным здесь собралось 50 000 человек. Но политическое содержание весьма неопределенно и скомкано. Здесь присутствует старый левый деятель Пьер Мендес-Франс (бывший премьер-министр). Заявляя, что он готов ответить положительно, если «нация» его призовет, и что он отождествляет себя со студентами, он, тем не менее, не связывает себя никакой программой и вообще не выступает на митинге! И никто другой там в эту минуту так и не представил ясную программу дальнейших действий.

Руководство предупредило членов коммунистической партии, чтобы они не ходили на митинг. Здесь собрались представители всех студенческих организаций, было много профсоюзников из ФДКТ, пришедших со своими знаменами. Восторженно были приняты Вижье и Баржоне, покинувшие компартию. Однако в десять раз больше энергии мероприятия расходовалось на критику Французской компартии (ФКП), чем на выработку программы свержения голлистско-капиталистического режима. Упущен был еще один замечательный шанс.

На следующий день, 28 мая, ФДКТ призывает к усилению забастовки. Франсуа Миттеран призывает сформировать Временное правительство; этим заявлением он разочаровывает конституционалистов из числа своих потенциальных сторонников и одновременно озлобляет коммунистов, не сделав никаких обещаний относительно их постов в новом правительстве.

Раздражение, вызванное действиями лидеров компартии и ВКТ, нарастало. Руководители этих организаций связывали свои надежды с совместной программой, принятой в декабре 1966 года ФКП и Федерацией левых сил. В эту Федерацию входили старая Соцпартия (СФИО), радикалы и другие более мелкие организации. На последних выборах в марте 1967 года партии, подписавшие совместную программу, собрали 9,2 млн. голосов. Коммунистическая партия изо всех сил пыталась сколотить правительство Народного фронта. Левая федерация по-прежнему включала в себя политических представителей мелкой буржуазии в лице немногочисленной Партии Радикалов, которая по-прежнему могла сыграть роль пятой колонны крупной буржуазии.

Но любая совместная программа включала бы в себя лишь приемлемый для всех минимум мер. Правительство Народного фронта не оправдало бы надежд и, более того, попыталось бы притормозить рабочее движение. Правда, на словах лидеры ФКП пообещали поставить в первую очередь вопрос о национализации крупных монополий. Они бесконечно выступали против такого типа правительств, которые не способны решить проблемы. Но основа их политики была фальшивой.

После того как рабочие отвергли соглашения, принятые на улице Гренель, лидеры ВКТ настаивали на том, что они все время отказывались подписывать какие-либо бумаги правительства! Morning Star (орган компартии Великобритании) 28 мая делает невероятное заявление:

Позже эта же газета настаивала на том, что Сеги вовсе и не предлагал рабочим путь отступления:

Несмотря на недовольство рабочих лидеров и их попытки «вернуть процесс в мирное русло», всеобщая забастовка продолжалась, завоевывая все больше сторонников.

Поворотный пункт

В то время как международная пресса расписывает перспективы неминуемой гражданской войны, государственные служащие Франции заняты обсуждением перехода власти к рабочим комитетам, что само по себе не представляет для них никаких сомнений. Проектировщики, работники агентств новостей и издательств присоединяются к забастовке. Владельцы художественных галерей выпускают заявление о том, что искусство не продается!.

Стало очевидно: деголлевский референдум провалится. Печатники Франции и даже Бельгии и южной Англии отказались принимать заказ на бланки для референдума. Сам Конституционный комитет объявил этот референдум неконституционным!

Обстановка складывалась поистине драматически, если даже такой государственный орган, представляющий важное крыло французской буржуазии, прибегнул к открытой оппозиции деголлевским планам. Это решение Конституционного комитета было вызвано отнюдь не «конституционной щепетильностью», а страхом поражения буржуазии: планы де Голля грозили ударить бумерангом по нему самому и капитализму в целом. Отказ народа от его предложения воспламенил бы обстановку, и без того уже накаленную. Лучше подождать отлива — самого подходящего момента для того, чтобы с помощью переговоров преодолеть стремнину революционной реки.

А в этот момент вздувшаяся река вышла из берегов и бушевала вовсю. Европу захватила волна солидарности. В Генуе, Ливорно и Чивитавеккье итальянские портовики отказались разгружать французские корабли. Times сообщала об акциях солидарности британских рабочих, занятых на предприятиях французских предпринимателей. Неразгруженные во французских портах суда прекратили обслуживать и нидерландские докеры. В Бельгии рабочие типографий отказались печатать французский журнал «Экспресс».

О какой-либо изоляции революционной Франции не было и речи. Испанские рабочие наносили удары по основанию режима генерала Франко. Португальский диктатор Салазар пришел в дряхлость. Призыв победоносного французского пролетариата к рабочим всего мира означал бы неминуемую гибель капитализма.

Каково же было отношение к этим событиям правящей бюрократии в деформированных рабочих государствах? Вплоть до 5-го июня советская бюрократия хранила молчание, не принимая ничьей стороны. Китай демагогически истолковал это молчание как поддержку де Голля. Газета Observer писала:

Но на карту было поставлено гораздо больше, а именно — само будущее правящих бюрократий как в Москве, так и в Пекине. Достигнув определенного размаха, революционная волна смела бы с лица земли не только европейский капитализм, но и бюрократические элиты, стоящие во главе сталинистских государств.

Все это несомненно влияло на позицию ведущих членов Французской коммунистической партии, в том числе на Жоржа Сеги. За свою пассивность он попал под перекрестный огонь журналистов в одной из радиопередач:

Сеги признал, что это фундаментальная цель ВКТ, но:

И снова лидеры приходят к выводу о том, что массы «не готовы» и, закрывая руками глаза, утверждают, что не видят революционной ситуации! К середине последней недели мая это заметили все, в том числе Ги Молле, который в свое время (в 1958 году) от имени разрываемого кризисом правительства предложил де Голлю принять власть. Молле заявляет, что ситуация приобрела истинно революционный характер, не делая, однако, из этого трудные выводы о необходимости его собственного участия в событиях. Действия правого крыла его Социалистической партии уже дискредитировало ее, и партия не имела особого влияния в среде рабочих. Но Молле, серьезный и искушенный политик, как и все серьезные наблюдатели, не мог не заметить того, что происходило у него на глазах. Лишь политически близорукие руководители Французской коммунистической партии были способны не разглядеть революцию.

Французская экономика оцепенела. Только небольшое количество рабочих на двух или трех предприятиях экспериментировали в области организации производства под своим управлением. Во всем же остальном промышленном мире, как и в обществе в целом, царило затишье. Фондовая биржа и банк Франции бездействовали. Служащие министерства финансов избрали комитет для контроля за деятельностью вышестоящих чиновников. Но в общем последние дни мая не отличались особым оживлением и на этом фронте. The Economist отмечал, что власть предержащие созерцают творящиеся беспорядки со стойким молчанием, а предпринимательские организации так же безмолвны, как и их члены.

К 29 мая все ударные отряды французского пролетариата окончательно и бесповоротно отказались от каких-либо соглашений — шахтеры Севера, рабочие Renault и Citroën, автомобилестроители Berliet, рабочие завода синтетических волокон Rhodiaceta, самолетостроители, работники аэропортов Орли и Бурже. Рабочие пошли на этот шаг несмотря на то, что многие предложения отдельных работодателей превзошли даже уступки, достигнутые на улице Гренель. В Бретани разгорелись новые забастовки, прекратили работу даже самые мелкие фирмы. Кан в руках студентов и рабочих. Капитализм готов пожертвовать многим ради своего спасения, но даже самые щедрые уступки, кажется, уже не обещают успеха.

Evening Standard комментировала события следующим образом:

Утром 29 мая должно было состояться заседание Кабинета. Но этого не произошло. Де Голль — «олицетворение Франции» — упаковал чемоданы. Новому американскому послу Сардженту Шрайверу он сказал в то утро:

Де Голль поспешно покидает Париж на вертолете. Перед отъездом он передает одному высокопоставленному чиновнику ключ от сейфа, в котором хранится его политическое завещание. В своем загородном доме в Коломбе он не появляется, и вообще — будто провалился сквозь землю. По всей видимости ему понадобилось укромное местечко, чтобы в ближайшие часы как следует поразмыслить над тем, не будут ли ли лидеры рабочих организаций под давлением снизу вынуждены выступить на захват власти, и сможет ли он в таком случае собрать достаточно сил, чтобы помешать им.

Во Франции нет действующего правительства, — заявила Evening Standard. Рабочие все еще ждут инициативы от своих организаций. Энгельсом описана подобная ситуация, сложившаяся во Франции во время революции 1848 года:

Необходима была лишь программа для объединения комитетов и захвата власти. В статье июньского номера Militant говорилось:

Верхушка коммунистической партии явно поставила перед собой задачу помешать комитетам объединиться. Не были организованы ни Национальный координационный комитет, ни Центральный рабочий комитет — рабочие оставались изолированными друг от друга.

Evening Standard от 31 мая указывала, что коммунистическая партия держит в руках все рычаги руководства организованными рабочими, и тем не менее партия не хочет воспользоваться этой властью!. Корреспондент журнала The Economist в тот же день сообщал:

Коммунисты же заявляли впоследствии, что ни на одну минуту власть не была вакантной!

В ту ночь в Париже более полумиллиона рабочих вышли на демонстрацию под знаменами ВКТ. Их плакаты гласили: «Шестая Республика — это мы!», «Даешь народное правительство!». У работников метро был особый лозунг: «Де Голля — под землю!». Газета британской коммунистической партии Morning Star утверждала, что французская коммунистическая партия на протяжении всего кризиса последовательно и целеустремленно боролась за смещение де Голля и приход к власти народного правительства. Что ж, если так, почему она не сместила генерала с его прогнившей системой прямо тогда же, не откладывая? Это было бы столь же легко, как лошади-тяжеловозу смахнуть надоедливую муху. Шекспир писал когда-то:

В очередной раз пришел и ушел момент для решительных действий, а рабочие лидеры так и не произнесли призыва к преобразованию общества. Подобные критические периоды не могут длиться долго.

Двоевластие

Сама по себе всеобщая забастовка, даже такого гигантского размаха как рассматриваемая в этой книге, не может автоматически дать власть рабочему классу. Она только ставит вопрос о власти перед рабочими и их организациями. Два государства претендуют на господство в обществе. С одной стороны, это ослабленное буржуазное государство, еще не оправившееся от ударов революции. Побег де Голля явился самым очевидным доказательством того, как непрочно положение буржуазного государства. Он напомнил бегство через бельгийскую границу кайзера Вильгельма, напуганного революцией, охватившей Германию в 1918 году. С другой стороны, это зародыш нового рабочего государства. Он воплощается в комитетах и сразу же заявляет о себе железным контролем рабочих над предприятиями.

Но власть не упадет в руки рабочих, как перезревший плод. Ее надо взять. История уже доказала, что всеобщая забастовка, которая не подводит к захвату власти, подобна демонстрации со скрещенными на груди руками. Всеобщая забастовка должна служить отправной точкой для организации, координации и утверждения всех начинаний народных масс в области создания нового, рабочего государства.

Главная задача революционной партии в такой ситуации — убедить массы в их собственной силе, найти ясное выражение еще не высказанным стремлениям народа. Если же систематический и последовательный план не будет выработан и своевременно осуществлен, наступит неизбежный спад активности. Массы теряют веру, заражаются безразличием, и контрреволюция поднимает голову. Когда движение не идет вперед к революции, это значит, что оно пойдет на попятную и позволит реакции восторжествовать.

Де Голль вернулся в Париж утром 30 мая. В тот же день он обратился к нации с речью, длившейся четыре с половиной минуты, продемонстрировавшей чудотворное перевоплощение президента: с внезапно вернувшейся уверенностью он заявил о том, что референдум не состоится. Ассамблея распущена, а на третьей неделе июня пройдут всеобщие выборы. Он попытался пустить панику: Стране угрожает коммунистическая диктатура. Он вновь извлек на свет и отряхнул от пыли свой излюбленный лозунг «Я или хаос». Он открыто призвал к гражданскому действию через переименованные республиканские комитеты и пригрозил использовать другие средства в случае необходимости.

Казалось, колесо революции должно было раскрутиться, однако и сейчас вопрос не был решен. Почувствовав себя более или менее в безопасности, изо всех щелей общества стали выползать старые реакционные элементы. До миллиона человек, преимущественно пожилые люди и представители среднего класса, прибыли со всей страны, чтобы в день возвращения де Голля пройти с демонстрацией по улицам Парижа.

Отсутствие твердого руководства во главе революционных сил способствовало тому, чтобы весь этот старый хлам вынесло на поверхность. Следует, однако, отметить, что эта «партия страха» представляла весьма немногочисленную часть общества: пережитки буржуазного класса, которые могли быть запросто сметены молодой, полной сил революцией. Теперь же, почувствовав спад революционной волны, осмелевшая мелкая буржуазия истошно вопила: «Коммунизм не пройдет!», «Франция для французов!», «Кон Бендита — в Дахау!», «Миттерана — к столбу!». Это лишь некоторые из многих не менее отвратительных шовинистических лозунгов.

В двух с половиной милях от центра Парижа появились грузовики с солдатами. По кольцевым дорогам начали циркулировать танки. Получено тревожное сообщение: от французской границы движутся походным порядком два полка — две тысячи человек. Моральный дух восстановлен нерешительностью рабочего руководства и кажущейся массовой поддержкой де Голля — приказы будут исполнены.

Как стало известно, де Голль пропадал в Баден-Бадене для переговоров с французскими военачальниками. В их числе был генерал Масю, главнокомандующий французскими войсками в Германии, насчитывавшими 70 тысяч человек. Это было последней надеждой де Голля. Он мог размышлять лишь на языке военных маневров и развертывания войск. Подобно персонажу из классической литературы, приникающему к земле, чтобы обрести силу, ему понадобилось вернуться к своим корням, каковыми являлась армия — объяснял впоследствии шеф парижской полиции.

Позже парижский корреспондент газеты Evening Standard Сэм Уайт узнал, что де Голль потребовал от армии нерушимой верности режиму, а также заверил Масю в том, что в случае революции в Париже, президент республики учредит правительство на правом берегу Рейна.

Примечательно, что коммунистические лидеры были единственными политиками, получавшими вести о том, что замышлялось в Баден-Бадене: французская армия через свои каналы информации снабжала их некоторыми подробностями деголлевских планов. К концу дня 29 мая было уже ясно, что в Париже воцарилось спокойствие и бездействие и генерал может возвращаться домой с победой. Они хорошо поладили с Масю — «мясником Алжира», который брался добросовестно выполнить любой приказ президента, а тот обещал освободить из заключения генерала Рауля Салана — бывшего главаря ОАС — армии убийц, созданной для того, чтобы сохранить Алжир французским. (В течение следующего месяца он и другие предводители ОАС действительно вышли на свободу).

Обещание военной поддержки несколько укрепило дух генерала де Голля, однако военное решение, несомненно, рассматривалось им как самое крайнее средство, если все другие не дадут результат. Хотя, быть может, де Голлю и хотелось стать вторым Галифе — генералом, утопившем в крови Парижскую Коммуну, — ему приходилось помнить о том, что любая попытка использовать армию может обернуться ее расколом.

Все же решающим фактором для де Голля стала предательская роль руководителей коммунистической и социалистической партий. Будучи серьезным стратегом капитала, де Голль, прекрасно осведомленный о малодушии этих рабочих лидеров, тем не менее не мог предположить, что когда история предложит им власть, они «постесняются» ее принять!

Итак, Ассамблея распущена, ее депутаты в полной растерянности, если не в шоке. «Левые» даже спели «Интернационал» — в этом священном зале он прозвучал впервые. Но это было красивым жестом, не более того, поскольку они не имели объяснения тому, что происходит — их просто кидало из стороны в сторону потоком событий, над которыми они не имели контроля.

В течение 24 часов де Голль совершил свое возвращение на сцену. Чем это объяснить? Когда он объявил, что государство по-прежнему на месте, коммунисты с облегчением вздохнули, — писал The Economist в номере от 1 июня. Они могли взять власть. Власть была добыта и буквально преподнесена им мощной волной рабочего движения, но они отказались принять ее. Именно они позволили де Голлю взять инициативу в свои руки.

Для него же главный вопрос дня был в том, как погасить революцию и очистить заводы и фабрики от занявших их рабочих; необходимо было любой ценой вывести французское общество из штормовых морей революции в тихие воды парламентских выборов. И парламентские кретины из руководства коммунистической и социалистической партий встретили это предложение с распростертыми объятиями.

Приступив к избирательной кампании, де Голль прежде всего избавился от нескольких министров, не успевших к тому времени подать в отставку. Во время своей злобной антикоммунистической кампании он крушил одну за другой идеи радикальных реформ, используя при этом призрак сталинистской диктатуры. Ждал ли его успех? Долго ли ему сопутствовала бы удача? Возможен ли был его провал на выборах и приход к власти социалистического правительства?

Коммунистическая партия охотно вступила в избирательную кампанию. Не попытавшись взять власть, коммунисты теперь приветствовали выборы как возможность для людей сказать свое слово, как будто те уже не выразили абсолютно ясно все свои пожелания! Коммунисты отказались от верной победы и теперь направили все свои усилия на то, чтобы демобилизовать войско. Они призвали рабочих вступать в переговоры, выторговывать себе самые выгодные условия и возвращаться к работе, даже если другие отряды трудящихся и продолжат забастовку.

Коммунистическая альтернатива?

Во время избирательной кампании коммунисты приглушили все социалистические аспекты своей программы. Сначала они пытались прийти к соглашению с Левой федерацией о совместной программе, которая включила бы постепенную национализацию банков, финансовых учреждений, военной и аэрокосмической промышленности, авиатранспорта, а также учреждение национального инвестиционного банка и рабочих комитетов управления и контроля. Когда этот замысел не удался, они вступили в избирательную кампанию с более умеренными лозунгами, чем даже Соцпартия. Они спекулировали такими ничего не значащими фразами как демократическая модернизация экономических, социальных и политических структур. Хуже всего то, что они пытались вырядиться в одежды своего врага: патриотизм, благопристойность и респектабельность. Они провозгласили весьма вдохновляющий лозунг: Против беспорядков, против анархии — голосуйте за коммунистов!, с целью представить себя в виде альтернативной партии «законности и порядка» по отношению к де Голлю. Дошло даже до того, что они предпочли красному флагу международного рабочего движения знамя французской буржуазной республики. В связи с этим британские «коммунисты» даже организовали у стен посольства демонстрацию под двумя флагами — красным и трехцветным французским.

Только один путь может гарантировать сокращение рабочего дня, строительство нового жилья для рабочих, повышение уровня жизни людей — это рабочая демократия на базе национализации монополий под демократическим рабочим контролем и управлением. Вместо того, чтобы выступать за это, коммунисты проповедовали идею новой демократии, которая откроет путь к социализму. Так сколько же еще предстояло рабочим ждать? Означало ли это, что к социалистическому преобразованию общества должны вести две ступени? А может и не ступени вовсе, а медленное, постепенное восхождение до тех пор, пока капиталисты сами не уступят дорогу? А может и то, и другое?

В конце 1968 года Центральный комитет ФКП, наконец, расшифровал значение этого лозунга:

Какие, однако, иллюзии касательно доброй воли буржуазии! И какой путаный, совершенно не марксистский подход!

Компартия одержала бы уверенную победу на выборах в июне 1968 года, если бы выступала за коммунистическо-социалистическое правительство с программой национализации фирм и предприятий, принадлежавших двумстам семьям капиталистической верхушки. Коммунисты могли бы противопоставить «порядок и анархию» не в глупом лозунге, а в призыве к плановой экономике вместо хаотичного капиталистического рынка. Коммунисты имели прекрасный шанс привлечь мелких крестьян, предпринимателей и торговцев на сторону партии рабочего класса, представив программу, включающую погашение их долгов, предоставление дешевых кредитов и помощи. Однако вместо этого они попытались состязаться с де Голлем на его же собственной территории.

К сожалению, коммунистическая партия Франции не усвоила одного из главных уроков французских событий. Средние классы общества могут перейти на сторону рабочего класса в результате его решительных действий, а не умеренности и попыток включить в программу рабочей партии идей чуждого класса.

Результаты выборов

Исход выборов показал, что когда общество крайне поляризовано, выигрывают те партии, которые наиболее последовательно выражают интересы поляризованных классов. Так немногочисленная центристская партия ОСП, которая признавала ситуацию конца мая как никогда благоприятной для победы социализма и говорила о «власти рабочих», удвоила количество голосов — с 495 412 в 1967 году до 874 212 всего годом позже. Правда, в связи с причудливыми особенностями французской избирательной системы, эта партия потеряла в то же время три своих депутатских места.

Коммунистическая партия потеряла 604 675 голосов и половину своих депутатов (в 1967 году они собрали 5 039 032 голоса). Федерация левых сил потеряла приблизительно такое же количество голосов — 570 107, сохранив лишь 57 мест из 118-ти. Для социалистов это была самая крупная в истории потеря голосов. Левая федерация вскоре распалась, а в следующем году у остатков СФИО (старая Социалистическая партия) хватило сил только на 4% от общего количества голосов.

Голлисты выиграли почти в точности то число голосов, которое потеряли левые — 1 214 623. Как же так могло получиться? Коммунисты объясняли это тем, что большое число голлистов, не использовавших свои голоса в течение 20 лет, на этот раз пришли на помощь генералу. Но что же тогда сказать о десяти миллионах забастовщиков, далеко не все из которых в итоге проголосовали в пользу левых партий? Как объяснить это?

Компартии всего мира единодушно сошлись на том, что эти результаты лишь «доказывают без всяких сомнений»: ситуация во Франции не была революционной. И, мол, ФКП поступала совершенно верно, не пытаясь осуществить революцию. Ну, конечно же, рабочие были не готовы, иначе как бы они допустили подобное торжество де Голля? Это была очередная демагогическая попытка коммунистов взвалить собственную вину на рабочий класс. Что выборы действительно доказали, так это неспособность «революционной» коммунистической партии убедить 15 миллионов рабочих и средний класс Франции в том, что социализм из смутной надежды забастовщиков может стать осязаемой реальностью.

Забастовка окончательно рассеяла сомнения рабочих относительно того, могут ли они добиться преобразований в обществе. Но когда движение идет на убыль, и рабочим ничего не остается как опять впрячься в ярмо, в их души вновь закрадываются прошлые сомнения. А тут еще контрреволюция изо всех сил старается разжечь страхи перед неизведанным. И, не встретив противодействия революционной пропаганды, пропаганда контрреволюционная непременно сработает.

Голлистская избирательная система была совершенно очевидно направлена против рабочих регионов и особенно против молодежи. Пять миллионов французов в возрасте от 16 лет до 21 года не имели права принимать участие в голосовании, — а ведь именно эти юноши и девушки были самым активным образом вовлечены в политическую жизнь последних месяцев. Более того, даже 200 000 молодых людей, которым за последние три месяца перед выборами исполнился 21 год, не смогли проголосовать — выборы проводились по старым спискам избирателей. Миллионы иммигрантов и члены их семей также не имели права голоса. В войсках не распространялись предвыборные материалы — конечно, за исключением голлистских.

Из-за крайне неравномерного распределения избирателей по избирательным округам, от сельских местностей, которые являлись традиционным оплотом консерватизма, избиралось непропорционально большое количество депутатов. Для победы и прохода в парламент от городского округа необходимо было набрать 135 тысяч голосов, в то время как кресло депутата от сельского округа можно было получить всего за 27 тысяч голосов. Вспомним, однако, что уже за несколько месяцев до майских событий голлистам предрекали провал на предстоящих выборах. Казалось бы, после такой мощной волны народного недовольства ничто, в том числе и пристрастная избирательная система, не могло спасти голлистов от позорного поражения.

И все же, исключительно благодаря трусливой позиции коммунистической партии, не только де Голль, но и собственно капитализм вернулись к жизни — по крайней мере на время. Почти миллион избирателей, оказавшись перед выбором между «законностью и порядком» от бесхарактерных коммунистов и таким же девизом де Голля, предпочли из двух зол выбрать уже известное — «опытного специалиста». Однако триумф де Голля вскоре обернулся для него пирровой победой.

Стремясь избавиться от всех возможных соперников, де Голль бесцеремонно прогоняет своего самого преданного слугу — Помпиду; это происходит в июле. Дело в том, что за последнее время популярность Помпиду возросла, а бонапарт не собирался ни с кем делить лавры победителя. Но в течение того же года Жорж Помпиду, в прошлом финансовый магнат из группы Ротшильда, становится президентом Французской республики.

Великая всеобщая забастовка основательно пошатнула могущество де Голля, и последний роковой удар его правлению был направлен его же собственной рукой. Он созвал референдум по вопросам самоуправления и административного деления Франции и был бесповоротно отвергнут. И с этого момента он навсегда покинул историческую сцену. Ничто не повторяется дважды, — комментировала британская пресса. — Время показало, что выборы были не более, чем интермедией.

Уроки мая 1968 года

Те, кто заинтересован охладить боевой дух рабочих и молодежи, ссылаются на опыт 1968 года с целью доказать бесполезность борьбы: мол, все это приводит к усилению реакции. Тут же они пускают в ход высказывание Маркса о том, что государственная машина «совершенствуется» революциями. Что и говорить, французскому капитализму пришлось до некоторой степени обновить свой арсенал защитных средств, отойдя от военно-полицейских методов. Однако потрясения 1968 года не прошли даром. Французской буржуазии уже никогда не обрести прежней уверенности в себе.

С другой стороны, майские события могут стать источником оптимизма для рабочих. В гуще происходящего они увидели проблески будущего. Несколько перефразировав одного американского журналиста, ставшего свидетелем установления в 1917 году советской власти в России, можно сказать, что все это должно было неплохо сработать.

Однако лидеры мощного французского пролетариата позорно отказались от возможности создать правительство рабочих советов. Мы еще не потеряли голову! — заявил Жорж Сеги. Джеймс Клюгманн в своей статье, помещенной в газете Morning Star 6 июня 1968 года, попытался подвести нечто вроде теоретической базы под предательство французской коммунистической партии. Он торжественно заявил, что революция является чем-то гораздо большим, нежели приступ гнева. Он цитировал Ленина, дабы подкрепить свой вывод о том, что, поскольку государственная власть не перешла от одного класса к другому, революции во Франции не было! Старое государство было образовано в таких формах и с таким персоналом, чтобы служить капитализму, — рассуждает он. — Его необходимо заменить таким государственным аппаратом, персонал и структура которого служили бы целям строительства социализма. Каким образом? Что ж, для этого нужны народное движение и революционная партия.

Так с какой же из двух описанных ситуаций следует соотносить май 1968-го во Франции? Клюгманн не дает ответа на этот вопрос. А ведь когда дело касается революции, последний месяц беременности ею перепутать с первым так же преступно, как первый принять за девятый!

Далее Клюгманн приводит большую цитату из предисловия Энгельса к работе Карла Маркса «Классовая борьба во Франции в 1848-50 годов». Энгельс рассматривает возможность немецких социал-демократов завоевать большинство в парламенте, что спасло бы их от перспективы быть втянутыми в «уличную войну» на невыгодных условиях. Подобно тому, как в свое время в начале века это делал Каутский, Клюгманн заведомо упускает слова Энгельса о том, что уличные бои и баррикады в будущем еще не раз потребуются. Они не стесняются выставлять Энгельса этаким безвольным, законопослушным либералом, лишь бы хоть как-то оправдать свой страх перед любой внепарламентской деятельностью. Таким образом реформисты из коммунистической партии пытаются обосновать «закономерность» поворота с революционного пути на парламентский именно в тот момент, когда победа была близка.

В конце мая 1968-го Франция переживала родовые схватки перед рождением нового общества. Революционной партии не требовалось даже организовывать какой-либо насильственный мятеж: единственно необходимая «сила» в таких обстоятельствах — своевременное применение акушерских щипцов. Всеобщая забастовка десяти миллионов рабочих выполнила львиную долю той работы, которая требуется для достижения цели — перехода власти от одного класса к другому. Так как же не дрогнула рука упустить такую возможность и начать все сначала на всеобщих выборах, причем, потеряв все свои преимущества и оказавшись в самых невыгодных условиях, когда вся мощь государства и средства массовой информации оказались вновь в руках капиталистического класса.

Французская коммунистическая партия, так упорно отстаивавшая парламентский путь, не смогла даже к самим выборам подойти по-революционному и развернуть кампанию за социалистическое преобразование общества!

Сектантство

В студенческом движении выделились лидирующие группы, считавшие ситуацию во Франции революционной. Среди них были современные бланкисты, ошибочно полагавшие, что смелая группа революционеров может заменить массовое движение рабочего класса. Многие, в том числе маоисты и самозванные троцкисты, лелеяли романтическую мечту перенести на улицы европейских городов партизанские методы Че Гевары и Фиделя Кастро. Вполне естественно то, что они не создали базы на заводах.

Во время уличных боев в мае молодежь, собравшаяся вокруг Пьера Фрэнка и Эрнеста Манделя в РКМ, проявила замечательное мужество и прекрасные организаторские способности. Однако реальная жизнь заставила их убедиться в верности замечания, сделанного Троцким задолго до этих событий: Даже самая героическая интеллигенция без народа — ничто.

Но когда они пошли на заводы искать поддержки рабочих, они несли с собой высокомерие, а не скромность, о которой неустанно твердили Ленин и Троцкий. Они громко обсуждали каждый неверный шаг коммунистической партии, не пытаясь, однако, терпеливо объяснять рабочим истоки ошибок ее руководства.

Такие люди не понимают роли массовых организаций, они забывают, чего стоило рабочим создать их, и поэтому удивляются той глубокой привязанности и доверию, которые рабочие испытывают к ним. Жажда кратчайших путей заставляет таких революционеров искать альтернативы кропотливому процессу повышения сознательности миллионов рабочих. Они стремятся к революции, к созданию боевой революционной партии, не понимая, однако, что достижение этих целей неразрывно связано с необходимостью преобразования существующих организаций рабочего класса.

Что же касается избирательной кампании, то здесь марксистская группировка могла бы добиться замечательных результатов. Ей нужно было обратить все свое внимание на рядовых коммунистов-рабочих, которые во время забастовки и предательства руководства продвигались к революционным идеям лишь на ощупь. Марксисты могли бы побудить рабочих потребовать от своих лидеров, чтобы те развернули кампанию на основе полной социалистической программы, единожды и вскользь озвученной в разгар событий Вальдеком-Роше. В такой ситуации марксисты выступили бы в качестве катализатора в уже начавшемся процессе вызревания многих сомнений и помогли бы рабочим, в первую очередь молодежи, перестроить коммунистическую партию в истинно революционную массовую силу.

Но, к несчастью, подход этих квази-троцкистов к данной проблеме исходил из неправильных и немарксистских политических перспектив. Иногда их действия соответствовали моменту: например, во время событий они своевременно выдвинули программу связки комитетов действия между собой чтобы они могли стать органами создания правительства истинных рабочих представителей. Но они растеряли весь накопленный капитал, когда призвали рабочих бойкотировать всеобщие выборы, и лишились блестящей возможности привлечь на свою сторону самые широкие массы пролетариата.

Ленин вообще рекомендовал бойкот парламентских выборов только тогда, когда уже существует альтернативная форма рабочего правительства, — в России это были Советы. До тех пор, пока рабочее движение не наберет достаточно сил, чтобы активно воздействовать на мнение подавляющего большинства и настроить его против участия в выборах, эта затея обречена на провал. Но французские сектанты 1968 года не давали себе отчета в том, что подходящий момент для революционного перехода власти упущен, и трудящиеся уже не могут навязать никакой альтернативы парламенту.

В июне, в результате наступления реакции под предводительством де Голля, были запрещены ИКПИКП — Интернационалистская коммунистическая партия и РКМРКМ — Революционная коммунистическая молодежь (молодежная организация ИКП) наряду с другими десятью организациями и газетами. Их лидеры ушли в подполье, некоторые были на короткое время арестованы. Эти организации возобновляли свою деятельность под другими названиями, но и нынешнюю изменившуюся ситуацию они не смогли оценить правильно. Они возлагали большие надежды на сотни комитетов, созданных во время забастовки, полагая, что те могут продержаться неопределенно долгое время, служа основой для тех или иных форм рабочего контроля в промышленности и обществе. Но подобные комитеты, выросшие в атмосфере ожесточенного, но не осознанного рабочими классового противостояния, не могут долго существовать вне условий, их породивших.

Во время великой забастовки во Франции во всем мире, в том числе и Британии, велись широкие дискуссии по вопросам рабочего контроля и участия в управлении промышленностью. Будучи в то время министром технологий, Тони Бенн выступал за расширение рабочей демократии, а события во Франции значительным образом подогревали такие разговоры.

В «обычные» времена рабочие капиталистической промышленности через органы типа комитетов цеховых старост если и способны осуществлять некоторые элементы контроля, то в очень ограниченных пределах. Важную роль во время выборов могут сыграть первички рабочих партий на предприятиях и организация массовых митингов на каждом заводе, фабрике и учреждении. Если бы во Франции на всех предприятиях, которые были заняты во время забастовки, было организовано широкое обсуждение решающих вопросов избирательной кампании, это в огромной степени помогло бы кандидатам от рабочих партий. Однако коммунистическая партия предпочла превратить комитеты действия в комитеты избирателей Народного фронта, так и не попытавшись развернуть систематическую кампанию продвижения и обсуждения социалистической политики.

Лидеры коммунистической партии повернулись спиной к миллионам рабочих, все еще продолжавших бастовать, и, оставив их на произвол судьбы, с головой погрузились в заботы избирательной кампании. Когда возможность политических перемен через всеобщую забастовку стала быстро удаляться, повсюду на предприятиях начались переговоры с боссами, вновь почувствовавшими почву под ногами. Им, однако, пришлось пустить в ход политику не только кнута, но и пряника, чтобы вновь запустить французскую промышленную машину.

Многие трудящиеся согласились вернуться к работе, потребовав взамен железных гарантий в отношении заработной платы, условий труда и продолжительности рабочего дня. Другие воспользовались случаем, чтобы получить гарантии полного осуществления с этого момента прав профсоюзов, а также чтобы оградить всех членов коллектива от наказаний за участие в забастовке. Там, где рабочие оказались особенно несговорчивыми, предпринимателям пришлось пойти на еще большие уступки по сравнению с теми, которые были обещаны ранее: некоторые, например, согласились полностью оплатить все дни простоя за время забастовки.

Рабочим-энергетикам поступило предложение о 20-процентном повышении заработной платы и 40-часовой рабочей неделе, но и на этих условиях они с администрацией не сошлись. Работники метро и автопарков проголосовали за продолжение забастовки. Почти полтора миллиона работников торговли — второй по численности отряд пролетариата во Франции — колебались, и перед тем, как принять решение, несколько дней выжидали, чтобы сориентироваться в обстановке. Шахтеры северной Франции в результате тайного голосования отклонили предложение о 10-процентном повышении заработной платы.

Столкнувшись с непоколебимой решительностью рабочих, многие компании попробовали изменить свою тактику, прибегнув к методам насилия и запугивания, что неизбежно спровоцировало новые вспышки — демонстрации и забастовки. Тысяча полицейских прибыли по вызову на завод Renault во Флэне, где рабочие вообще отказались голосовать по предложению работодателя. Результатом явились демонстрации и серьезные столкновения. Во время разгона одной из демонстраций, когда ЦРС преследовала людей, орудуя дубинками, один школьник, пытаясь спастись от ударов, прыгнул в Сену и утонул. В Сошо администрация также вызвала штурмовую полицию; во время ожесточенных перестрелок погибли двое рабочих.

В ответ на эти события в Париже вспыхнули баррикадные бои. Были совершены нападения на пять полицейских участков. Крики рабочих они убили наших товарищей сотрясали воздух. Наиболее ожесточенные схватки разгорелись на обоих берегах Сены в ночь на 10 июня. Было возведено не менее 72 баррикад, горели автомобили и полицейские фургоны. Полиция арестовала полторы тысячи человек.

Подразделения ЦРС посылались для захвата не только заводов, но и самых различных учреждений: почтовых отделений, железнодорожных вокзалов и так далее. 14 июня войска прибыли в Одеон, чтобы очистить от бастующих театр, а 16-го их направили в Сорбонну. Школа изобразительных искусств была захвачена полицией лишь 27 июня. Рабочие Renault продержались до 17 июня. Рабочие восьми заводов Citroën вернулись к станкам спустя несколько дней, а на предприятиях Peugeot работа возобновилась только 24 июня.

Оживили свою деятельность фашисты: участились их вылазки и нападения на здания рабочих организаций. Они также охотились за активистами, проводившими избирательную кампанию. Так, ими был убит один молодой коммунист, ведущий предвыборную агитацию.

Высылка из страны многих сотен иммигрантов и иностранных студентов стала последствием их участия в забастовке. Многие рабочие активисты лишились мест: так, после выборов на Citroën было постепенно уволено не менее 925 человек.

Радио- и тележурналисты объявили свою забастовку довольно поздно. Они вели неравный бой за сохранение средств массовой информации на службе у рабочего класса. Вновь оказавшийся у руля де Голль отправил военных специалистов обеспечить работу передатчиков. Позже 66 журналистов были уволены. Многие из оставшихся лишились своих программ. В знак солидарности бельгийские радиожурналисты собрали средства для поддержки уволенных французских коллег.

Изоляция и отсутствие информации повлекли за собой целый ряд поражений. Боевой дух был несколько подорван. Вся ответственность за это лежит на профсоюзных федерациях. «Лидеры» в очередной раз отвернулись от людей, настоятельно порекомендовав провести разрозненные (на каждом заводе даже одной фирмы в отдельности) переговоры с боссами. Они не сделали ровным счетом ничего для того, чтобы поддержать рабочих в трудный час и помочь им вернуться на рабочие места победителями, а не побежденными.

Почувствовавшие силу своих мускулов и вдохнувшие живительного воздуха свободы, рабочие не могли сдаться врагу без боя. Но упустив возможность взять бразды управления обществом в свои руки, им не оставалось ничего другого, как отдать заводы владельцам и заключить с ними соглашения о заработной плате и условиях труда.

Итак, в мае 1968 года во Франции поднялся на ноги гигант Пролетариат, разорвав оковы одной лишь силой своих мускулов. Но чтобы справиться со своим врагом — Капиталом, ему нужен был острый меч — революционная партия с последовательной программой и решительным и смелым руководством.

Лишенный такого оружия, гигант был снова повержен, но не без тяжких усилий. Врагу пришлось испробовать все виды оружия из своего арсенала, в том числе и силы государства, и такие полувоенные организации как Occident. Многие отряды рабочего класса стойко держались, отражая попытки неприятеля вновь защелкнуть кандалы. Спустя неделю после объявления выборов забастовку все еще продолжали пять миллионов человек.

Около двух миллионов бастующих насчитывалось еще через две недели. Даже в июле отдельные коллективы продолжали бастовать.

The Economist отмечал, что кто бы ни победил на выборах, ему придется столкнуться с серьезным экономическим кризисом и допустить инфляцию, которая отнимет у рабочих завоеванное ими повышение заработной платы. 30 мая банк Франции призвал не поддерживать франк. Это объяснялось стремлением увеличить конкурентноспособность французских товаров на мировом рынке путем девальвации франка, что в свою очередь должно было привести к росту цен на внутреннем рынке. В результате курс франка достиг самого низкого уровня с 1958 года. Прогнозы бюджетного дефицита в 400 млн. долларов оказались заниженными. The Economist прокомментировал:

Бонн и комиссия ЕЭСЕЭС — Европейский экономический союз, предшественник «более политизированного» ЕС, Европейского союза в Брюсселе дали разрешение Франции ограничить импорт и увеличить экспорт, чтобы спасти Францию от очередной конвульсии. Международный валютный фонд предоставил 300 млн. фунтов стерлингов займа.

Помпиду отметил, что каждая неделя забастовки вела к уменьшению годового объема производства на 2%, что также означало потерю 2-х процентов годового дохода каждого работающего. Но что были эти проценты по сравнению с многообещающими перспективами нового будущего.

Когда в конце третьей недели июня шел первый тур выборов, 1 миллион человек еще продолжали бастовать. Школьники лицеев приняли решение не являться на занятия даже в первый день нового учебного года — в сентябре. Зато лидеры ВКТ даже подписали договор, где давали согласие на восстановительные работы, чтобы позволить французской промышленности наверстать упущенное.

Годовой рост производительности труда увеличился с 7-ми до 12-ти процентов, однако и цены стремительно росли. Всеобщая забастовка несомненно явилась победой в смысле достижения значительных реформ, но достигнутое повышение заработной платы и всевозможные дополнительные выплаты неизбежно пожирались инфляцией. А на многих предприятиях достигнутые соглашения и вовсе не были выполнены мстительными хозяевами.

С точки зрения капиталистов — все уступки нужно взять обратно. С точки зрения рабочих — становится необходимой политическая борьба.

Обращение к традиционным партиям

За один месяц 1968 года рабочие научились большему, чем за предыдущие десятилетия. Они пережили внезапное пробуждение и расцвет своих талантов и возможностей. Они испытали резкую политизацию и радикализацию. Результатом майских событий стал значительно возросший интерес трудящихся масс к политике. Стремясь найти форум для политической дискуссии, рабочие и молодежь обратились к своим традиционным организациям. Они будут проверять на прочность эти организации, созданные их предшественниками в тяжелой борьбе. Они будут снова и снова испытывать своих лидеров, проявляя верность и стойкость, поскольку время осознания тяжести их предательства еще не наступило.

Рабочие повернулись к профсоюзам и коммунистической партии: важность организованности как таковой они вполне смогли оценить во время событий. Те организации, лидеры которых вышли на передний план в «майские дни», имели глубокие корни в рабочем движении. Рабочие пошли за ними, несмотря на попытки руководства ограничить их инициативу и сохранить аппарат под своим контролем. Другой массовой рабочей партии не было.

Рабочие организации оставались в целости и быстро росли в горячие недели мая и начала июня. Учитывая имевшееся соотношение сил, буржуазия могла перейти к военно-бонапартистской реакции лишь после серии значительных поражений рабочих. Пришел момент, когда капитализм приготовился отыграться, однако и тогда не было и речи о движении голлистского режима к «фашизму», как пытались изобразить коммунисты и некоторые сектанты. В той ситуации, когда забастовочное движение пошло на убыль и де Голль попытался восстановить статус-кво с помощью выборов, не существовало реальной угрозы применения контрреволюционных методов. Несмотря на частичное поражение, рабочие и их организации были по-прежнему могучей силой.

В 1968 году численность коммунистической партии увеличилась на 55 тысяч человек. В одном только мае ее ряды пополнили 15 тысяч новых членов. К концу мая в Париже насчитывалось 80 новых партийных ячеек. Humanite сообщала о десятках тысяч новых членов ВКТ. А по данным Morning Star за год к этой организации присоединились 500 тысяч человек.

Передовые рабочие вступали в коммунистическую партию. Они продолжали видеть в ней партию революции, еще не полностью разглядев ее роль в предательстве их же интересов. Коммунистическая партия увеличила свою численность. Но по сравнению с тем, чего она могла бы достичь, возглавив социалистическую революцию, этот рост ничтожен: не 50 тысяч, а миллионы людей влились бы в ее ряды. За восемь месяцев русской революции численность большевистской партии выросла с 8 тысяч в феврале до 240 тысяч в октябре, то есть в 30 раз. С другой стороны, коммунистическая партия и ВКТ утратили значительное количество своих бывших членов, исключенных из этих организаций за критику руководства. Да и в будущем, судя по всему, партию ожидали новые внутренние потрясения.

Численность ФДКТ удвоилась. Это несомненный результат того, что во время событий эта организация выступала левее федерации коммунистических профсоюзов. Ее политика в большей степени отвечала настроениям забастовщиков, и ее лозунги звучали более радикально. Выборы в комитеты предприятий на заводах Renault в Клеоне и Мишлене показали отчетливо выраженный отход от ВКТ в сторону ФДКТ. Это были те рабочие, которые впоследствии пополнили ряды новой социалистической партии, созданной в 1971 году.

Майские события принесли французским рабочим как победу, так и поражение одновременно; это была частичная победа и частичное поражение. Продемонстрировав небывалую силу и решительность, рабочие вырвали у боссов и правительства серьезные реформы, и тем самым показали, чего можно добиться массовыми действиями. В кратковременной перспективе капиталистам пришлось расплачиваться значительными экономическими уступками. Рабочим оставалось самое главное — захватить власть, но она вновь оказалась в руках прежних правителей.

Только через 13 лет после Великой забастовки рабочие дождались победы социалистической и коммунистической партий на президентских и парламентских выборах. Что же касается описываемых здесь событий, после поражения 1968 года сперва вне стен парламента, а затем и на выборах, рабочий класс некоторое время находился в состоянии уныния. Вновь ожили былые сомнения: может, мы хотим слишком многого? Может быть, наши мечты несбыточны?

Рабочие — живые люди со всей гаммой ощущений, испытывающие как чувство восторга, так и разочарования. Все выдающиеся марксисты придавали большое значение сложным психологическим изменениям настроений рабочих, которыми сопровождались переходы исторических событий из состояния бури в затишье и наоборот. Они показывали пример обостренного восприятия в этом вопросе. Однако таких тонкостей не понять тем, кто пользуется упрощенными, карикатурными схемами марксистской стратегии и тактики. Псевдокоммунисты и самозванные троцкисты одинаково высокомерны и циничны по отношению к рабочему классу, представлять который они так стремятся.

1968 год поднял надежды людей на качественно иной уровень: выше привычных ожиданий, связанных с заботами о хлебе насущном. По сравнению с пролетариатом, совершившим революцию в России в 1917 году, французский рабочий класс 1968 года обладал гораздо большим опытом и имел в распоряжении значительно более высокий уровень развития техники и культуры. Нетрудно предположить, что и результаты революции 1968 года в случае ее победного завершения сразу же превзошли бы достижения ее русской предшественницы. Можно только представить, какого еще не виданного в мире расцвета достигли бы таланты и творческая фантазия рабочих на благоприятной почве. После 1968 года коммунистической и социалистической партиям следовало объединить свои усилия, чтобы сообща выступить против капиталистических партий, опираясь на смелую и убедительную социалистическую программу. В результате многочисленных слияний фирм и смен их владельцев количество французских семейных монополий заметно сократилось. Национализация экономики и программа демократического рабочего контроля и управления вдохновили бы рабочий класс на новые свершения. Однако и здесь лидеры оказались не на высоте.

Показав себя неспособными обеспечить победу на выборах в 1973 и 1978 годах, они несут полную ответственность за разочарование и деморализацию многострадального французского пролетариата. Наконец, в 1981 году рабочие партии одержали победу на выборах, получив 55% голосов от общего числа участвовавших в голосовании. Это событие было встречено танцами и песнями на улицах. Миттеран начал с проведения обширной программы реформ, но в конечном итоге, не сумев порвать с капитализмом, его правительство отступило. Последовали жесткие антирабочие контрреформы, и «социализм» во Франции был в очередной раз дискредитирован. Дошло даже до того, что Миттеран ввел в свой кабинет пользовавшихся дурной славой со времен майских событий бывшего префекта парижской полиции Гримо и генерального директора Renault Пьера Дрейфуса.

Новые «майские дни 1968-го» в любой момент могут вырваться из глубин французского общества. Во время экономического спада 1973 года поводом к началу знаменитого рабочего выступления послужило намерение владельцев часового завода Lip в Безансоне закрыть предприятие. Рабочие заняли предприятие и продолжили работу. Их коллеги со всей Франции хотели, чтобы собственники отступили и чтобы завод не был закрыт. Летом, когда во Франции наступил период коллективных отпусков, спецподразделения полиции были посланы на захват предприятия. Весть об этом прозвучала как тревожный набат. Рабочие повсюду были разбужены, забыв об отдыхе. Все основные отряды рабочего класса, участвовавшие во всеобщей забастовке 1968 года, пришли в движение. Акции протеста прошли даже в летних лагерях отдыха, рабочие организовали марши к загородным виллам министров, чтобы предупредить их, что вся Франция может остановиться.

В 1986 году учащиеся школ, колледжей и университетов Франции вышли на улицы, чтобы выразить протест против решения правительства урезать расходы на образование. На этот раз хватило одной лишь угрозы профсоюзов начать всеобщую забастовку, чтобы заставить отступить недавно избранное правое правительство Ширака. Один из лидеров профсоюзов в личном разговоре с Шираком недвусмысленно напомнил ему о 1968-м. Похожие события происходили в Испании в 1986 — начале 1987 годов; они еще раз показали, каких результатов может добиться молодежь, сплотившаяся вокруг разработанной совместно с марксистами программы требований, в деле вовлечения старших поколений рабочих в активную борьбу. История обеих стран уже доказывала и еще неоднократно докажет, как непреодолимо стремление европейских рабочих победить и стать хозяевами своей судьбы.

На сегодняшний день (книга написана в 1988 году — прим. ред.) рабочий класс Франции является еще более весомой силой, чем в 1968-м. Все больше недовольства вызывают условия жизни. Процесс деиндустриализации обуславливает катастрофический рост безработицы и создает социальную пустыню во многих районах Франции. По сравнению с 1968 годом количество «лишних» людей увеличилось в пять раз. В особенно критическом положении находятся рабочие-иммигранты и выпускники школ. Накоплено еще больше воспламеняемого материала — недовольства и гнева народных масс; рабочие и молодежь получили полезные уроки из недавнего опыта борьбы как в промышленности, так и на политической сцене. Почти любая искра может вызвать новый взрыв.

Движения, похожие на май 1968-го, несомненно, еще будут иметь место, но уже с более значительными результатами. В этом убеждает современная обстановка в мире. Сейчас, когда мировая экономика все больше погружается в кризис, трудно найти страну, которую не сотрясали бы сильнейшие противоречия и взрывоопасные ситуации. Британия, вовсе не являющаяся исключением, вполне может в близком будущем стать местом следующего социального взрыва. «Новый 1968 год», где бы он ни случился, неизбежно приведет к серьезнейшим международным последствиям. Он распространится словно пожар в прерии.

Прежде всего французские события показали, что новые поколения принимают эстафету борьбы с энтузиазмом и энергией. Рабочий класс Франции, в первую очередь молодежь, богат прекрасными революционными традициями, и еще не раз вступит в решительную борьбу за преобразование общества. Рабочим предстоит серьезная работа по совершенствованию своих организаций: необходимо, чтобы они стали мощным оружием в их борьбе. Без массовой партии с марксистским руководством и социалистической программой французская революция будет бурной и снова оттянется на десятилетия.

В 1968 году во Франции начался период, похожий на период взлетов и падений испанской революции в 1931-1937 годах, отличающийся, однако, большей длительностью. У революции очень долгое дыхание, — говорил немецкий социалист Франц Меринг. Лучший способ для рабочих и молодежи подготовиться к будущим битвам — это извлечь все возможные уроки из истории предыдущих сражений. В жаркой атмосфере массовой революционной борьбы силы марксизма могут расти очень быстро. Вооруженные верной программой, они смогут уверенно двинуться вперед. Быть свидетелем и активным участником «следующего 1968-го» станет величайшей привилегией.

Французская революция провела свою генеральную репетицию. Будто ветер ревет у ушей, — так передала свое ощущение немецкая марксистка Роза Люксембург, описывая русскую революцию. Она писала: Мы живем в такое время, когда все, что ни случается, стоит внимания. И эти слова столь же справедливы по отношению к последним годам XX века, как и к его началу.

Франция увидит настоящее историческое потрясение, которое не только преобразит французское общество, завершив революцию, начатую в мае 1968 года. Но оно осуществит чаяния французских рабочих, которые оставались несбыточными на протяжении двух столетий. Оно откроет в мировой истории новую главу, которая могла бы вести непосредственно к победе гармоничного социалистического общества во всем мире.

Когда крот французской революции покажется снова, и победа будет обеспечена, осуществятся слова Маркса из его работы «Восемнадцатое Брюмера Луи Бонапарта»: Европа вскочит со своего места и восторженно воскликнет: „Ты хорошо роешь, старый крот!“.