Марксизм, социализм, революция и как они связаны

В 20-м веке немало идеологических копий было сломано в попытках объяснить, чем социализм отличается от коммунизма. «Официальный» марксизм-ленинизм советского образца в конце концов утвердил некий консенсус по поводу того, что социализм представляет собой первую фазу коммунизма, а уже коммунизм — это полностью развившееся бесклассовое общество. Но собственно в самих источниках мы не найдем такого деления, скорее коммунизм и социализм будут в разных вариантах использоваться как синонимы. Деление здесь идет несколько по другому критерию. Марксизм принято называть «научным социализмом». И в этом докладе я постараюсь более-менее наглядно пояснить, с чем связано такое понимание.

Начнем с немного необычной применительно к социальным наукам аналогии с изобретателем и инженером. Изобретатель выдвигает идею, общий принцип какой-либо, скажем, машины. Инженер, решая вопрос о постройке такой машины, мыслит более конкретно: где взять двигатель, колеса, микросхемы, провода и т.д. — в том смысле, что для инженера все необходимые части уже кем-то где-то когда-то придуманы, либо могут быть легко спроектированы и произведены на каком-то оборудовании, которое уже существует в наличии. Работа Маркса — это, фактически, работа инженера-конструктора, показывающего, как создать новую машину из уже имеющихся в наличии блоков и частей, в том смысле, что Маркс показывал, что все детали и инструменты построения нового общества уже имеются в нынешнем обществе. По сути, это социальный проект — самый впечатляющий, самый масштабный и самый гуманный проект для низших классов, как когда-то сказал один из наших товарищей.

В этом смысле «социализм» шире понятия «марксизм» — это слово отражает общую идею, концепцию, при этом разные сторонники этой концепции выдвигали разные пути ее реализации, разные проекты. В одном только «Коммунистическом манифесте» Маркс и Энгельс перечисляют «феодальный», «мелкобуржуазный», «буржуазный», «утопический» и другие «социализмы». Это только те, которые существовали в их время, сегодня можно было бы добавить и другие, «реформизм», например. Мы, как уже можно понять, относим себя к сторонникам проекта Маркса, как наиболее обоснованного и проработанного.

Наша товарищка, депутатка городского совета Сиэтла Кшама Савант так проводит черту между «социализмом Берни Сандерса» и марксистским проектом преобразования общества:

Кшама
Савант

То, к чему призывает Берни Сандерс, крайне важно: минимальная зарплата 15 долл./час, обязательное медицинское страхование, налогообложение богатых, бесплатное образование — все радикальные реформы, которые он популяризирует, составляют ключевые требования любой сегодняшней социалистической программы. Но социализм Берни ограничен перераспределением богатства ради увеличения расходов на социальный сектор в рамках капиталистического общества. Для нас же социализм представляет собой фундаментально отличающуюся общественную систему, где все ресурсы общества изъяты из-под контроля жадной и недемократической кучки олигархов. Это не то же самое, что „социальные“ капиталистические государства, до недавнего времени существовавшие в некоторых европейских странах

Из подобных же паллиативных рецептов можно вспомнить популярный в конце 90-х и начале нулевых «налог Тобина» или нынешнюю идею «безусловного основного дохода», которую берутся пропагандировать некоторые социалисты (например, Иван Овсянников в своем варианте программы РСД).

Не очень умные буржуазные пропагандисты пытаются представить дело так, что коммунизм/социализм/классовая борьба являются голой выдумкой Маркса. Те существующие блоки, из которых марксизм строит свой проект, Ленин когда-то обозначил как немецкую философию, английскую политическую экономию, французский социализм. Кто застал советское время, у того эта несчастная фраза про «три источника и три составных части марксизма» так навязла в зубах, что ее очень часто повторяют иронично и совершенно бездумно. Но на деле корни марксизма лежат очень глубоко в истории общественной мысли и социальных движений.

Маркс обобщенно определял идеологию как совокупность юридических, политических, религиозных, художественных или философских форм, в которой люди осознают конфликт производительных сил и производственных отношений и борются за его разрешение. На конфликте производительных сил и производственных отношений я остановлюсь во второй части своего доклада. Начнем же именно с идеологических форм.

Идея некоего перераспределения богатства для облегчения страданий неимущих классов не нова, она насчитывает уже как минимум несколько сотен лет, если считать от первых великих утопистов 16-17 вв., а если вести счет от Платона и первоначального христианства, как это делала традиция изучения истории социалистических учений, восходящая, наверно к «Утопии» Томаса Мора — то и две с лишним тысячи лет.

И та характеристика идеологических форм сознания, которую дает Маркс, помогает ответить на вопрос, почему величайшие умы человечества внезапно брались за сочинение проектов идеального (справедливого) общества. Очевидно, потому что современное им общество находили неидеальным, отягченным противоречиями, которые они хотели устранить или по крайней мере смягчить. Опять же, большинство гениальных утопий прошлого появлялись на свет в моменты острых общественных кризисов. Платон — конец 5-4 век до н.э. — застал разложение классических греческих полисов, Мор и Кампанелла — 16-17 век, кризис и начало распада феодализма, принявшего форму «абсолютных монархий», Оуэн, Сен-Симон и Фурье — первые кризисы капитализма, когда стало со всей ясностью проявляться, насколько фальшивы для низших классов лозунги буржуазных революций о «свободе, равенстве и братстве».

И во всех случаях, когда эти мыслители приходили к выводу, что с текущим обществом «что-то не так», их мысль вращалась вокруг вопроса, что это «не так» как-то связано с имущественным неравенством, с делением общества на бедных и богатых.

Вот как описывает имущественное расслоение и возникающие в связи с ним противоречия Платон (в пересказе Волгина):

Платон

Наличие в обществе богатых и бедных разрушает общественные связи, порождая внутри общества антагонизм... В городе, где есть богатство и бедность, всегда налицо два взаимно враждебных города: один — город богатых, другой — город бедных, и оба они, живя в одном месте, злоумышляют друг против друга. Такие города только кажутся великими, а на самом деле они совершенно неустойчивы
В.П. Волгин. Очерки истории социалистических идей

В качестве лекарства Платон предлагает ограничить накопление богатств, запретив «неблагородные» способы обогащения и изъяв имеющиеся излишки в пользу государства. Тому же Платону принадлежит и идея своеобразного «коммунизма» для элиты, общности имущества для высших классов — аристократии философов и воинов, как лекарства от разложения элиты под действием товарно-денежных отношений.

Критику Платона две тысячи лет спустя подхватывает Томас Мор:

Томас
Мор

Не подлежит сомнению, что там, где царит частная собственность, где деньги являются для людей масштабом всего, — трудно и почти невозможно, чтобы общество процветало и справедливо управлялось, разве только если считать справедливым, когда все хорошее приходится на долю дурных людей, или если считать процветанием, когда все принадлежит немногим людям, впрочем, тоже чувствующим себя не очень хорошо, между тем как остальные влачат поистине жалкое существование...

... Я нахожу, что Платон прав, и не изумляюсь тому, что он не желает давать законы народам, отвергающим общность имущества. Этот мудрец понял, что единственный путь к благосостоянию общества заключается в экономическом равенстве всех людей, а последнее немыслимо там, где каждый владеет своим имуществом на правах частной собственности... ибо там все богатство попадает в руки немногих, а на долю всей прочей массы остается только нужда и лишения... Богатые обыкновенно жадны, склонны обманывать и бездельничать, а бедные наоборот, скромны, просты, и приносят своим трудом больше пользы обществу, чем себе...

... В других местах говорят об общем благе, но на самом деле каждый заботится только о своем собственном. В Утопии, где нет частной собственности, каждый действительно занимается делами общества... В других государствах, каждый знает, что как бы ни процветала его родина, все же ему придется умереть с голоду, если он не позаботится о себе. Поэтому он прямо вынужден предпочитать свое собственное благо благу общества. В Утопии же, где все имущество общее, каждый знает, что никто не может терпеть нужду, если только будет заботиться о том, чтобы общественные магазины были полны

Но, при всей справедливости этой критики (даже и для нашего времени), оставался открытым вопрос о том, как достичь этого идеального общества. Каким образом необходимо преобразовать общество? Какой метод избрать для претворения этого проекта в жизнь? Какая общественная сила будет заинтересована и способна совершить такие изменения? Проповеди Мора, Кампанеллы, даже Оуэна были направлены главным образом на имущие классы в попытке их образумить, доказать в первую очередь им преимущества новой организации общества, чтобы смягчить или устранить общественные противоречия путем реформ или благотворительности. Начиная с Платона и далее важнейшей чертой всех утопистов была категорическая враждебность движениям низших классов своего времени — крестьянства и городского плебса. Мор, бывший современником Крестьянской войны в Германии и восстаний анабаптистов, прямо писал, что Германия способна только рождать чудовищ. Но это и неудивительно, поскольку большинство первых социалистов все-таки принадлежало так или иначе к имущим классам. Мор, например, был юристом, выходцем из семьи зажиточных торговцев, впоследствии членом парламента и канцлером Британского королевства, а Оуэн — управляющим фабрикой, как сказали бы сейчас — топ-менеджером.

Но параллельно шло и движение самих низших классов. И понятно почему первые утописты боялись этого движения — потому что видели в нем только разрушительную силу, стремление «отнять и поделить», которое несет угрозу всем накопленным богатствам культуры. Для низших же классов эти богатства были символом угнетения, их стремлением было вернуть прежние, «докризисные», времена, поделить землю, сконцентрированную у дворян, уничтожить городской патрициат, облегчив положение мелких ремесленников. В Китае вплоть до начала 1920-х годов сохранялись пережитки родового общества. Сегодня Китай — почти мировой лидер, а в 1910-20-х годах это была полуколониальная страна, объект раздела и международного грабежа. Так вот, на фоне идущей гигантскими темпами индустриализации в Европе, в середине 19 века Крестьянское тайпинское восстание практически требовало возврата к родовым отношениям, поскольку не знало иного «золотого века».

Из тайпинского земельного закона:

Несколькими веками раньше в Европе народные движения черпали свою идеологию из единственного источника, который им был доступен — из сохранившихся в Библии уравнительных тенденций первоначального христианства. Например, в одной из писаных историй Крестьянской войны в Германии говорится, что за пять лет с 1518 по 1523 год число книг на немецком языке возросло в 7 раз, при этом 4/5 из них приходилось на антикатолические (антицерковные, но не антирелигиозные) произведения. И, конечно угнетенные массы вычитывали из только недавно переведенных на народный язык Библии и Евангелия, которые раньше издавались только на латыни и были доступны для трактовки в основном духовенству, совсем не то, что бы хотелось дворянам и церковникам.

Вот пример религиозных правил, взятых на вооружение богатейшими прослойками еще в дохристианское время. В иудейских священных книгах есть указание, как представителям имущих классов надо третировать и держать в повиновении представителей низших классов: Плоды их не оплачиваются десятиной. Книги их — книги колдовские. Дети их — незаконнорожденные. Продают им, но не приобретают у них. И не берут от них, и не дают им. Не обучают детей их мастерству и не лечатся у них.

Но в ситуации общественного подъема начала 16 века крестьяне и городские низы обращают подобные заповеди уже против угнетателей — дворян и городской верхушки, призывая к «светскому отлучению» — на сегодняшний язык, сочетанию бойкота и всеобщей забастовки:

Знание истории сопротивления низших классов, неприглядной для имущих и вымарываемой в течение долгих десятилетий, заставляет иначе взглянуть на более широко известное творчество утопистов. По поводу подхода, связанного с мирным убеждением правящих классов в преимуществах социализма хорошо поиронизировал в конце 19 века Плеханов:

Георгий
Плеханов

Социалисты наших дней (уже испытавшие влияние Маркса — прим. ред.) охотно примут столь дорогой социалистам-утопистам проект „обратить в свою веру“ и „растрогать высшие классы“ — но при условии: „обратить“ и „тронуть“ их после того, как они будут экспроприированы. Всякий, кто знает „человеческую природу“, согласится, что тогда они гораздо легче „обратятся“, чем теперь (когда они еще обладают собственностью на средства производства — прим. ред.)
Г.В. Плеханов. Огюстен Тьерри и материалистическое понимание истории

На излете Великой Французской революции коммунист-утопист Гракх Бабёф, ссылаясь на опыт снабжения многочисленных армий революционной Франции, уже считал коммунизм практически осуществимым революционным путем. Новый «метод» установления коммунизма, который он описал в своем «Манифесте плебеев», состоит не в «уговаривании» богачей «поделиться», а в необходимости конкретных волевых действий для переустройства общества:

Общественные учреждения должны вести к этой цели (т.е. уничтожению алчности и честолюбия), они должны навсегда отнять у каждого надежду стать более богатым, более влиятельным, превосходящим своими знаниями кого-либо из своих сограждан. ... Надлежит обуздать судьбу; <...> обеспечить каждому человеку и его потомству достаток и ничего кроме достатка; навсегда уничтожить все возможности для того, чтобы кто-либо мог получить свыше положенной ему доли в произведениях природы и труда. Единственный способ достигнуть этой цели состоит в том, чтобы установить общее управление; уничтожить частную собственность — путем ликвидации товарно-денежных отношений и введения прямого распределения продуктов через общественные склады под контролем выборной администрации.

Каутский в своей «Истории социализма» так резюмировал закономерности возникновения различных утопических учений:

Карл
Каутский

Потребность в коммунизме возникает всюду, где имеется находящийся в безвыходном положении массовый пролетариат. Смотря по характеру последнего, смотря по тому, трудящийся это пролетариат или люмпен-пролетариат, развивается также и характер соответствующего его потребностям коммунизма. Последний является либо коммунизмом на средства потребления, либо на средства производства. Но появление находящегося в безвыходном положении массового пролетариата и возникновение потребности в коммунизме отнюдь не совпадают с появлением необходимых для его осуществления условий

Марксизм же потому и называют научным социализмом и коммунизмом, что, отталкиваясь от достижений общественных наук, он как раз и намечает объективно необходимые для перехода к коммунизму условия.

Сам Маркс таким образом описывал свой вклад в науку:

Карл
Маркс

Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов
Письмо И. Вейдемейеру от 05.03.1852 г.

Материалистический подход к возникновению общественных институтов был не чужд, например, либеральному консерватору, министру просвещения Франции в 1830-х годах Франсуа Гизо. Ему, кстати, принадлежит одно из первых употреблений термина «классовая борьба», только не в экономическом, а чисто в политическом значении — борьба между аристократией и третьим сословием, буржуазией.

Франсуа
Гизо

Большая часть писателей, историков и публицистов, старалась объяснить данное состояние общества, степень или род его цивилизации политическими учреждениями того общества. Было бы благоразумнее начинать изучение самого общества для того, чтобы узнать и понять его политические учреждения. Прежде, чем стать причиной, учреждения являются следствием, общество создает их прежде, чем начинает изменяться под их влиянием и вместо того, чтобы о состоянии народа судить по форме его правительства, надо прежде всего исследовать состояние народа, чтобы судить каково должно быть, каково могло быть его правительство

Огюстен Тьерри, старший современник Маркса, с которым они разошлись в оценках революции 1848 года, также обращал внимание на вычеркнутую историю низших классов:

Огюстен
Тьерри

Мы их (угнетенных простолюдинов — прим. автора) потомки, думаем, что они чего-нибудь стоили и что наиболее многочисленная и наиболее забытая часть нации заслуживает того, чтобы воскреснуть в истории. Если дворянство может в прошлом претендовать на высокие воинские подвиги и воинскую славу то есть слава и у простонародья, — слава мастерства и таланта. Простолюдин дрессировал боевого коня дворянина, он скреплял стальные бляхи его брони; те, кто увеселял замковые празднества музыкой и поэзией, были тоже из простонародья; наконец, язык, на котором мы сейчас говорим, — это язык простонародья; оно создало его в то время, когда во дворах и замковых башнях дворянства раздавались грубые гортанные звуки германского наречия

Конечно, как ученый, и в частности как философ, Маркс стоял на плечах не столько мыслителей 16-го, сколько 18-го и начала 19-го века, века буржуазных революций. И Маркс, и Энегльс имели дело с противоречиями того общества, которое было им современно, каким оно вышло из периода буржуазных революций — и то не целиком, если брать например, Германию или Австро-Венгрию. Поэтому Энгельс в своей работе «Развитие социализма от утопии к науке» и не углубляется в анализе общественной мысли дальше 18 века.

Уже французская историография 19 века внесла некую ясность в понятия, скажем, «богатые и бедные», представляя историю не как деяния великих личностей, а как борьбу больших общественных сил — классов, объединенных некими общими интересами.

В одной из своих ранних статей Маркс цитировал французского экономиста Мишеля де Шевалье:

Мишель
Шевалье

Когда в 1789 году поднялась буржуазия, ей, — для того чтобы быть свободной, — недоставало только участия в управлении страной. Освобождение состояло для неё в том, чтобы вырвать руководство общественными делами, высшие гражданские, военные и религиозные функции из рук привилегированных, монопольно владевших этими функциями [дворян]. Богатая и просвещённая, способная к вполне независимому существованию и к самостоятельному управлению своими делами, она хотела избавиться от режима произвола
О материальных интересах во Франции, 1838 г.

И когда Маркс пишет, что буржуазные экономисты «изложили экономическую анатомию классов» — он, конечно, имеет ввиду в первую очередь британских экономистов Адама Смита, Давида Риккардо и, отчасти, Джона Милля, которые описали экономическую структуру современного общества. Бедность и богатство теперь уже приобрели совершенно определенные очертания, привязанные к конкретным экономическим категориям — товару, деньгам, труду, капиталу, земельной собственности и так далее.

Борющиеся силы, описанные французскими историками как дела прошлого, социалистами-утопистами как критика настоящего и возможный проект будущего, теперь могли, если наложить одно на другое, обрести свою структуру, нашли, так сказать, почву под ногами.

Но нам еще остается выяснить одну важную деталь — роль во всем этом немецкой философии и в частности роль диалектического метода Гегеля.

Диалектика тем и отличается от метафизики с ее идеей постоянного и неподвижного мира, что вводит в философию идею развития и постоянного изменения. Идея этого развития в гегелевском варианте не нашла опоры и осталась нематериальным Абсолютом, который самостийно движет историю; в таком виде диалектический метод годится только для оценки истории, но не для политической работы настоящего. Однако, из философии Гегеля следует важный глобальный вывод — все изменяется, нет никакой законченной системы, и она невозможна. Но, если все конечно, то конечно и современное общество. Остается только вопрос о механизме его изменения. Именно диалектика Гегеля, поставленная с головы на ноги, по выражению Энгельса, приводит Маркса к мысли искать силу, способную изменить общество, в самом обществе и обращать свой взгляд не в прошлое, а в будущее; не искать способа вернуться в «золотой век», а видеть революционный элемент в той силе, которая другим мыслителям виделась только как продукт распада прошлых общественных отношений.

Фридрих
Энгельс

Свое завершение эта новейшая немецкая философия нашла в системе Гегеля, великая заслуга которого состоит в том, что он впервые представил весь природный, исторический и духовный мир в виде процесса, т. е. в беспрерывном движении, изменении, преобразовании и развитии и сделал попытку раскрыть внутреннюю связь этого движения и развития. С этой точки зрения история человечества уже перестала казаться диким хаосом бессмысленных насилий, в равной мере достойных — перед судом созревшего ныне философского разума — лишь осуждения и скорейшего забвения; она, напротив, предстала как процесс развития самого человечества, и задача мышления свелась теперь к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его блужданий и доказать внутреннюю его закономерность среди всех кажущихся случайностей
Анти-Дюринг

Итак, применяя сам метод Гегеля к истории и политэкономии, Маркс приходит к следующему выводу:

Карл
Маркс

Что же такое общество, какова бы ни была его форма? Продукт взаимодействия людей. Свободны ли люди в выборе той или иной общественной формы? Отнюдь нет. Возьмите определенную ступень развития производительных сил людей, и вы получите определенную форму обмена [commerce] и потребления. Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов, — словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества
Письмо П.В. Анненкову от 28.12.1846

Под производительными силами Маркс понимает совокупность накопленного труда — машин, оборудования, сейчас — компьютеров и т.д., и живого труда — людей, обладающих навыками. Марксизм вообще вращается вокруг отношений людей между собой, это не история техники, как его иногда пытаются представить. Маркс берет за основу общества не производительные силы, а производственные отношения, то есть тот способ, которым в различные эпохи живой и накопленный труд соединялись между собой, как затем распределялись результаты этого соединения. А гражданское общество тогда — сфера взаимодействия классов между собой вне рамок производства и вне их отношения с государственной структурой.

В момент рождения человек получает уже все общество в готовом виде — мы не выбираем, когда и где нам родиться — и уже далее наряду с другими людьми вносит свой вклад в развитие и изменение этого общества. Но попутно и общество изменяет нас, формирует и изменяет наше сознание. И цепь этих взаимодействий и составляет все движение истории. До тех пор, пока это не происходит сознательно, история носит черты стихийного процесса. В какой-то определенный момент времени из-за развития науки, техники, уровня мастерства работников, уже невозможно становится сохранять старые производственные отношения. Скажем, в ремесленные цеха средневековья со строго регламентированным количеством подмастерьев, инструмента и т.д. невозможно втиснуть современные крупные предприятия с громадным количеством станков и оборудования. Растущий спрос на ткань порождает спрос на шерсть, во Фландрии растет количество ткацких станков — и английских крестьян сгоняют с земли, по известному выражению Томаса Мора, «овцы съедают людей». Это и есть тот самый конфликт растущих производительных сил и установившихся еще ранее производственных отношений, который, отражаясь в головах философов, порождает разного рода теории, а в практическом отношении бросает массы на штурм Бастилии.

Современный Марксу социализм констатировал такой же конфликт уже в новом, буржуазном способе производства. Изучение политэкономии приводит Маркса и Энгельса к мысли, что этот конфликт — конфликт между общественным характером производства и частным характером присвоения. Продукт, выбрасываемый на рынок, постепенно перестает быть продуктом одного ремесленника или мастера и нескольких подмастерьев, за каждым из которых закреплена четкая функция, и становится продуктом множества людей. Априорно, например, никак невозможно определить долю определенного китайского рабочего завода Foxconn в определенном айфоне, над которым, может быть, трудились в конечном итоге тысячи людей. Собственником же конечного продукта является первоначально отдельный капиталист — собственник средств производства, а позднее — корпорация, т.е. масштаб производительных сил увеличился настолько, что перерос даже возможности отдельного человека ими управлять. Это же положение приводит к постоянным кризисам перепроизводства, поскольку как отдельные капиталисты, так и корпорации производят на свой страх и риск и в погоне за прибылью производят больше товаров, чем существует платежеспособного спроса.

Создав современные средства производства — крупную промышленность — и объединив современными средствами связи всю планету в единый мировой рынок, капиталисты выполнили свою историческую задачу. Сегодня этот класс, как и все господствовавшие классы до него, стал излишен. Уже в 80-х годах XIX в. Энгельс отмечал:

Фридрих
Энгельс

Слабое и большей частью небрежное наблюдение является, в самом деле, единственной функцией, остающейся в руках владельцев предприятия. ... В действительности капиталисты, собственники этих огромных предприятий, не выполняют никакого другого дела, кроме получения каждые полгода денег по купонам на дивиденды. Социальная функция капиталиста перешла здесь в руки служащих, получающих заработную плату; а капиталист продолжает класть в карман в виде дивидендов вознаграждение за эти функции, хотя он перестал их выполнять... Но если огромные размеры предприятий, о которых идет речь, заставили капиталиста „уйти в отставку“ от руководства ими, то у него осталась еще одна функция. И функция эта состоит в том, чтобы спекулировать своими акциями на бирже...
Ф. Энгельс. Общественные классы — необходимые и излишние, 1881 г.

Далее в этой же статье он остроумно иронизирует над государствами, лицемерно закрывающими мелкие игорные дома и казино, когда наше капиталистическое общество не может обойтись, в качестве своего подлинного центра, без огромного игорного дома, в котором проигрываются и выигрываются миллионы за миллионами! (а сегодня уже и миллиарды — прим. автора доклада)

Но та же политэкономия показывает, что существование современного способа производства, огромной по масштабам промышленности возможно только за счет существования рабочего класса — массы людей, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу, свою способность к труду. В такой системе наемный работник не может и не должен иметь собственности — в смысле собственности на средства производства — иначе он выпадет из системы производства, перестанет приносить прибыль капиталисту. У него есть некоторое имущество для удовлетворения личных потребностей, но обеспечить себе этот минимум имущества, минимум жизненных средств, пролетарий может, опять же, только продавая свою рабочую силу, способность к труду — и не имеет никаких иных способов выжить. И Маркс делает вывод, что это качество «лишенности» делает пролетариат не просто продуктом разложения предшествующих отношений, а революционным классом.

В каком плане? Как совершались предыдущие революции? Та часть общества, которая была лишена собственности, пыталась стать собственниками. Если понимать революцию не как политическую революцию, а как переворот в имущественных отношениях, что представляла собой отмена рабства? Рабы получали возможность получить собственность и в этом смысле делались свободными людьми, переставали сами быть собственностью. При распаде феодализма происходил передел бывшей дворянской и монастырской собственности. У пролетариата такой возможности нет. Если даже часть пролетариев может как-то получить собственность, при первом же кризисе действие законов товарного производства вытолкнет большинство из них обратно в ряды рабочих.

Карл
Маркс

Закон, поддерживающий относительное перенаселение, или промышленную резервную армию, в равновесии с размерами и энергией накопления капитала, приковывает рабочего к капиталу крепче, чем молот Гефеста приковал Прометея к скале. Он обусловливает накопление нищеты, соответственное накоплению капитала. Следовательно, накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации на противоположном полюсе, т. е. на стороне класса, который производит свой собственный продукт как капитал
Карл Маркс. Капитал. Т.1, глава XXIII Всеобщий закон капиталистического накопления

Пролетариат может освободиться только как класс.

Что означает в данном контексте термин «освобождение»? Возвращаясь к цитированному выше высказыванию Мишеля де Шевалье, что означало освобождение для буржуазии — вырвать руководство общественными делами, высшие гражданские, военные и религиозные функции из рук привилегированных, монопольно владевших этими функциями. Эту же самую операцию рабочему классу необходимо проделать по отношению к буржуазии. Но свой переворот пролетариат и здесь совершает обратно тому, как это делала буржуазия по отношению к дворянству. Не имея возможности стать господствующим классом внутри буржуазного способа производства, пролетариат должен начать с того, чем буржуазия закончила. Опираясь на свою численность и роль в процессе производства, организоваться, взять политическую власть и таким путем приступить к сознательной переделке общества соответственно своим целям. Надлежит обуздать судьбу — поэтически сказал об этом Бабеф.

Энгельс пишет:

Фридрих
Энгельс

Пролетарская революция, разрешение противоречий: пролетариат берет общественную власть и обращает силой этой власти ускользающие из рук буржуазии общественные средства производства в собственность всего общества. Этим актом он освобождает средства производства от всего того, что до сих пор было им свойственно в качестве капитала, и дает полную свободу развитию их общественной природы. Отныне становится возможным общественное производство по заранее обдуманному плану. Развитие производства делает анахронизмом дальнейшее существование различных общественных классов. В той же мере, в какой исчезает анархия общественного производства, отмирает политический авторитет государства. Люди, ставшие, наконец, господами своего собственного общественного бытия, становятся вследствие этого господами природы, господами самих себя — свободными
Фридрих Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке

Чуть выше Энгельс объясняет, что означает для пролетариата взятие «общественной власти»:

Фридрих
Энгельс

Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство
Фридрих Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке

Это и есть то, что Маркс определял в одном месте как «эпоху социальной революции», а чуть позднее конкретизировал это положение — Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата.

К сожалению, из-за последующего перерождения советского государства термин «диктатура пролетариата» оказался сильно искажен и загажен сталинистами, норовившими и норовящими до сих пор объявить и подогнать под это понятие все формы бюрократической диктатуры над пролетариатом и все диктаторские и авторитарные режимы, вырастающие по разным причинам на базе национализированных средств производства. Конечно, никакого отмирания государства в такой форме произойти не может. Но в своей изначальной форме диктатура пролетариата — это власть определенного класса, равно как сегодня любое, даже самое демократическое государство можно назвать диктатурой буржуазии, поскольку именно она является классом, «заказывающим музыку» в этом государстве. Вовсе не факт, что новые рабочие государства, которые мы надеемся еще увидеть, будут представлять собой однопартийную диктатуру, подобную Советской России середины 1920-х. Поэтому для нас предпочтительнее является термин «рабочая демократия», отсылающий к идее сотрудничества — и демократического соперничества, если нужно — различных рабочих партий, профсоюзов и других рабочих организаций. Тот же Фридрих Энгельс разъяснял в конце XIX в. немецким социал-демократам: Хотите ли знать, милостивые государи, как эта диктатура выглядит? Посмотрите на Парижскую Коммуну, это была диктатура пролетариата.

И в некотором роде даже на не очень удачном советском опыте можно описать, как это будет происходить. Пролетариат овладевает политической властью, соответственно, происходит национализация средств производства, устраняется класс капиталистов, который и так уже стал излишним. Далее остается рабочий класс, остается бюрократия — слой управленцев — в какой-то степени остается крестьянство и мелкое производство. Дальше с ликвидацией класса собственников необходимо совершить ликвидацию государства: с сокращением рабочего времени у людей освобождается больше времени на образование и участие в делах управления. Чем больше в органах управления — а это не мистический абсолют, это просто набор людей, выполняющих некоторые общественные функции — переходит от профессиональных людей к подготовленным специалистам из [бывшего] рабочего класса, тем больше функции государства будут отпадать одна за другой. Ликвидация государства равносильна ликвидации разделения труда. Постепенно мы перейдем к некой самоуправляемой организации, а дальше уже наступит совсем другая история, про которую мы ничего сказать не можем, не прибегая к новому сочинению утопий.

Даже на этих фрагментарных зарисовках, надеюсь, можно увидеть общие черты соотношения марксизма/социализма/революции. Подытожим двумя цитатами:

Фридрих
Энгельс

Современный угнетенный класс не может добиться своего освобождения, не освободив в то же время все общество от разделения на классы и тем самым от классовой борьбы. Коммунизм теперь означал уже не фантастическое измышление возможно более совершенного общественного идеала, а понимание природы, условий и вытекающих из них общих целей борьбы, которую ведет пролетариат
Фридрих Энгельс. К истории союза коммунистов

И еще одно высказывание, которое не знаю как сейчас, а раньше довольно часто любили повторять, не особо задумываясь, что оно означает: