Лев Сосновский

Бегущий по лезвию 2049

Отблески грядущей бури

10 ноября 2017   Кино
Бегущий по лезвию 2049
Питер
Тааф
Будут ли роботы умнее нас? Рассуждая логически, этого нельзя отрицать. Могут ли у них быть такие же чувства и эмоции? Ну, я бы этого не исключал, но вопрос в другом — придут ли роботы в противоречие с человечеством или мы сможем с ними сотрудничать? Само слово «робот» по своему происхождению близко к слову «раб» — от чешского «робота», подневольный тяжелый труд. Восстанут ли наши рабы? Явится ли новый Спартак? Будет ли человечество опрокинуто этим восстанием рабов или мы сможем установить с этими машинами гармоничные взаимоотношения и вместе осваивать новые планеты?.
Покончат ли роботы с капитализмом?

«Бегущий по лезвию 2049» противоречив, он резко и необратимо делит своих зрителей на две части — одну он очаровывает, другую разочаровывает, причем практически сразу же. К тому же фильм подобен мозаике, чтобы собрать которую, нужно прочесть исходный роман Филипа К. Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах», посмотреть первого «Бегущего по лезвию» — фильм Ридли Скотта 1982 года — и три короткометражки-приквела ко второй части. И лишь если на это все хватит терпения, фильм Дени Вильнева, может быть, раскроется во всей полноте.

Но тех, кого не пугает неторопливое развертывание сюжета с минимумом диалогов, фильм может заставить задуматься о многом. Здесь мы постараемся не искать дыры и нестыковки в самом сюжете, хотя профессиональные кинокритики найдут их немало, тем более что фильм Вильнева находится как бы «на пересечении» вселенных из книги и первого «Бегущего», причем во многих отсылках ближе к книге, чем к фильму, хотя и переполнен цитатами как из одного, так и из другого. Попробуем принять эту вселенную, как она нарисована, но взглянуть на нее глазами марксиста.

«Неоновая безнадега»

Один из интернет-комментаторов довольно точно описал атмосферу альтернативной вселенной, в которой разворачивается действие: унылый мир с разрушенной окружающей средой, заливаемый дождем и разъедаемый радиоактивной пылью и неразрешимыми общественными противоречиями. Жилые кварталы, постепенно отступающие под натиском „хлама“. Мир, в котором правительства всех стран поощряют эмиграцию населения на другие планеты, придавая колонистам в качестве дешевой рабочей силы искусственно выращенных, как сказали бы сегодня, клонов или, как они названы в обоих фильмах, репликантов.

Мир «Бегущего...»

Здесь завязка всех противоречий, не так явно выраженных в книге, но лежащих в основе сюжета обоих фильмов. Земное общество живет в страхе перед бунтами репликантов. Но что лежит в основе самих бунтов? И Скотт, и Вильнев прямым текстом отвечают: эксплуатация и рабский труд; у Скотта в титрах к фильму он так прямо и назван — «slave labor». И в этом действительно глубокий смысл, не так актуальный для времен написания романа Дика, но довольно интересный для нашего времени бурного развития генной инженерии и биотехнологий. Кем будет считать буржуазное общество выведенного «в пробирке» человека: собственно человеком или продуктом технологии, результатом производственного процесса, собственностью вырастившей его корпорации — следовательно, рабом? Но, по меткому замечанию Маркса относительно рабства в США, Труд белых не может освободиться там, где труд черных носит на себе позорное клеймо.

Хороша в этом смысле сцена расстрела отчаявшихся людей при помощи дронов под командой репликантки Лав — помощницы главы корпорации Уоллеса. Залп... Еще залп... Левее, правее, залп... не прерывая маникюра.

И «свободное» человеческое население, низведенное до жалкого существования, не понимая истинных причин подобного положения — фактической власти корпораций над условиями своей жизни — отвечает взрывами дикой ксенофобии против репликантов. Но средства производства совершенствуются, как им это и положено — и искусственно выращенный человек все более и более обретает разум, черты, волю и интересы настоящего. Настолько, что распознать и отличить их друг от друга можно лишь при помощи все более и более сложных тестов. Машина, все более и более приобретающая человека и человек, все более и более становящийся придатком машины и теряющий тем самым собственные черты — а есть ли разница?

Хорошая фантастика тем и хороша, что она вычленяет и доводит до последней крайности, иногда граничащей с абсурдом, те тенденции, которые автор застает в реальной жизни.

Образ отчуждения

Эволюция героя Райана Гослинга (офицер KD6-3.7, для простоты будем называть его просто K.), доходящего до последней точки опустошения и обретающего новый смысл в борьбе, выписана и сыграна чрезвычайно хорошо. Вольно или невольно — скорее, конечно, невольно — перед нами поданная в художественной форме сформулированная молодым Марксом концепция отчуждения.

Стабильность репликантов поддерживается воспоминаниями. Но разве только репликантов? Разве головы реальных людей напичканы чем-то другим? Разве их содержание — новости, реклама, сериалы — разве все это не те же самые навязанные воспоминания и образы, не продукты тех же самых корпораций? Ведь и уровень сознательности большинства, обеспечивающий во многом «стабильность» нынешнего общества — та же самая навязанная ложная память, продукт деятельности всепроникающей пропагандистской машины, подконтрольной хозяевам буржуазного общества.

K. — идеальный образ отчужденного человека, эдакого менеджера низшего звена: полицейский «второго сорта», репликант, за деньги «убивающий своих», ненавистный для соседей «fucking skinner», фактически — благодаря своей общественной функции — чуждый и тем, и другим.

И даже любовная линия в фильме — словно вывернутые наизнанку размышления Маркса из «Святого семейства» о том, что любовь впервые по-настоящему научает человека верить в находящийся вне его предметный мир, ... обращает не только человека в предмет, но даже предмет в человека.

Но противоречие в том, что любовь K. — это действительно предмет, виртуальный образ, компьютерная голограмма. Собственно, это тоже довольно удачно подобранный художественный образ объективации. И в этом смысле столь же удачно подобрана сцена «синхронизации» виртуальной любовницы с проституткой: живой человек — в данном случае такая же репликантка — нужен главному герою только для «оживления», большей реалистичности собственных фантазий. Он пытается очеловечить предмет, расчеловечивая человека. Но в результате двойного отрицания происходит не синтез, а аннигиляция — человек превращается в предмет, но предмет не может до конца превратиться в человека. Итогом может быть только полное опустошение. Расчеловеченный человек обращается в придаток к виртуальной реальности. Собственно, это подчеркивает реплика уходящей девушки, обращенная к ее виртуальной антиподке: Не задавайся, я видела, что у тебя внутри. Но что может быть внутри голографического миража? Пустота, иллюзия.

Но здесь есть и своеобразный феминистский подтекст. Реальные женские персонажи: Фрейза, Мадам, Лав, даже девушка-проститутка — жесткие, целенаправленные и осознающие свои цели и интересы. А единственная героиня, отвечающая всем патриархальным стереотипам — всего лишь компьютерная голограмма.

Сцена на мосту — кульминационная во всем фильме — представляет собой почти классический катарсис. K. осознает, что вся его любовь — иллюзия, продукт его воображения, возвращенный ему при помощи высоких технологий. Все что ты хочешь увидеть, все что ты хочешь услышать. Отчужденные им от себя чувства карикатурно возвращаются к нему в виде рекламы потерянной кибер-любовницы. Результат его расследования — осознание, что его прошлое, его настоящее, любовь, память да собственно и он сам — все это нечто ему чуждое, фальшивое, навязанное, не более чем продукт чудовищной капиталистической корпорации. И ощущение это приобретает реальность в виде склоняющейся к нему огромной голографической рекламы... Весь этот чудовищный мир словно смеется над ним. И все это исчезает, как слезы под дождем.... Что это, как не реализованная наглядно высшая степень отчуждения? И в момент осознания внутренней пустоты рука K. непроизвольно тянется к пистолету.

Отблески бури

Несмотря на несомненную вторичность нынешнего «Бегущего...», кое в чем Вильнев, однако, идет дальше Скотта. У последнего герои-репликанты пытаются найти индивидуальное спасение, продлить свое существование. У Вильнева они — дезертиры, отказавшиеся убивать себе подобных, когда на планете Калант репликантов бросили друг против друга в составе враждующих армий. Герои Вильнева принимают иное решение — не просто спастись самим, а освободить всех репликантов.

И личная драма K., посланного на розыск и уничтожение дезертиров, и невольно натолкнувшегося на факт «чуда» — рождение репликанткой ребенка, приобретает совсем иное звучание на фоне социальной драмы.

Уоллеса, главу мега-корпорации, сдерживает ограниченность производственных мощностей — он хочет не просто изготавливать репликантов, а, по сути, их разводить как классический рабовладелец. Репликантское подполье считает, что способность к деторождению освободит репликантов от зависимости от человечества — в реальности, от корпорации Уоллеса — и позволит обособиться в качестве отдельного вида. И корпорации, и готовящимся к восстанию репликантам «чудесный» ребенок нужен, по сути, как промышленный образец — одному для усиления рабства и увеличения прибыли, другим — для его упразднения. Мадам же, как типичный полицейский охранитель, хочет уничтожить этот образец ради сохранения существующего обреченного порядка — и гибнет в попытке это сделать, от руки тех, кого она должна защищать. Но в такой взаимоисключающей постановке вопроса содержится и ответ: это зацикливание на «чуде» — ложное, ведь рабство привязано отнюдь не к репродуктивной функции, а к общественным отношениям, к собственности на средства производства, в своей крайней форме обращающейся на личность работника. Оно известно человечеству с древнейших времен и человеческая способность к деторождению никак не повлияла на его существование.

Но этот факт «чуда» имеет и другое значение, как знамя борьбы и символ освобождения. И под этим углом зрения сказанная в начале фильма фраза Сепера Мортона Вы, новые, дерьмом довольствуетесь ибо вы не видели чуда — имеет под собой более глубокий подтекст. Она обращена к K. — представителю нового поколения репликантов, по определению настроенного на повышенную покорность своим хозяевам. И в этом смысле те, кто не видел и не хочет видеть чуда — не в смысле рождения ребенка, а в смысле грядущего социального освобождения, действительно обречены всю оставшуюся жизнь «довольствоваться дерьмом». Царство небесное боем берется — как учил один из древних пророков. Отчуждение снимается только в результате борьбы.

И именно об этом Фрейза говорит K.: Грядет революция... Хочешь освободиться — присоединяйся. Наши жизни — ничто перед величием грядущей бури... Погибнуть за правое дело — что может быть человечнее?.

Конечно, сам процесс подготовки восстания показан в фильме только в виде намека, да и то до предела наивно. Но было бы верхом вульгарной социологии упрекать режиссеров обоих «Бегущих...» за то, что они не марксисты. И Скотт, и Вильнев поднимаются до той максимально возможной планки, до которой может дотянуться сознание буржуазного интеллектуала, ощущающего глубинный кризис его системы, но не способного выйти за ее пределы. Восстание одинокого винтика против машины. Бунт современных рабов. Сходный процесс когда-то описывал Ленин:

Владимир
Ленин
И примитивные бунты выражали уже собой некоторое пробуждение сознательности: рабочие теряли исконную веру в незыблемость давящих их порядков, начинали... не скажу понимать, а чувствовать необходимость коллективного отпора, и решительно порывали с рабской покорностью перед начальством. Но это было все же гораздо более проявлением отчаяния и мести, чем борьбой.

Процесс созревания отчаяния и мести довольно хорошо показан в фильме. Но лучше бы его открытый финал так и остался навсегда открытым, а брошенный вскользь намек на продолжение — нереализованным. Ведь чтобы показать подъем от мести к действительной борьбе, надо быть Эйзенштейном, Кеном Лоучем или, по крайней мере, Стэнли Кубриком периода создания «Спартака» — последнему, правда, как минимум нужны были для этого в соавторах Говард Фаст и Далтон Трамбо. И все же, мир «неоновой безнадеги» Дени Вильнева находится в ожидании грядущей бури. И пусть она пугает буржуазных интеллектуалов до трясучки в коленях. Марксисты смотрят на ее отблески с надеждой.