У читателя этой большой работы может возникнуть закономерный вопрос: так ли уж стоит возвращаться к теориям 60-х и 70-х годов ХХ века? Кто-то может просто махнуть рукой — дескать, все это давно устарело, как и весь марксизм. Но тем, кто еще не заражен политическим цинизмом, кто только еще начинает политизироваться и леветь, мы можем ответить: да, эта работа того стоит.

И не только из чисто исторического интереса, как один из вариантов марксистского взгляда на тогдашний мир, но и потому, что примененный в ней четкий и ясный марксистский анализ в своей базовой составляющей позволяет ответить на многие вопросы сегодняшней ситуации — вплоть до анализа событий «арабской весны» и так называемых «цветных революций». Ведь география, упоминаемая в работе, та же самая — Азия, Африка и Латинская Америка. 60-е и 70-е годы связаны с нынешним днем единством места и действия. Мы сегодня живем в эпоху распада той мировой системы, которая сложилась в период колониальных революций. И чтобы до конца понять причины ее распада, нужно вернуться к началу и проследить закономерности ее складывания.

Суть колониальной революции

Теория колониальной революции была создана как ответ на метания и теоретическую и политическую путаницу лидеров групп, представлявших собой остатки Четвертого интернационала. (Чтобы больше ввести эту работу в исторический контекст, мы прикладываем к ней обширный материал об истории идейной борьбы в послевоенном 4-м Интернационале, написанный нашими товарищами в 90-е годы.) Она стала отражением реальности, возникшей после поражения послевоенной революционной волны в Европе и последовавшего за ней длительного, более чем двадцатилетнего экономического бума. Те движения, которые при других условиях были бы втянуты в орбиту великих социальных революций Востока и Запада, отныне были обречены идти своим путем.

Наиболее ценным во всей этой теории, делающим ее применимой и к условиям сегодняшнего дня, являются ее исходные пункты. Теория колониальной революции шаг за шагом показывает, как мировой баланс сил, то есть давление мирового рынка и самочувствие пролетариата развитых стран, а именно борьба и вырождение коммунистических и социал-демократических партий определяют судьбу стран так называемого «третьего мира».

Полемизируя со сталинско-бухаринской теорией «построения социализма в одной стране», Лев Троцкий еще в 1928-м году, критикуя программу Коминтерна, писал:

Лев
Троцкий

Неравномерность, или скачкообразность, развития отдельных стран постоянно нарушает, но ни в каком случае не устраняет возрастающей экономической связи и взаимозависимости этих стран, которые на другой день после четырехлетней адской бойни вынуждены обмениваться углем, хлебом, нефтью, порохом и подтяжками. В этом основном пункте проект изображает дело так, будто историческое развитие состоит из одних скачков, экономическая же почва, из которой эти скачки вырастают и на которой они совершаются, совершенно уходит из поля зрения авторов проекта или насильственно ими устраняется...

...Нетрудно после сказанного понять, что единственно правильная постановка вопроса должна была бы гласить: уже в доимпериалистическую эпоху Маркс и Энгельс пришли к выводу, что, с одной стороны, неравномерность, то есть скачкообразность, исторического развития растягивает пролетарскую революцию на целую эпоху, в течение которой нации будут вступать в революционный поток одна после другой; но что, с другой стороны, органическая взаимозависимость отдельных стран, развившаяся в международное разделение труда, исключает построение социализма в отдельной стране. Тем более, значит, теперь, в новую эпоху, когда империализм развил, углубил и обострил обе эти антагонистические тенденции, Марксово учение, гласящее, что начать социалистическую революцию можно только на национальной почве, построить же социалистическое общество в национальных рамках нельзя, верно вдвойне и втройне. Ленин и в этом вопросе только развивал и конкретизировал Марксову постановку и Марксово решение.

Грант повторяет рефреном на протяжении всей работы, что базе капитализма у стран третьего мира нет никаких перспектив для выхода из отсталости и нищеты. Буржуазия этих стран была слишком слаба, чтобы выполнить задачи буржуазной революции, в частности, провести аграрную реформу — по сути, раздать землю крестьянам — и обеспечить национальную независимость. Но и это еще полдела. Ведь в современном мире, в отличие от средневековья и эпохи первых буржуазных революций, все виды собственности связаны друг с другом — земли крупных и не очень владельцев находятся в залоге у банков, землевладелец может быть владельцем завода и наоборот, а все они вместе — являться агентами транснациональных корпораций. И несмотря на всю слабость буржуазии, невозможно тронуть один слой, не задев при этом другой. Именно поэтому буржуазия не может и не хочет совершить в колониальных странах буржуазную революцию.

Запоздалое — по отношению к передовым индустриальным странам — развитие «третьего мира» приводит к тому, что задача найти выход из нестерпимых противоречий и нарастающего обнищания ложится на другие классы и слои. В России начала 20-го века задачи буржуазной революции выполнил рабочий класс. В колониальном мире середины прошлого века рабочий класс, за некоторыми исключениями был слаб, как слаба была и буржуазия (что логично). И тогда решение насущных социальных задач брали на себя другие силы. Крестьянские армии Мао и Кастро, алжирские повстанцы, офицерские заговорщики Ирака, Египта и Бирмы — все они так или иначе приходили к столкновению со слабой своей и сильной международной буржуазией и были вынуждены проводить мероприятия, выходящие далеко за рамки буржуазной собственности: раздел земли, национализацию промышленности и банков и так далее. Фактически, колониальная революция представляла собой искаженный процесс описанной Троцким «перманентной революции», когда вне зависимости от их изначальных целей, логика развития борьбы толкала руководителей движения все дальше и дальше.

Почему мы говорим об искаженной форме перманентной революции? Потому что в своей «классической» форме она целиком и полностью является делом пролетариата, объединенного в свои партии, профсоюзы и советы, который становится главной движущей силой революции и ведет за собой крестьянство и другие промежуточные классы. В колониальных же революциях рабочий класс является в лучшем случае вспомогательной — как на Кубе — а в худшем доброжелательно-пассивной силой.

Возникшие причудливые образования — с национализированной промышленностью но без развитых рабочих организаций и рабочей демократии, легко находят себе родственные души в СССР, КНР и государствах Восточной Европы. Пролетарский бонапартизм отталкивал организованных в партии и профсоюзы и имевших давние демократические традиции рабочих развитых стран, но привлекал элиты (а иногда и массы) в колониальных странах. Элементы демократии легко обменивались теми, кто их никогда не имел, на более высокий уровень жизни и социальные гарантии.

Готовый советско-китайский образец позволял захватившей власть новой элите сохранить за собой доходы, власть и привилегии, а заодно получить финансовую, военную и техническую помощь у «дружественных» столь же деформированных рабочих государств. Но Грант не устает повторять одну чрезвычайно важную вещь: без активного участия рабочего класса, без органов рабочей демократии, без добровольного объединения новых государств в международные федерации можно улучшить положение масс на какое-то время, но создать жизнеспособное социалистическое общество нельзя! Этому постоянно будет мешать жадность, конкуренция и боязнь за свои места и привилегии новых бюрократических слоев.

Но марксист не может не быть диалектиком. Диалектик же должен видеть революционную сторону даже в самых мрачных событиях человеческой истории. «Колониальная революция» дала примеры чудовищных диктатур, но все же, хотя и окольными путями, выполнила те задачи, которых не смогли выполнить подавленные революции и социальные движения 40-70-х: создала промышленность, а следовательно и рабочий класс вновь возникших национальных государств, дала ему зачатки образования и некоторые социальные гарантии — подобно тому как реакционер Бисмарк выполнял задачи подавленной германской революции 1849 г., объединяя и индустриализируя Германию — пример, который неоднократно приводил сам Грант, показывая, как даже реакционные классы могут выполнять назревшие и перезревшие социальные задачи, если революционный класс оказывается неспособен это сделать.

И сегодня, когда относительная численность рабочего класса даже в Тунисе, Сирии и Ливии, не говоря уже о Бразилии, Аргентине и тем более о Китае, намного выше, чем в России 1917 г., подлинные идеи Маркса, Ленина и Троцкого, идеи перманентной революции, потенциально имеют гораздо большую взрывчатую силу, чем в 30-е и 40-е годы 20 века. Сделав изрядный зигзаг через эпоху колониальных революций, история вновь, но на более высоком уровне возвращается к «классическим» представлениям о революции и классовой борьбе.

Тед
Грант

Потенциальная сила пролетариата, как в капиталистических странах, так и в деформированных рабочих государствах никогда не была так велика, как в нынешнюю эпоху. В этом смысле в будущем открываются весьма оптимистичные перспективы. Огромный подъем производительных сил неизбежно достигнет своего предела и перейдет в новый период паралича и снижения, как это уже было в капиталистических странах в межвоенный период. В Советском Союзе и на Востоке развитие производительных сил будет все больше и больше входить в противоречие с удушающим бюрократическим контролем. Бюрократия будет все менее и менее способна обеспечивать развитие общества. Откроется новый период социальной революции на Западе и политической революции на Востоке.

Таков был прогноз, сделанный Грантом в 1964-м году.

Сам Тэд Грант, к сожалению, не смог в конце 80-х осмыслить до конца тех выводов, которые следовали из его же собственной теории. Грант не рассматривал возможность того, что кризис деформированных рабочих государств наступит в условиях относительной стабилизации капитализма и дальнейшей задержки мирового рабочего движения, а падение сталинизма и начало одного из самых серьезных кризисов капитализма окажутся разнесены во времени почти на двадцать лет. Что власть бюрократии в такой ситуации не падет под натиском политической революции рабочего класса, а наоборот, сама бюрократия доведет до конца социальную контрреволюцию и выделит из своей среды новый буржуазный класс. Поэтому он до конца 90-х отказывался верить, что процесс капиталистической реставрации в СССР с конца 1980-х приобрел необратимый характер.

Колониальная революция сегодня

Распад системы деформированных рабочих государств в бывшем СССР и Восточной Европе полностью изменил мировой баланс сил. Бывшим колониальным, а потом «небуржуазным» странам пришлось по-новой вписываться в изменившийся мир.

Не имея источника денег, оружия, технологий и специалистов в лице сталинистских режимов и в отсутствие мощного и организованного рабочего движения с социалистическим сознанием в странах Запада, режимам стран, ранее входивших в «советскую» сферу влияния, волей-неволей приходится обращаться к ресурсам мирового рынка, втягиваться в орбиты влияния мощных империализмов, транснациональных корпораций и их финансовых институтов. Но эти ресурсы не бесплатны. И расплачиваться приходится новой перестройкой экономики на новый/старый буржуазный лад. Но если элиты еще могут выиграть от превращения в новую буржуазию, то на долю трудящихся остаются только бесправие и нищета. Так режимы, вышедшие из колониальной революции, после распада СССР и других деформированных рабочих государств превращаются в собственную противоположность.

Вот, например, что совсем недавно писали наши товарищи после протестов в Никарагуа, описывая трансформацию режима, возникшего после одной из последних «колониальных революций»:

Но ведь практически то же самое можно было бы сказать и о Сирии до начала гражданской войны, и о Ливии последних лет правления покойного Каддафи и о множестве бывших некапиталистических государств «третьего мира».

Несколько с другого конца, но не менее показательно теория колониальной революции подтверждается на примере Венесуэлы. Еще в 2006-м году до наступления «великой рецессии», на пике «боливарианства», наши товарищи предупреждали:

Но, в отсутствие действующей модели хотя бы деформированных рабочих государств, режим Чавеса так и не пошел дальше частичной национализации приватизированных в 80-е бывших государственных компаний. Несмотря на все широковещательные заявления о «социализме XXI» века, режим не прошел до конца даже того пути, который прошли колониальные революции середины ХХ века, за что трудящимся Венесуэлы приходится расплачиваться нынешней социальной катастрофой.

Но, как правильно отмечает Грант, существование всех этих режимов было возможно только в условиях противостояния системы капитализма/империализма и деформированных рабочих государств с некапиталистическими экономиками. Грант совершенно верно писал, что разрешая одни проблемы, колониальная революция и установление режимов по образцу деформированных рабочих государств в то же время порождают другие, начиная накопление противоречий на новом уровне. Но ключ к проблемам развивающихся стран — геополитическая конъюнктура ведущих мировых держав и самочувствие международного пролетариата в целом — и в этом случае остается тем же самым.

При этом Грант четко предупреждал, что:

Тед
Грант

...в последние пару десятилетий (50-70-е годы прошлого века — Л.С.) существовали наилучшие экономические условия, при которых подобные страны могли функционировать в рамках мирового рынка, к которому они прикованы, как Прометей к скале. И даже в этот период, наиболее благоприятный для капитализма в целом, экономическое положение колониальных стран, в сравнении с развитыми странами, еще более ухудшилось по сравнению с периодом колониальной зависимости в предвоенные годы. Когда перед наиболее мощными империалистическими государствами встанет вопрос о спасении себя от кризиса, который принесет экономический спад, „уступки“, сделанные колониальным странам из страха перед их революциями, будут взяты обратно в попытке предотвратить социальный взрыв, надвигающийся в самих метрополиях. Это, в свою очередь, породит новые конвульсии и потрясения не только в метрополиях, но и в колониях.

Такова важность международного контекста. Пережившие мучительную трансформацию бывших переходных экономик в буржуазные, массы отвечают на накопление противоречий на новом уровне «цветными революциями». Те, кто раньше был готов мириться с отсутствием демократии в обмен на относительное благополучие и некоторые социальные гарантии, оставшись и без того, и без другого, не готовы дальше терпеть. Но и здесь срабатывает та же существенная деталь изменения мирового соотношения сил. Сегодня, после краха СССР и распада — или полураспада, как в Сирии — порожденных колониальными революциями режимов, невыносимые противоречия взрываются, как и прежде, но нового образца для подражания больше нет.

Одну за другой мы видим «цветные революции», вроде бы ведущие в никуда — падающие диктаторские режимы заменяются новыми или государства рвутся на части различными кланами, связанными с теми или другими региональными или глобальными империализмами. Для перманентности революции не хватает ни внешнего, ни внутреннего субъективного фактора — опирающейся на рабочий класс массовой революционной партии. В отсутствие самостоятельных органов рабочей власти и имея в качестве образца путинскую Россию, не может получиться не только здорового, но даже и деформированного рабочего государства — только ДНР и ЛНР.

Кстати, Грант писал и об опасности контрреволюции в форме радикального исламизма, предупреждая, что выжидая с проведением социальных преобразований афганское правительство (речь идет о 1978 годе) «будет готовить почву для ужасающей контрреволюции, опирающейся на перепуганную знать и исламское духовенство. В случае успеха эта контрреволюция восстановила бы старый режим на костях сотен тысяч крестьян при истреблении радикального офицерства и почти полном уничтожении образованной элиты».

Задержка в развитии социалистического сознания при поражении «цветных революций» обрекает на страдания и смерть прогрессивные элементы в бывших колониальных странах. В эпоху талибанов и игилов, трампов, болсонару и кадыровых знаменитая альтернатива Розы Люксембург — социализм или варварство — актуальна как никогда.

Колониальная революция и судьба компартий

Еще один рефрен в работе Гранта — политическая ответственность рабочего класса и его организаций в Западной Европе, Японии и США (а во времена Гранта — и в СССР и Восточной Европе) за судьбу «третьего мира» и стран, вышедших из колониальных революций.

Грант отвергает маоистские теории об «обуржуазивании» рабочего класса и много и подробно разбирает внешнеполитические зигзаги маоистской бюрократии и их причины с точки зрения внутренних интересов китайского государства.

В цитированном выше прогнозе он четко связывает судьбы стран «третьего мира» с социальной революцией на Западе и политической революцией в СССР. Разрушение империалистической системы с ее военным и финансовым доминированием для него — задача в первую очередь мощного и хорошо организованного рабочего класса Запада, который вступит в действие после наступления широкомасштабного кризиса капитализма. В неизбежности же его Грант не сомневался, исходя из циклической природы капитализма.

Но история не всегда движется самым простым и логичным путем. Между объективными задачами рабочего класса и их выполнением стоит субъективный фактор — организации и их руководство.

После предательства социал-демократами и сталинистами поднимавшейся послевоенной революционной волны и наступления продолжительной полосы экономического подъема, Грант отмечает нарастающую деградацию традиционных рабочих партий:

Тед
Грант

Один из ироничных парадоксов истории состоит в том, что в экономически развитых странах Западной Европы переродившееся руководство сталинистских партий кутается в грязные лохмотья устаревшего национализма. Они с националистических позиций критикуют попытки буржуазии преодолеть рамки национального государства — задача, разрешить которую современная буржуазия абсолютно не в состоянии, несмотря на все свои слабые и нелепые старания... Сегодня в западных странах-метрополиях сталинисты уже являются скорее чем-то вроде второразрядной реформистской агентуры буржуазии, чем надежным орудием внешней политики русской бюрократии, как это было в прошлом...

Рабочая бюрократия в Западной Европе давно уже потеряла некритический энтузиазм своих последователей. Теперь подошла к концу и некритическая приверженность в рядах коммунистических партий. Она уже значит не более, чем догмат о непогрешимости папы римского... Грядущие в ближайшие одно или два десятилетия великие события покажут — пусть и с некоторым запозданием — всю правоту прогноза Троцкого, что от старых „Интернационалов“ рабочего класса не останется камня на камне.

Глядя на судьбу сталинистстких организаций после распада СССР, легко убедиться, что этот прогноз сбылся чуть более чем полностью.

Таково влияние сталинистской теории «социализма в одной стране» и бюрократической советской практики, как огня боявшейся появления самостоятельных рабочих государств, независимых от кремлевского влияния.

О пагубном воздействии этой теории на международные связи рабочих организаций еще ранее предупреждал Лев Троцкий в той же критической работе 1928 года:

Лев
Троцкий

Нельзя же думать, будто сотни тысяч кадровых социал-демократов — о миллионах рядовых рабочих нечего и говорить, — стремились защитить Гогенцоллерна или буржуазию. Нет, они хотели защитить немецкую промышленность, немецкие железные и шоссейные дороги, немецкую технику и культуру, прежде всего организации немецкого рабочего класса, как „необходимые и достаточные“ национальные предпосылки для социализма.

Однородный процесс происходил и во Франции. Гед, Вальян, с ними тысячи лучших кадровиков партии, сотни тысяч рядовых рабочих считали, что именно Франция, с ее мятежными традициями, с ее героическим пролетариатом, с ее высоко-культурным, гибким и талантливым населением, есть обетованная земля социализма. Не банкиров, не рантье защищал старик Гед, коммунар Вальян и с ними тысячи и сотни честных рабочих. Они искренне верили, что защищают почву и творческую силу грядущего социалистического общества. Они целиком исходили из теории социализма в отдельной стране и пожертвовали этой идее, считая, что это „временно“, международной солидарностью.

...Если вообще возможно осуществить социализм в отдельной стране, то верить в эту теорию можно ведь не только после завоевания власти; но и до него... Коммунистическая партия любой капиталистической страны, проникшись мыслью, что внутри ее государства имеются все „необходимые и достаточные“ предпосылки для самостоятельного построения „полного социалистического общества“, не будет по существу ничем отличаться от революционной социал-демократии, которая тоже начинала не с Носке, но на этом самом вопросе окончательно споткнулась 4 августа 1914 г..

«Социализм в одной стране» поневоле требует защиты «своего» государства — чтобы было где строить «социализм». Таким образом, теория социализма в одной стране неизбежно толкает в сторону укрепления государства как особой надстройки. В конкуренции с другими государствами и при ограниченности ресурсов — а ресурсы любого изолированного государства, пусть даже самого крупного, всегда ограниченны — социальная политика всегда будет направлена на увеличение количества потенциальных рабочих и солдат, что само по себе предполагает меры по укреплению «традиционной» семьи и консервативную политику в отношении женщин и ЛГБТК. Отсюда логично вытекает и союз со всеми силами, стоящими на столь же консервативных позициях — а фактически союз со своей, «хорошей» буржуазией или ее «хорошей» частью против иностранной, «плохой» буржуазии и связанных с ней «плохих» собственных компрадоров. О политике «хорошей» патриотичной собственной буржуазии в отношении «своего» рабочего класса приходится на время забыть. Вот современная основа всяческих «коммуно-патриотических» фронтов и блоков.

Вовне модернизированная теория «социализма в одной стране» проявляется столь же разрушительно, что и внутри, поддерживая режимы, угодные «хорошему» империализму в борьбе против «плохого». Международная солидарность рабочего класса подменяется, таким образом, взвешиванием империализмов на несуществующих весах «прогрессивности», а деградация организаций, следующих этой ложной политике, продолжается.

Грант совершенно верно напоминал, что в первые годы Русской революции «Интернационализм понимался ... не как сентиментальная фраза, произносимая по праздникам, а как органическая часть социалистической революции. Интернационализм вытекает из единства мировой экономики, связать которую в единое целое и было исторической задачей капитализма».

Долг социалистов и социалисток каждой страны — прежде всего мешать «собственной» буржуазии вмешиваться в дела и массовые движения других стран.

Стоит вспомнить и еще одну, так сказать «внутреннюю» черту интернационализма. Как правильно замечал Троцкий в той же полемической работе 1928 года:

Лев
Троцкий

...Бюрократический режим имеет свою пожирающую логику. Если он не терпит демократического контроля в советской партии, то он не терпит его и в Коминтерне, формально стоящем над ВКП.

«Железный занавес», растаскивание коммунистов по национальным квартирам и ограждение охраняемыми границами друг от друга — не только и не столько защита от шпионов, диверсантов и проникновения «чуждой» культуры, но и от неподконтрольных бюрократии контактов рабочих разных стран друг с другом, а тем самым — фактически защита от классового контроля за бюрократией рабочих государств со стороны международного класса.

Между тем, опять же возвращаясь к Гранту:

Тед
Грант

... развитие колониальной революции, в каких бы формах она ни протекала, означает огромный шаг вперед для мирового пролетариата и всего человечества в целом. Она означает выход на историческую сцену людей, которых империализм держал ранее на положении животных и существование которых нельзя было назвать человеческим.

Таким образом, революционный рабочий класс приветствовал бы как громадный шаг вперед победу колониальной революции и обретение национальной независимости даже в буржуазной форме, поскольку поражение капитализма и лендлордизма, уничтожение элементов буржуазного общества и крупного землевладения означало бы громадный шаг вперед в улучшении положения этих стран и, следовательно, шаг вперед для всего человечества....

Но для этого нам нет нужды ни закрывать глаза, ни восхвалять, ни позволять бюрократии подобных государств обманывать себя, скрывая уродливые формы своего политического господства.

После краха режимов, порожденных колониальными революциями и распада прежних организаций рабочего класса, мы во многом отброшены назад. Но таково движение исторической спирали. Тяжелые поражения дают бесценный опыт, а разбитые армии, как известно хорошо учатся. И армии рабочего класса тоже. И теория колониальной революции — это тоже часть бесценного опыта, который поможет новому поколению социалистов и социалисток сделать мощный шаг вперед. Потому что на базе капитализма сегодня нет будущего не только у стран «третьего мира», но и у всего человечества.

Тед Грант

Колониальная революция и китайско-советские разногласия

Дискуссионный документ Британской секции на 8-м конгрессе IV Интернационала 1965 г.

Хотя Вторая мировая война и завершилась революционной волной в Западной Европе, но при помощи сталинистов и социал-демократов капитализму удалось выжить. Сталинизм в Советском Союзе усилился на целый исторический период.

История человеческого общества знает много способов классового господства. Но капиталистическое общество в этом смысле отличается особенно пестрым разнообразием форм: республика, монархия, фашизм, демократия, бонапартизм, федерализм и централизация и т.д.

В период, когда революции (исключая Чехословакию) происходят в отсталых государствах, искажения — иногда самые ужасающие искажения — в природе возникающих в процессе революции государств являются неизбежными до тех пор, пока наиболее индустриально развитые регионы мира остаются под властью капитала.

Решающую роль в этом процессе играет бюрократическая контрреволюция в СССР. Злокачественная власть государства и бесконтрольное правление привилегированных слоев Советского Союза служат моделью «социализма» для других государств. Буржуазный бонапартизм является отражением кризисного общества, в котором государство поднимается над обществом и классами и начинает играть относительно независимую роль, только в конечном счете отражая прямые интересы имущих классов, поскольку оно защищает отношения частной собственности, на которой они базируются.

Пролетариат вовсе не является «священной коровой», применительно к которой подобные процессы не могут иметь места. Пролетарский бонапартизм представляет собой весьма специфическую форму власти трудящихся. Противоречия в крайне отсталом обществе, в котором рабочий класс составляет меньшинство, как подчеркивал Ленин, могут привести к диктатуре, проявляющейся через власть одного человека.

Пролетарская форма бонапартизма по своей природе является карикатурой на рабочее государство. В обществе, где упразднена частная собственность на средства производства и в то же время отсутствует демократия, власть государства расширяется до крайних пределов. Государство поднимается над обществом и становится инструментом бюрократии в ее разнообразных формах: военной, полицейской, партийной, «профсоюзной», директорской и т.д. Все вместе они составляют привилегированную страту общества. Это единственный руководящий слой. При переходе от капитализма к социализму государственная собственность на средства производства является единственной формой собственности, на базе которой возможно ведение планового хозяйства. Но подобный переход может быть гарантирован только при условии контроля со стороны рабочих и крестьян. Именно поэтому в подобных странах политическая революция является непременным условием установления рабочей демократии, при которой государство начнет «отмирать». Но при всем при том подобные государства остаются рабочими государствами — хотя и деформированными — поскольку их экономика базируется на национализации средств производства и функционирует на основе плана.

Маркс никогда не рассматривал проблем революции в отсталых государствах, поскольку полагал, что революция сперва произойдет в промышленно развитых странах. Бонапартистские режимы — режимы кризиса — являются отражением неразрешимых общественных и экономических проблем, как узконациональных, так и международных, которые могут быть решены только в результате рабочей революции, в особенности в развитых странах.

Развитие китайской революции, следующего после русской революции «величайшего события в мировой истории», как о ней говорится в документе RCP (Революционная Коммунистическая Партия), происходило на фоне существования крайне деформированного рабочего государства и в условиях спада революционной волны на Западе. Не будь на Востоке этого ужасающе деформированного рабочего государства и не будь руки империалистов связаны радикализацией рабочих на Западе, китайская революция никогда бы не приняла тех форм, которые она имела в действительности.

Китайская революция разворачивалась в форме крестьянской войны, возглавлявшейся бывшими марксистами. Как и в Восточной Европе, революция изначально приняла бонапартистский характер при помощи классического инструмента бонапартизма — крестьянской армии. Причиной, по которой революция приняла такую весьма специфическую форму, была полная неспособность китайской буржуазии разрешить ни одну из задач буржуазной революции.

В предвоенный период Троцкий поднимал вопрос о том, что произойдет, если крестьянская «Красная» армия победит в гражданской войне против Чан Кай Ши. Он допускал возможность, что верхушка Красной Армии, после захвата городов предаст свою социальную базу и, в условиях пассивности пролетариата, объединится с буржуазией, что приведет к классическому капиталистическому развитию.

Но этот прогноз не оправдался, поскольку классический капиталистический путь не сулил Китаю никаких перспектив. Действуя по российской модели, сталинистское командование крестьянских армий маневрировало между классами, попеременно опираясь то на «национальную» буржуазию, то на крестьянство, то на рабочий класс и в конце концов сформировало сильное сталинистское правительство по московскому образцу. Периода, подобного российскому 1917 г., когда рабочие через свои Советы контролировали государство и общество, здесь не существовало.

Подобно тому, как буржуазный бонапартизм, маневрируя между различными классами, в конечном счете сохраняет базис капиталистического общества, пролетарский бонапартизм в конечном счете опирается на созданный революцией базис — национализированную экономику.

Китайская революция разрешила все проблемы, которые оказались не по силам буржуазному обществу. Три десятилетия правления Чан Кай Ши — бонапартистского представителя финансового капитала — показали полную неспособность буржуазии объединить Китай, провести аграрную революцию и опрокинуть империализм. Единственное, чего оно добилось — это дальнейшего распада китайского общества. Все это создало тот импульс, который позволил крестьянским армиям опрокинуть капитализм и, пользуясь российской моделью, построить государство по сталинистскому образцу.

Руководство не имело международных или марксистских перспектив. Отсутствовала сознательная роль и руководство со стороны пролетариата, без чего социалистическая революция вообще невозможна. Сталинистское руководство захватывало города, пользуясь пассивностью пролетариата, а там, где имели место спонтанные выступления рабочих, они заканчивались репрессиями в отношении их наиболее активных участников.

Однако, соединение атомизированных и разрозненных провинций в единое современное национальное государство — впервые в истории Китая, — аграрная революция, национализация средств производства — все это придало мощный импульс развитию производительных сил. Китай развивался такими темпами, которых не знало ни одно колониальное государство в течение десятилетий.

Китайская же бюрократия, как и всякая другая, заинтересована в основном в увеличении своей собственной власти, привилегий, доходов и престижа. Попытка российской бюрократии достичь соглашения с американским империализмом без учета нужд и интересов китайской бюрократии ускорила разрыв между двумя тенденциями.

Рационализация этого разрыва при помощи «идеологических» соображений была направлена на поиск союзников среди компартий по всему миру. Китай на тот момент использовал радикальную риторику, чтобы мобилизовать в свою поддержку против России сталинистов по всему миру, особенно в колониальных странах. Их открытая поддержка Сталина, отпугивающая советских и западных рабочих, кроме прочего, рассчитана на то, чтобы провести кровавую и позорную черту между рабочими-коммунистами, ищущими марксистских решений, и «троцкизмом», то есть подлинным марксизмом-ленинизмом.

Своими радикальными лозунгами китайцы апеллируют к ищущим революционный путь кадровым элементам сталинистких партий. И в этом смысле каждый нюанс, каждая трещина должны быть использованы марксистской тенденцией, чтобы найти путь к честным рабочим-сталинистам.

Реальное лицо китайского сталинизма проявляется в той оппортунистической политике, которую оно проводит в колониальном мире, поддерживая прогнившую феодальную и буржуазную верхушку во многих странах. Такова поддержка имама в Йемене, предоставление займов Афганистану, Пакистану, Шри Ланке, поддержка режима Сукарно в Индонезии и т.д. Не способные состязаться в размерах ресурсов, они более тонко используют возможности китайской экономики в соперничестве с Российской бюрократией и империализмом. Их идеология и их концепции не могут подняться над узкими национальными интересами китайской бюрократии.

Их «интернационализм» состоит из попыток создать инструмент, подобный тому, каким обладает сталинистская бюрократия в России. Их идеология, методы и отношение — такая же подделка под марксизм, как и у российской бюрократии на разных этапах ее развития.

Идеализация сталинизма в его грубейшей и наиболее репрессивной форме, по упомянутым выше причинам, необходима как для того, чтобы предотвратить сдвиг наиболее боевых слоев рабочих в сторону «троцкизма», так и из-за самой природы китайской экономики. Как ранее в России, подобный режим на базе одной только китайской экономики с ее слабой, в сравнении с сотнями миллионов крестьян, индустриальной базой, может существовать десятилетиями. Изменить такую перспективу могла бы только социалистическая революция на Западе или политическая революция в Советском Союзе.

Та злобность, с которой советская бюрократия ради поддержки Индии в конфликте с Китаем отзывает своих технических специалистов и уничтожает планы и чертежи строящихся там объектов в стремлении ослабить Китай, хорошо демонстрирует ее реальную природу. Они готовы щедро раздавать займы и оказывать помощь буржуазии и паразитическим элитам колониальных стран, соревнуясь с империалистами в поддержке подобных режимов. Но стоит бюрократии другого рабочего государства войти в конфликт с СССР, как они сразу же демонстрируют свои эгоистические национальные интересы.

Китай — как показывает дипломатическое соглашение с Пакистаном, подписанное во время визита Чжоу Эньлая — точно так же подражает советской бюрократии в попытках найти себе друзей. В Занзибаре они заключают соглашение с султаном как раз накануне его свержения. Они без какой-либо критики сотрудничают с режимами Танганьики, Уганды и Кении, призывающими британские войска, чтобы подавить восстания их собственных солдат.

Китайские сталинисты вовсе не случайно советовали алжирцам «не спешить» с революцией. Дело было в предстоящем дипломатическом соглашении с французским империализмом. Основные перспективы китайского сталинизма определяются национальными целями бюрократии — приобретением места в ООН и усилением китайского национального государства всеми возможными средствами, включая торговые соглашения с империалистами и т.д. Именно этим целям служит попытка создать Афро-Азиатский блок, а вовсе не международным перспективам социализма и социальной революции.

Раскол между Россией и Китаем, как и раскол между Югославией и Россией, а теперь и развитие новых национальных сталинистских режимов в Восточной Европе — Польше, Румынии, Чехословакии, Венгрии и т.д. — являются симптомами разложения сталинизма и, одновременно, ослабления в настоящее время сил революционного марксизма во всем мире. Будь у пролетариата мощная марксистская революционная сила, сознательно подготавливающая революцию в наиболее промышленно развитых странах мира, существование подобных феноменов было бы невозможным. Как и во время венгерской политической революции 1956 г., когда бюрократии всех этих стран тряслись и сговаривались между собой о взаимной помощи и поддержке, китайская бюрократия совсем бы не стремилась начать кампанию против русского «ревизионизма». Все эти бюрократии оказались бы перед лицом коллапса и свержения.

Раскол по национальным линиям между сталинистскими бюрократиями ведет к усилению замешательства среди широких масс по всему миру. Даже среди наиболее развитых рабочих, несмотря на открывающиеся возможности пропаганды марксистских идей, задачи революционных марксистов становятся еще более сложными. Однако, в долгосрочной перспективе все это совершенно подорвет былую монолитность сталинизма и его влияние на массы. Гигантские события подготавливают десятки и сотни тысяч рабочих к вступлению на революционный путь. В грядущих великих потрясениях, социальных и политических революциях — как на Западе, так и на Востоке — крушение сталинизма является неизбежным.

Тем не менее, одной и основных задач нынешнего периода является обучение наиболее сознательных рабочих, чтобы они не заразились одним из вариантов сталинизма. Между сталинизмом во всех его формах — государственных и идеологических — и настоящим марксизмом и рабочей демократией существует такая же пропасть, как и между бонапартизмом и фашизмом и идеологией и государственными формами буржуазной демократии.

Защищая прогрессивные аспекты экономики России, Китая, Кубы и Восточной Европы, нужно в то же время делать фундаментальные различия между порочной национально-бюрократической идеологией сталинизма и его государствами и сознательным контролем над экономикой и движением рабочего класса к социализму, как того требуют методы и концепции международного социализма.

Колониальные революции в Азии, Африке и Латинской Америке

После спада послевоенной революционной волны на Западе капитализму удалось стабилизироваться на целую историческую эпоху. Последствия не замедлили сказаться. Во всех метрополиях в большей или меньшей степени открылся новый период капиталистического роста. Растущая мощь Советского Союза с его быстрыми темпами экономического роста, рост других рабочих государств, стабилизация могучего Китая породили новый баланс сил в мировом масштабе между капиталистическими державами Запада и рабочими государствами на Востоке.

Таков фон, на котором в одной стране за другой происходят непрерывные потрясения в виде национальных движений и революций против империалистического господства и национального угнетения. В период быстрого роста производительных сил в странах-метрополиях разрыв между ними и так называемыми «развивающимися» странами удвоился по сравнению с периодом перед Второй Мировой войной. Более чем умеренный рост в этих странах привел к обострению социальных противоречий.

Во всех этих странах задачи национальной революции, аграрной революции, ликвидации феодальных и дофеодальных пережитков не могли быть решены на старом базисе. Это был период национального пробуждения угнетенных народов Азии, Африки и Латинской Америки.

Столкнувшись с подъемом колониальных масс, империалисты были вынуждены отступить. Столетие назад Маркс объяснял, что только отсутствие национального сознания у крестьянских масс позволило империалистам завоевать Восток и Африку и господствовать над ними. И как только оно пробуждается, становится невозможным удерживать в оковах целю нацию. За год до начала Второй Мировой Троцкий заметил, что «умиротворение» колониальных революций начинает обходиться дороже доходов от эксплуатации колоний. А ведь в тот период колониальные восстания еще только начинались.

Уже в 1945 г. Британия сделала из факта восстания индийского народа тот вывод, что необходимо найти какой-то компромисс с индийской буржуазией и крупными землевладельцами. Причинами стала отчасти невозможность, в условиях радикализации настроений в войсках союзников и среди рабочего класса Британии, начинать полномасштабную войну в целях нового завоевания Индии, отчасти — страх перед открытым народным восстанием в Индии.

Французский и голландский империализм были вынуждены выучить этот урок под влиянием кровавых и разорительных войн в Индонезии, Индокитае, Алжире и т.д. До португальских БурбоновБурбоны были правящей династии во Франции до Великой французской революции (до 1792). Затем на короткое время их власть была реставрирована в 1830-1848 годах. В Испании Бурбоны правили почти непрерывно с 1700 по 1931 год. Здесь это слово использовано для описания лидеров, которые ничего не забывают и ничему не учатся у истории. он начинает доходить лишь с недавнего времени.

Таким образом, задержка революции в Европе и других странах-метрополиях сдвигает революцию на «окраины» капиталистического мира, являющиеся сегодня слабейшим звеном в цепи капитализма. Однако, развитие сталинизма в России, его распространение на территорию Китая и Восточной Европы, разочарование в революции на решающих в индустриальном отношении территориях капиталистического мира означает, что развитие перманентной революции в развивающихся странах приобретает искаженный характер. Перерождение Русской революции и бонапартистская форма китайской революции, несмотря на все их великолепие, в своем развитии означают, что революции в колониальных странах начинаются с национально ограниченных перспектив и с самого начала несут в себе фундаментальные деформации.

Революция в России, начавшись как буржуазно-демократическая, завершилась как пролетарская революция в наиболее классических пропорциях — с доминирующей ролью пролетариата как основной решающей силы революции. Кульминацией ее стало Октябрьское восстание рабочего класса, который все время опирался на международные марксистские перспективы. Крестьянское восстание в Китае, кульминацией которого стала крестьянская война 1944-49 г.г., на первый взгляд было производным от потерпевшей поражение революции 1925-27 г.г., но роль рабочего класса в ней полностью отличалась. Это была именно крестьянская война, первоначально в форме партизанской войны, кульминационным моментом которой стал захват городов крестьянскими армиями.

Социалистическая революция, в отличие от всех прежних революций, требует сознательного участия и контроля со стороны рабочего класса. Без этого невозможны ни революция, ведущая к диктатуре пролетариата, как ее понимали Маркс и Ленин, ни переход к социализму.

Революция, в которой главной силой является крестьянство, не в состоянии подняться на высоту исторических задач. Крестьянство не может играть независимую роль: в конечном итоге оно пойдет либо за буржуазией, либо за пролетариатом. Там, где пролетариат не играет ведущей роли в революции, если буржуазное общество не может найти выхода из тупика, крестьянские армии, особенно при наличии готовой модели, могут быть использованы для экспроприации буржуазного общества путем бонапартистского маневрирования между классами и построения государства по образцу сталинистской России.

Колониальная буржуазия пришла слишком поздно, чтобы быть способной играть ту же прогрессивную роль, что и Западная буржуазия в период развития капиталистического общества. Она слишком слаба и ее ресурсы слишком ограниченны, чтобы рассчитывать на успех в состязании с индустриальными экономиками капиталистического Запада. Диспропорции между слабыми и недоразвитыми экономиками колониального мира и метрополоий не только не смягчаются, но и ускоренно растут. И экономический подъем в капиталистических странах-метрополиях за последние два десятилетия только подчеркивает этот факт. В то время как жизненные стандарты масс в капиталистических экономиках Запада в абсолютном выражении растут, несмотря на усиление капиталистической эксплуатации, на Востоке жизненные стандарты — также в абсолютных выражениях — понижаются. Специфическая диалектика революции такова, что сами колониальные революции в действительности помогают экономикам стран-метрополий, создавая рынок средств производства.

Империалисты, за исключением Португалии, были вынуждены отказаться от старой политики прямого военного господства в Азии, Африке и Латинской Америке. Нормой становится экономическое господство над формально независимыми государствами.

Период после Второй Мировой войны был отмечен беспрецедентными потрясениями в колониальном мире. Национальное пробуждение всех угнетенных народов приобрело столь большой масштаб, что любые военные меры были обречены на провал, что Британия испытала на себе даже на таком маленьком острове как Кипр, а Франция — в Алжире. Такой же провал ждет в будущем и попытку усмирить Анголу.

Все эти революции и социальные движения разворачиваются в условиях отставания и задержки революции на Западе. Однако, величайшие силы, способные изменить общество, оценивать которые всегда необходимо с точки зрения международных перспектив, все еще находятся в решающих странах Западной Европы, Британии, Японии, США в капиталистическом мире, а также в деформированных рабочих государствах России и Восточной Европы. С точки зрения смены общественных формаций, срок в одно или два десятилетия, несмотря на всю их фундаментальную важность для революционеров, вовлеченных в повседневную борьбу, имеет все же второстепенное значение для развития общества. Именно рост в капиталистическом мире и развитие экономик стран «третьего мира» закладывают основу для грядущих изменений мирового масштаба. В стремлении состязаться с развивающимися экономиками сталинистских государств капитализм был вынужден задействовать почти все свои социальные резервы. Поэтому прямое владычество над колониями, основанное на военном превосходстве, уже исчезло либо находится в процессе исчезновения.

Экономическое господство и подавляющее превосходство экономик метрополий над хилыми экономиками колониальных и экс-колониальных стран сегодня уже гораздо больше, чем в прошлом, и оно продолжает возрастать. В то же время, в самих странах-метрополиях именно рост производственного аппарата приводит к ситуации, когда резервы правящего класса все более сужаются. Рост монополий, рост промышленности, индустриализация сельского хозяйства приводят к сокращению крестьянства и мелкой буржуазии и еще более увеличивают социальный вес пролетариата.

С точки зрения марксизма трудно представить себе более выгодную ситуацию. Потенциальная сила пролетариата, как в капиталистических странах, так и в деформированных рабочих государствах никогда не была так велика, как в нынешнюю эпоху. В этом смысле в будущем открываются весьма оптимистичные перспективы. Огромный подъем производительных сил неизбежно достигнет своего предела и перейдет в новый период паралича и снижения, как это уже было в капиталистических странах в межвоенный период. В Советском Союзе и на Востоке развитие производительных сил будет все больше и больше входить в противоречие с удушающим бюрократическим контролем. Бюрократия будет все менее и менее способна обеспечивать развитие общества. Откроется новый период социальной революции на Западе и политической революции на Востоке.

Только на этом фоне и непрерывно держа в уме эту перспективу необходимо рассматривать колониальные революции в Азии, Африке и Латинской Америке. Если бы Россия была здоровым рабочим государством или хотя бы государством с минимальными деформациями, как при Ленине и Троцком, то революции в отсталых странах, несомненно, приняли бы другую форму. Как оптимистически заметил Ленин во время первой волны революционного подъема в отсталых странах, даже для африканских племен был бы возможен «прямой переход к коммунизму» без какого-либо промежуточного периода. Конечно, это было бы возможно только при интеграции экономики этих стран с мощно развивающейся экономикой Советского Союза на основе подлинной и братской федерации, выгодной для всех. В любом случае проблема была бы поставлена совершенно по-другому: здоровое рабочее государство в России привело бы к победе революции в Европе и промышленно развитых странах мира, а это, в свою очередь в совершенно другом ключе поставило бы вопрос о развивающихся странах. Именно такую схему рисовал Маркс, который считал, что революция, свершившаяся в Британии, Франции и Германии с их решающим промышленным превосходством, волей неволей заставит остальной мир следовать по их пути.

Объяснение того пути, которым пошла революция в колониальных странах, лежит в задержке революции на Западе с одной стороны и деформации революций в России и Китае — с другой. В то же время, и сохранение прежней системы социальных отношений является невозможным. Если, с исторической точки зрения, буржуазия исчерпала свою социальную роль в капиталистических странах метрополии, в колониальном мире она тем более неспособна подняться на высоту исторических задач.

Прогнившая буржуазия Востока и нарождающаяся буржуазия Африки не могут подняться до тех задач, которые уже много лет назад были разрешены буржуазией на Западе. Но процесс буржуазно-демократической и национальной революции в колониях не может остановиться. Подъем национального сознания на этих территориях настоятельно требует решения тех задач, которые поставлены благодаря давлению со стороны более развитых стран Запада.

Распад системы мирового империализма и подъем двух мощных сталинистских государств — России в Европе и Китая в Азии, порождают специфический баланс сил в мире. Буржуазия, а в определенной степени и мелкая буржуазия и верхние слои колониального общества оказываются способны играть роль, которая была бы невозможна без тех изменений в мировых отношениях, которые произошли в результате Второй Мировой войны. Даже та растущая роль, которую начинает играть в ООН Афро-Азиатский блок (хотя и во второстепенных вопросах — играть ту же самую роль когда дело касается фунадментальных противоречий они не способны) служит доказательством этих изменений. Соперничество между Западом и Россией, а сегодня — между Западом, Россией и Китаем за помощь и поддержку правящих кругов в Азии, Африке и Латинской Америке — это отражение нового неустойчивого баланса сил.

Перерождение Русской революции и усиление сталинизма на целую историческую эпоху является основной причиной, почему китайская революция с самого начала развивалась по направлению к бонапартизму. Это, в свою очередь, означает, что революции в других странах Азии, Африки и Латинской Америки имеют готовую бонапартистскую модель — которая в сознании ведущих кругов интеллектуальной страты ассоциируется с «социализмом». В то время как китайская революция совершилась главным образом в виде крестьянской войны, крестьянская армия выступала как инструмент пролетарского бонапартизма, и, по крайней мере на словах, на завершающей стадии революции, после завоевания власти была провозглашена власть пролетариата. В случае с Кубой крестьянская армия и герилья точно также играли главную роль в революции до момента восстания пролетариата в Гаване. После трансформации буржуазно-демократической революции под руководством Кастро в государство по модели Югославии, Китая и России, также была признана и руководящая роль пролетариата, но, опять-таки, лишь на словах.

Вся история показывает, что крестьянство по самой своей природе является таким классом, который никогда не может играть доминирующую роль в обществе. Оно способно лишь поддержать либо пролетариат, либо буржуазию. В современных условиях это также может означать поддержку лидеров пролетарского бонапартизма или бывших лидеров пролетариата. Однако, в этом случае искаженная форма революции является неизбежной. Искажение происходит в виде создания военно-полицейского государства в той или иной форме.

Все марксисты, придерживавшиеся научной теории Маркса и Энгельса, углубленной и расширенной Лениным и Троцким, объясняют необходимость роли пролетариата — и социалистического сознания самого пролетариата — как движущей силы перехода от капитализма к новому обществу. Без социалистического сознания не может быть ни социалистической революции, ни перехода общества к социализму. Марксисты, подобные Ленину и Троцкому, подчеркивали роль социалистического сознания и сознательного участия пролетариата в социалистической революции и свержении старого общества отнюдь не из идеалистических или сентиментальных соображений. Они делали это, поскольку без участия пролетариата в социалистической революции (на Западе успех подобной революции невозможен без мобилизации всех сил пролетариата) и его сознательного контроля над организацией переходного общества, его трансформация в социалистическое абсолютно невозможна.

Социализм не может наступить автоматически, вследствие только развития самих производительных сил, без контроля за государством со стороны рабочих. Даже в высокоразвитых промышленных государствах вроде Британии или Америки само существование государства было бы капиталистическим пережитком прошлого. Без сознательного контроля со стороны части пролетариата, чья диктатура необходима для скорейшей ликвидации всех элементов государственного принуждения в обществе, государство, как показывает пример России и Китая, неизбежно получает собственный импульс и начинает свое собственное движение.

Если в Китае буржуазия обнаружила крайнюю неспособность решить ни одну из задач буржуазно-демократической революции, то в Индии, где буржуазные элементы являются слабейшими из всех стран Азии и Африки, события также покажут их неспособность решить ни одну из проблем, поставленных историей перед этими странами.

И именно неспособность буржуазии, полу-буржуазии, верхних слоев среднего класса, крупных землевладельцев и мелкой буржуазии решить подобные задачи и приводит к тому, что проблемы перманентной революции начинают ставиться в искаженной форме. Если бы в колониальном мире существовали сильные марксистские партии, проблема взятия власти стояла бы совершенно по-другому. Она была бы поставлена в международной перспективе. Но в случае международной изоляции эффект был тем же самым, что и в России и в Китае. Даже в индустриально развитых странах Запада, не говоря уже об одной или нескольких отсталых странах, социализм в этом случае был бы недостижимой химерой. При мировом балансе сил, при задержке революции на Западе, при отсутствии марксистских партий в самих этих странах, при балансе социальных сил между Западом и Востоком, между империализмом и подобными странами, между социальными классами внутри этих стран, неизбежно существование новых и своеобразных феноменов.

Например, имея у своих границ мощную Китайскую революцию, развитие событий в Бирме пошло по весьма своеобразному пути. После окончания войны бирманское общество было дезорганизовано. Национальные меньшинства (шаны, качины и т.д.) вели непрерывную борьбу за самоопределение или национальную автономию. В то же самое время разные фракции сталинистской партии развернули ожесточенную партизанскую войну. Правительства сменялись одно за другим, но ни одно не было способно решить накопившиеся проблемы бирманского общества. Слабая буржуазия не могла утвердить свое влияние в обществе. Как и китайская буржуазия ранее, она была неспособна объединить и сплотить общество, удовлетворить земельный голод крестьян и покончить с экономическим господством империализма. Примечательным симптомом новой ситуации было то, что все фракции в Бирме провозглашали себя «социалистами». Империалистическое господство в экономике осуществлялось через собственность на промышленные предприятия, тиковые плантации, добычу нефти и транспорт.

Имея перед глазами пример соседнего Китая, для верхних слоев мелкой буржуазии становилось все более и более очевидно, что на пути буржуазного развития общества Бирма не имеет никаких перспектив. Как и в Китае, в течение нескольких десятилетий перед революцией буржуазия оказалась неспособна ни довести до победного конца крестьянскую войну, ни гарантировать стабильное развитие общества, проведение индустриализации и создание современного государства.

Каждое из сменявших друг друга правительств предпринимало лишь самые слабые попытки добиться развития экономики. Ослабление империализма и новый баланс внешних и внутренних сил привели к тому, что офицерская каста увидела себя вынужденной установить стабильность в обществе. Во всех подобных странах развитие буржуазной революции и буржуазного государства в сторону современной буржуазной демократии в любом случае невозможно на сколько-нибудь длительный период, учитывая соотношение классовых и национальных сил и давление со стороны мировой экономики.

Таким образом, в Бирме было неизбежно установление бонапартизма или какой-то формы военно-полицейского государства. Каста армейских офицеров увидела себя в роли единственной страты, могущей взять на себя «спасение» общества от коллапса и дезинтеграции, поскольку слабая буржуазия оказалась очевидным образом неспособна предложить никакого решения. Бирманское офицерство, участвовавшее в событиях как одна из «социалистических» фракций, пришло к выводу, что единственным выходом для Бирмы является модель «социалистического» Китая, только под названием «бирманской модели социализма». И они быстро двинулись вперед по сходному пути — однопартийное тоталитарное государство и национализация собственности иностранных компаний, включая тиковые, нефтяные и транспортные. Затем они начали экспроприацию местной буржуазии, вплоть до владельцев мелких магазинов. Они опирались на крестьянство и рабочий класс. Но их моделью был не научный социализм, а наоборот — программа «бирманско-буддийского социализма».

Тот же процесс мы так или иначе можем наблюдать во всех колониальных странах. В настоящий момент мы видим нечто подобное в арабских странах, брожение в которых происходит в течение всего последнего десятилетия. В Египте революция против некомпетентного и коррумпированного режима агента империализма короля ФарукаКороль Фарук I был свергнут в 1952 году. Гамаль Насер был премьер-министром в 1954-56 и президентом в 1956-70. В 1956 году национализировал Суэцкий канал. была возглавлена офицерской кастой. Спустя некоторое время Насер стал проводить политику «арабского социализма».

Регулярность, с которой подобные тенденции проявляются в одной стране за другой, просто поразительна. Огромная часть египетской экономики уже национализирована. Великая Асуанская плотина с самого начала принадлежала государству. В течение этого года режим Насера национализировал значительную часть промышленности. Нетрудно предсказать, что под влиянием мирового экономического кризиса и при поддержке рабочих и крестьян правящая каста национализирует и оставшуюся часть экономики. Буржуазия настолько слаба и беспомощна, что неспособна ни к какому сопротивлению. Офицерская каста, проводящая революцию при бесспорной поддержке масс, делает это, поскольку при старом режиме не существует никаких перспектив современного развития нации. Также не существует и никаких сил, способных сопротивляться этим изменениям. Империализм слишком слаб и сделал все необходимые выводы из попыток военным путем подавить национальные революции в послевоенный период. Имея модель России, Китая, а сейчас и целой серии государств и пример развития ситуации в Алжире, несомненно, что правящая мелкобуржуазная каста (а также при опоре бонапартистского режима Насера на рабочих и крестьян) шаг за шагом поддержит полную национализацию производительных сил. Только так Египетское государство может ступить на мировой путь развития.

Играть подобную роль для этой касты тем легче, что их собственные доходы, привилегии и социальная роль тем самым возрастают и усиливаются. Буржуазная система в этих странах настолько истощилась и преждевременно распалась, что неспособна предложить никаких перспектив развития.

Но наиболее впечатляющим доказательством верности наших тезисов являются события в Ираке. Коммунистическая партия из-за своего трусливого оппортунизма и политики Хрущева не раздражать империалистов в этом регионе, не смогла воспользоваться революционной ситуацией, возникшей после падения старого режима. Имевшийся у масс импульс завершился разочарованием и деморализацией. Тем не менее, режим КассемаАбдул Кассем возглавил военный переворот и стал премьер-министром Ирака в 1958 году. Курды являются основной народностью, населяющей так называемый Курдистан — территорию, охватывающую часть Ирака, Ирана и Турции. В каждом из этих государств курды являются угнетаемым национальным меньшинством., несмотря на войну с курдами, стал предпринимать подготовительные меры для проведения национализации.

Недавний контрреволюционный военный переворот был направлен как раз против этих мер. Но сегодня, ради сохранения своей власти и видя безнадежность ситуации, сама эта каста, ведущая реакционную войну против курдского народа и совершившая кровавый контрреволюционный переворот против переходного режима, объявила о национализации наиболее важных отраслей промышленности и банков. Как и в Алжире, исключение было сделано для нефтяной промышленности из страха перед ответными мерами со стороны более могущественных игроков мирового рынка. Но в ближайшем будущем существующие сегодня тенденции будут только усиливаться.

Во Вьетнаме близится к своему успешному завершению освободительная крестьянская война, непрерывно продолжающаяся уже более 20 лет. Позиции американцев в Южном Вьетнаме слабеют, а завтра такая же судьба может ожидать и Южную Корею. Попытки сохранить старое полуфеодальное, полукапиталистическое государство обречены на провал, особенно учитывая пример находящегося в непосредственной близости Китая. И наиболее дальновидные представители капиталистического лагеря хорошо представляют себе ход этого процесса. Де Голль после Алжирского опыта ясно осознал эту проблему и сегодня хочет извлечь из происходящих событий наибольшую выгоду для национальных интересов Франции. Его правительство понимает, что для Америки эта несправедливая война также безнадежна, как была для Франции попытка удержать Алжир. Они понимают, что крупное землевладение и капитализм на этих территориях обречены. Так как же противостоять этой проблеме? Руководимая сталинистами и ограниченная националистическими перспективами крестьянская война снимает часть вопросов, препятствуя распространению «революционной заразы» на Запад. Но данные территории обречены быть потерянными в любом случае. Так почему бы не попытаться подстраховаться, обеспечив во Вьетнаме и остальной Юго-Восточной Азии победу такого националистически-сталинистского режима, который был бы независим от Китая, подобно тому, как Югославия независима от России?

Раз уж, как это ни прискорбно для них, конец капитализма на этой территории неизбежен, они хотят создания такого Вьетнама, который бы мог обратиться к Франции или даже к Америке за помощью и поддержкой ради сохранения своей независимости от Красного Китая. Американские планы относительно Польши, Югославии и Румынии — это завтрашний день их политики в Юго-Восточной Азии. По сути, это политика меньшего зла. Почему бы не попытаться извлечь все возможное даже из самой плохой ситуации и не сыграть на противоречиях разных сталинистских режимов? Тем более, что они не имеют прямого влияния на социальные отношения в метрополии, так же как Алжир под руководством националистов не влиял на Францию.

В Африке НкрумаКваме Нкрума был премьер-министром независимой Ганы (1957), затем президентом в 1960-66. Свергнут в результате военного переворота. Ахмед Бен Белла был избран премьер-министром Алжира после обретения независимости (1962), в 1963 стал президентом и был им до своего свержения в 1965-м. в Гане говорит об «африканском социализме». Под влиянием событий может получиться так, что и Гане придется национализировать всю промышленность. Например, это возможно под влиянием мирового экономического кризиса.

Похожий процесс имеет место и в Алжирской революции. Начав национально-революционную войну против колониального угнетения, Алжир быстро обнаружил, что находится в тупике, из которого невозможно найти выход, оставаясь на базе капиталистического общества. В результате Бен Белла и его FLN (Национально-освободительный фронт) были вынуждены шаг за шагом двигаться в направлении «социалистического решения».

В Алжире до недавнего времени отсутствовал промышленный пролетариат. Война велась в основном силами партизанской крестьянской армии, усиленной сельскими пролетариями и полупролетариями. Если бы французский пролетариат двигался по пути революции, это неизбежно повлияло бы и на борьбу в Алжире, но предательство Компартии и Соцпартии Франции направило борьбу Алжирского народа в русло чисто националистического FLN.

А это, в свою очередь, привело к ситуации, когда небольшие вкрапления французских рабочих, технических специалистов, владельцев небольших магазинов оказались в руках фашистской OAS (Секретной военной организации). К OAS перебегали даже те, кто сочувствовал социалистам и коммунистам, что лишь усугубляло конфликт. Победа революции привела к оттоку во Францию технического персонала, интеллигенции и квалифицированных рабочих, создававшему исключительные трудности для нового Алжирского государства. Режим в Алжире с самого начала имел бонапартистский характер. Если на ранней стадии на захваченных у империалистов предприятиях и существовали слабые элементы рабочего контроля, они не могли получить решающего значения в будущем. Без индустриального пролетариата и сознательной революционной партии, в условиях когда половина населения является безработными, режим будет приобретать все более и более бонапартистский характер.

Будет ли этот режим иметь форму буржуазного или пролетарского бонапартизма — покажет история. Развитие событий должно толкать руководство FLN и армии в сторону установления режима национализированной собственности под управлением государства. При националистическом руководстве и учитывая социальную структуру алжирского общества с отсутствующим сознательным пролетариатом и нынешнюю международную обстановку, все это может привести только к установлению модели близкой к сталинизму — то есть деформированного рабочего государства.

Симптомом подобного процесса является продвигаемая Бен Беллой идеология алжирского «исламского» социализма. Все эти буддистские, африканские и исламские «социализмы» и другие отклонения подобного характера являются отражением тех процессов, которые протекают в отсталых странах. Различия между этими революциями и пролетарскими революциями, как они мыслились Марксом и Лениным, находят свое выражение в различиях между «буддийско-мусульманским социализмом» и сознательным, «научным» социализмом. Но, конечно, несмотря на это, каждый революционер, достойный этого названия, должен со всем энтузиазмом приветствовать развитие колониальной революции, даже идущей по буржуазной линии. Каждый удар по империализму, каждый случай падения цепей национального гнета отмечает еще один шаг в борьбе за социализм, что не может не радовать все передовые элементы общества.

Таким образом, последние 15 лет развития колониальной революции, в каких бы формах она ни протекала, означают огромный шаг вперед для мирового пролетариата и всего человечества в целом. Она означает выход на историческую сцену людей, которых империализм держал ранее на положении животных и существование которых нельзя было назвать человеческим.

Следовательно, революционный рабочий класс приветствовал бы как громадный шаг вперед победу колониальной революции и обретение национальной независимости даже в буржуазной форме, поскольку поражение капитализма и лендлордизма, уничтожение элементов буржуазного общества и крупного землевладения означало бы громадный шаг вперед в улучшении положения этих стран и, следовательно, шаг вперед для всего человечества.

Процесс перманентной революции, в которой буржуазия неспособна разрешить задачи буржуазно-демократической революции, в условиях современного капиталистического общества дает мощный толчок к победе революции.

Но даже победы марксистской партии, обладающей знанием и пониманием механизма деформации и вырождения революции в России, Китае и других странах, может оказаться недостаточно, чтобы предотвратить деформацию революции по линии сталинизма, учитывая нынешнее соотношение сил в мире.

Победа революции в отсталой стране вроде Алжира в нынешних условиях, несмотря на то, что она была бы громадной победой мировой революции и должна была бы получить горячую помощь и поддержку со стороны как авангарда, так и всего мирового пролетариата, не может не пойти по линии тоталитарного сталинистского государства. Несмотря на огромный шаг вперед в виде прекращения навязанных империализмом, капитализмом и лендлордизмом стагнации и ограничения развития производительных сил и вступления этих стран на путь современного индустриального общества, такая революция не сможет разрешить всех стоящих перед обществом проблем. На более высоком уровне развития неумолимо будут возникать новые противоречия. Колониальным народам приходится расплачиваться за задержку революции на Западе, а это означает, что путь от революции против империализма и лендлордизма к пролетарской революции лежит через бонапартистскую деформацию.

Ярким показателем слабости «марксистских» теоретиков и отсутствия у них добросовестности в вопросах проблем социалистической революции является то, что проблемы разных стран рассматриваются ими не вставая на точку зрения мировой революции и мирового социализма. Даже в рядах «Четвертого интернационала» под давлением великого исторического регресса марксистская перспектива заменяется поиском панацеи.

Из всех исторических тенденций только большевики начинали с ясной международной перспективы. Русская революция проводилась и ясно осознавалась как начало революции в Европе. Международная перспектива — как безусловно необходимая основа социалистической революции — позволила большевикам завоевать на свою стороны не только руководящие кадры, но и массы.

Интернационализм понимался в тот период не как сентиментальная фраза, произносимая по праздникам, а как органическая часть социалистической революции. Интернационализм вытекает из единства мировой экономики, связать которую в единое целое и было исторической задачей капитализма. Если Россия с ее неизмеримыми ресурсами и наиболее сознательным пролетариатом, располагавшим великолепным марксистским руководством, не смогла разрешить всех проблем даже располагая ресурсами целого континента, то для марксистов смешно даже подумать, что при нынешней мировой конъюнктуре в какой-либо отсталой стране, в изоляции от здорового рабочего государства могло бы удержаться что-либо кроме бонапартистского государства более или менее репрессивного характера.

Интернационализм и сознательное руководство, взятые вместе, составляют органическую часть марксизма. Без них невозможны никакие шаги в направлении социалистического общества. Ни одно из этих государств, в пересчете на количество населения, не является настолько индустриально развитым, насколько была даже Россия в период революции. Индустриальное развитие отсталой экономики в условиях давления со стороны империализма и китайского и советского бонапартизма, давление внутренних противоречий, неизбежно возникающих в развивающейся экономике с ее дефицитом, столь же неизбежно приводят к выделению в обществе привилегированных слоев.

Независимость государства от массовой базы, в целом характерная для всех этих стран — даже там, где государство пользуется активной или пассивной поддержкой со стороны массы населения — показывает, что на основе отсталости невозможно запустить процесс растворения государства в обществе. Необходимый демонтаж временных структур государства, который будет задействован в обществе с реальным демократическим контролем и участием со стороны населения, сам по себе является непременным условием здорового перехода к социализму. Таким образом, дальнейшее развитие этих государств зависит от развития мировой революции.

В тех государствах где, подобно Индии и Шри-Ланке, буржуазии удалось на какое-то время сохранить неустойчивый баланс сил, ей удалось сохранить и какую-то видимость буржуазной демократии. Во многих странах Азии и Латинской Америки буржуазная демократия в той или иной форме сохранилась на базе послевоенного экономического подъема. Подобный режим еще может с успехом поддерживаться в Индии, буржуазия которой является, возможно, сильнейшей в экс-колониальном мире, но буржуазия колониальных стран не имеет реальных перспектив.

С началом первого же серьезного экономического кризиса, если капитализм к тому времени еще сохранится в Индии, буржуазная демократия будет обречена. В целях самосохранения буржуазия ступит на путь капиталистического бонапартизма. Такой процесс мы уже ясно могли видеть в ПакистанеДействие пакистанских конституций 1956 и 1962 годов было прекращено объявлением военного положения.. Но и в других странах Азии — а в особенности в Африке — высшие слои общества могут обеспечить свое самосохранение только на основе однопартийного бонапартистского государства — в Гане, в Египте и т.д.

На буржуазном базисе такие страны будут осуждены на распад и деградацию. Буржуазия может лишь наращивать и наращивать экономические, политические и социальные проблемы общества. В Индии буржуазия не разрешила ни проблему лендлордизма, ни национальную, ни кастовую проблемы. Несмотря на все промышленное развитие, реальный уровень жизни с ростом численности населения только снижается. А между тем, из всех этих государств у индийской буржуазии были наилучшие возможности ступить на путь развития современной экономики и современного государства.

Оказывая одной рукой помощь Индии, империализм другой рукой изымает у нее ресурсы через торговые соглашения и проценты по инвестициям, подрывая тем самым позиции индийской буржуазии. Несмотря на определенное развитие промышленности, экспорт в подобных странах состоит в основном и из продукции легкой промышленности и текстильного производства, а импортируют они товары тяжелой промышленности. При огромном размахе торговли на основе разделения труда между самими странами-метрополиями, империалисты до определенных пределов могут позволить широкий импорт товаров легкой промышленности из колониальных стран.

Однако, в последние пару десятилетий существовали наилучшие экономические условия, при которых подобные страны могли функционировать в рамках мирового рынка, к которому они прикованы, как Прометей к скале. И даже в этот период, наиболее благоприятный для капитализма в целом, экономическое положение колониальных стран, в сравнении с развитыми странами, еще более ухудшилось по сравнению с периодом колониальной зависимости в предвоенные годы. Когда перед наиболее мощными империалистическими государствами встанет вопрос о спасении себя от кризиса, который принесет экономический спад, «уступки», сделанные колониальным странам из страха перед их революциями, будут взяты обратно в попытке предотвратить социальный взрыв, надвигающийся в самих метрополиях. Это, в свою очередь, породит новые конвульсии и потрясения не только в метрополиях, но и в колониях.

Ни Маркс, ни Ленин, ни Троцкий не давали готовых планов развития общества — они лишь намечали основные и довольно широкие перспективы. Провал революции на Западе после вызванного сталинистским вырождением поражения революционной волны в Западной Европе, экспансия и консолидация сталинизма на Востоке — вот тот фон, на котором происходило революционное пробуждение колониальных народов.

Китайская революция наложила свой отпечаток на развитие событий в Азии. Вмешательство американского империализма во Вьетнаме, Южной Корее и других соседних с Китаем территориях было направлено на сохранение доставшихся от прошлого прогнивших социальных отношений. США пытались заполнить вакуум, возникший после изгнания англо-французских и японских империалистов. Военно-полицейские режимы в Южном Вьетнаме, Южной Корее и других странах Юго-Восточной Азии вполне можно сравнить с прогнившим режимом Чан Кайши накануне Второй мировой.

Слабая буржуазия этих стран не в состоянии разрешить задач буржуазно-демократической революции. Без американских денег и американских солдат режимы этих стран оказались бы сметены за одну ночь. Но даже и с американской поддержкой режим непрерывно подтачивается продолжающейся с самого конца Второй мировой непримиримой крестьянской войной, которая в долгосрочной перспективе почти неизбежно должна привести к победе крестьянских армий. Режим Южного Вьетнама ждет такая же судьба, как и режим Чан Кайши. И лишь располагая ресурсами США можно столько времени вливать доллары в бездонную бочку.

Сразу же после войны только предательская политика сталинистов, прежде всего российской бюрократии, позволила сохранить неустойчивый баланс сил в Азии в целом, а в Юго-Восточной Азии — в особенности. Но неспособность найти путь к современному развитию общества обрекает все эти режимы оказаться в мусорной корзине истории. Ослабнет ли по какой-то причине давление американского империализма или нет, но коллапс подобных режимов в любом случае неизбежен.

Бирма, Лаос, Камбоджа (Кампучия) показывают, по какому пути будут развиваться события. На базе капитализма у стран Азии нет возможностей для развития. В той или иной форме, но всем им будет дан импульс в направлении социальной революции. В Индии и Шри Ланке — в последней в особенности — с их развитым пролетариатом, вполне возможен переход буржуазно-демократической революции в социалистическую на базе классической идеи перманентной революции. Если борьбу за власть возглавит пролетариат, объединенный в революционную партию, то окончание буржуазно-демократической революции ознаменуется установлением рабочей демократии.

Однако, в подобных странах даже под руководством троцкистской партии вроде шриланкской «Сама СамайяLanka Sama Samaja Party была основной рабочей партией Шри-Ланки в конце 40-х, 50-х и 60-х годах. Начав как троцкистская партия, она затем выродилась, вступив в коалицию с буржуазной SLFP и к концу 1970-х потеряла массовую поддержку.», завоевание власти пролетариатом и установление режима рабочей демократии было бы только временным эпизодом с последующим перерождением или контр-революцией в той или иной сталинистской форме, если бы в сравнительно короткий срок за ним не последовала бы победа революции в развитых странах. Но, конечно, это был бы «эпизод» громадного исторического значения как для пролетариата развитых капиталистических стран, так и для народов развивающихся стран. Однако, даже величайшая революционная теория не в силах разрешить всех проблем в отсутствие необходимой материальной базы.

Только полная неспособность отжившего капитализма разрешить проблемы своей периферии может позволить взять власть в этих странах. Конечно, победа пролетариата на субконтиненте вроде Индии имела бы огромное значение как для Британии, так и для других европейских стран, если бы революция развивалась как в Китае 1925-27 г.г., когда пролетариат играл в ней решающую роль. С другой стороны, развитие революции по линии Китайской революции 1944-49 г.г. с решающей ролью крестьянства в форме партизанской войны, пошло бы по тому же пути, по какому пошла Китайская революция 1944-49 г.г.

Однако, развитие индийской промышленности и совершенно другие традиции индийского общества дают пролетариату преобладающий вес в общественной жизни страны. Если бы индийским марксистам удалось вовремя создать революционную партию, они могли бы привести индийский рабочий класс к победе, поставив своей целью установление рабочей демократии, возглавили бы движение крестьян за уничтожение лендлордизма в деревне, провели бы унификацию страны как первый шаг к международной социалистической революции.

Сталинистский же Китай во всех своих взглядах, методах и идеологии не случайно пропитан узким национализмом бюрократической касты. Если в процессе перехода от феодализма к капитализму исторически целый ряд режимов сменял друг друга как цвета в калейдоскопе, то это потому, что в процессе этого перехода само развитие производительных сил обеспечивало прогрессу определенную автономию: решающие буржуазные революции произошли сперва в Британии, потом во Франции, потом в Америке.

Исторически, в силу обстоятельств, обрисованных в целом ряде работу Троцкого и британских марксистов в период после его смерти, если революция сперва будет развиваться в слабых и отсталых странах, этот фактор (разрыв капитализма в самом слабом звене) в течение какого-то периода был бы решающим, порождая искажения и деформации, в которых развивается революция в этих странах.

Национальная ограниченность китайских сталинистов, их настойчивое стремление в склоке с российскими сталинистами смешивать худшие сорта реакционных сталинистских идей с демагогическими анти-империалистическими требованиями, кроме всего прочего показывают их неспособность осознать реальные проблемы мировой революции и их реальные цели и интересы. Даже решение национальных проблем в «неразвитых» частях мира осознается ими исключительно как часть дипломатических маневров китайского государства.

Их идея о построении в каждом формирующемся государстве собственного варианта социализма реакционна от начала и до конца. Но идея о «социализме в одной отдельной взятой стране» не упала с неба, она отражала интересы узкой бюрократической касты в России. В Югославии, Албании, Румынии и Северной Корее сходные идеи являются отражением тех же самых процессов и противоречий.

Более чем полтора десятилетия назад, предсказывая победу китайских сталинистов, британские троцкисты предсказывали также возможность, если не неизбежность, того, что эта узко-националистическая клика войдет в противоречие и в конце концов порвет со своими московскими товарищами. В этом смысле китайская революция имела вдвойне противоречивый характер. Будучи чрезвычайно прогрессивной в решении проблем развития Китая и придав мощный импульс национальному пробуждению проживающих в «неразвитых» странах двух третей человечества, обреченных на голод и нищету, она в то же время способствовала дальнейшему усилению сталинистской диктатуры в России и усилению сталинизма по всему миру.

В метрополиях-центрах капитализма рост сталинистских партий подогревается не только за счет узурпированной мантии русской революции, но и за счет ауры великой китайской революции. История китайского сталинизма могла бы показать, что с момента его прихода к власти он, по своей природе, идеологии, методам и перспективам не перерос и не мог бы перерасти узкого национального горизонта.

Его методы в Азии, даже вмешательство в Корейскую войну, диктовались не интернационалистическими соображениями, а явными стратегическими, экономическими и политическими интересами «китайского государства», то есть самой бюрократии. Ее оппортунистическое соглашение с правительством Неру не изменять социальных отношений в феодально-теократическом Тибете в обмен на соглашение с индийской буржуазией было расстроено из-за попытки контрреволюции в Тибете. Именно это заставило бюрократию, опираясь на свободных и крепостных крестьян, уничтожить старое тибетское общество.

Даже в пограничной войне с Индией из-за контроля над стратегической дорогой между Синцьзяном и Тибетом его метод ведения войны был продиктован исключительно националистическими соображениями, не было никаких попыток спровоцировать классовую борьбу в самой Индии. Его критика Москвы и оппортунистической политики французской, итальянской и других западных компартий носит более-менее вторичный характер и направлена на попытку добиться поддержки политики, методов и идей китайского государства. При этом ни разу не упоминается элементарная для марксистов идея о создании федерации социалистических государств Азии.

Так же ни разу не вставал и вопрос о создании российско-китайской федерации, который был бы поднят почти автоматически, если бы революция в Китае шла на ленинских принципах и сохранился бы ленинский режим в Советском Союзе. Таким образом, за то, чтобы направить Китайскую революцию и революции в других странах Азии по социалистическому пути, пролетариату и крестьянству этих стран придется заплатить новой революцией — правда, на этот раз не социальной, а политической революцией, направленной на установление рабочей демократии.

Историческая задача подобных режимов — возможно даже не осознанная — состоит в подготовке материальных и социальных сил, то есть промышленности и пролетариата, для закладки базиса социализма. В определенном смысле, это та задача, которую капитализм в этих странах оказался неспособен выполнить в том масштабе, в каком он это сделал на Западе. Победа социальной революции в странах Азии в такой ублюдочной форме в одно и тоже время порождает внутренние противоречия, связанные с ростом производительных сил, и запутывает наиболее сознательный рабочих на Западе, да и весь пролетариат в целом, в вопросе о том, что такое социализм и каковы его задачи.

Русская революция вызвала громадное революционное пробуждение пролетариата и на Западе, и на Востоке. Она подняла уровень сознания пролетариата Западной Европы на невиданную прежде высоту. Идеи, теории, понимание марксизма находились на высочайшем уровне. Идеи советов, рабочего контроля, рабочей демократии, переходного общества стали достоянием широко слоя передовых рабочих на Западе.

Этот рост сознания происходил на базе величайших социальных и демократических движений масс за всю мировую историю. Перед их освободительным воздействием, теоретическими заключениями, ростом уровня массового сознания бледнеют в своем значении даже уроки Парижской Коммуны, столь гениально описанные Марксом.

Если Китайская революция 1925-27 г.г. и могла окончиться победой, то только развиваясь по тому же пути, что и Русская революция 1917 г. Именно поэтому Троцкий в то время с такой уверенностью смотрел на тот эффект, который китайская революция могла бы произвести в России, приведя к свержению советской бюрократии, поскольку она бы вновь подняла, мобилизовала и революционизировала советский пролетариат. Но в то же самое время ее эхо отдалось бы и в пролетариате капиталистических стран Запада, связав тем самым все революции вместе одним неразрывным узлом. Троцкий рассматривал развитие событий под углом зрения «перманентной революции», поскольку воспринимал Китайскую революцию только на фоне перспектив мирового социализма.

Бюрократия в России относилась сравнительно благосклонно к революции 1949 г. (хотя Сталин и бюрократы не верили в возможность победы революции даже в той карикатурной форме, в которой она произошла), поскольку не расценивала и не могла расценивать — если хотите, не расценивала в ближайшей перспективе — победу ублюдочной бонапартисткой формы как угрозу своим позициям в Советском Союзе.

Британские марксисты предвидели и объяснили тот бесспорный исторический факт, что по иронии судьбы расширение революции на Китай, Восточную Европу и другие регионы, где установились бонапартистские режимы, добавит сплоченности, уверенности и силы советской бюрократии на целый исторический период.

Стоит лишь привести сравнение с революцией в отсталой стране вроде Испании — которую Троцкий считал скорее азиатской страной, чем современным европейским государством — чтобы увидеть все различия с революцией, в которой пролетариат играл решающую и доминирующую роль, в плане ее национального и мирового эффекта. Успех Испанской революции 1931-37 гг. ускорил бы революцию во Франции, Германии и других странах Западной Европы. Но выход на историческую сцену героического испанского пролетариата также подрывал бы и позиции советской бюрократии.

Та отчаянная поддержка, которую оказывала бюрократия буржуазной контрреволюции в так называемой Республиканской Испании диктовалась прежде всего безумным страхом перед пробуждением российского пролетариата. Победа в Испании на базе какой-либо формы рабочей демократии могла бы быстро привести к победе политической революции в Советском Союзе. Исходя из национальной и международной роли пролетариата в этих революциях можно легко увидеть разницу между нынешними победами в отсталых странах разных гибридных форм и пролетарской революцией, как ее понимали Ленин и Троцкий.

Опять же, это не вопрос эмоций или формальностей — дело идет об органической связи социализма и сознательного участия и контроля со стороны рабочего класса.

Достаточно только сравнить великую Китайскую революцию с политической революцией в ВенгрииВ 1956 году рабочие Венгрии восстали против правящей бюрократии. В течение шести недель они организовали две всеобщих забастовки и два восстания. Движение в конце концов было подавлено при помощи советской вооруженной интервенции., чтобы увидеть важнейшую разницу между революцией в ее бонапартистской форме и политической революцией. В Венгрии мы сразу же видим подъем и участие рабочего класса как ведущей силы революции, он сразу же начинает организовывать свои формы самовыражения, демократии и контроля.

После 20 лет фашистского террора, после 10 лет сталинистского террора рабочие Венгрии обнаруживают огромное упорство в отстаивании идей социализма и рабочей демократии как единственной гарантии будущего развития общества. Как будто начитавшись программных работ Троцкого, рабочие продвигали буквально те же идеи, которые Троцкий — выразитель идей, интересов и чаяний пролетариата — разрабатывал как требования рабочих для политической революции в России.

В то время как революции в Восточной Европе и Китае приветствовались, как расширяющие власть, привилегии и сферу законных интересов бюрократии, революция в Венгрии вселила смертельный страх в сердца всех бюрократов на пространстве от Пекина до Москвы и Белграда. Судьба всех режимов Восточной Европы висела на волоске. Со времен испанской революции не было такого социального потрясения, которое бы настолько привело в движение пролетариат Советского Союза и других рабочих государств. Именно поэтому, при бешеном одобрении Мао Цзедуна и лидеров других сталинистских государств, советская бюрократия была вынуждена организовать интервенцию в Венгрию и потопить революцию в крови, прежде чем пролетариат, как всегда в подобных случаях, смог выковать в огне борьбы так необходимую ему партию с марксистским руководством. Горячее пламя революции начало перекидываться даже на пролетариев в рядах русской армии, делая оккупационные войска абсолютно ненадежными. Чтобы потопить революцию в крови, пришлось для начала вывести войска, чтобы заменить их частями из более отсталых районов, которые на этой стадии борьбы были еще недоступны для революционной пропаганды.

Применив марксистскую теорию, было бы легко понять, что Китайская революция, будучи довольно удаленным событием, возможно, привлекла внимание и вызвала симпатии более передовых рабочих Западной Европы, но в целом для западного пролетариата она не была чем-то таким, с чем бы он напрямую связывал свои интересы и ожидания. Венгерская же революция, как и испанская до нее, немедленно вызвали к себе интерес рабочих масс Западной Европы. Помимо всех последствий, которые она имела для компартий и передовых рабочих Запада, ее эхо отозвалось среди широких масс на заводах, фабриках и вообще во всех местах, где концентрируется современный промышленный рабочий класс.

Отличие эффекта нынешних колониальных революций в отсталых странах от китайской революции 1925-27 г.г. состоит в том, что последняя развивалась по той же модели, что и Октябрьская революция, с той же самой ролью социальных классов. То же самое можно сказать и об испанской революции, которая тоже была революцией в отсталой стране. Если эти революции не привели к победе над буржуазией, то только из-за той роли, которую сыграло пролетарское руководство.

Пролетариат приложил все усилия, на какие только способен класс, чтобы произвести трансформацию общества «как в России». Но после Второй мировой войны, как в Китае, так и в других отсталых странах, где происходили революции, пролетариат не играл той же роли, что в Испании, Китайской революции 1925-27 г.г. или в Венгрии.

Товарищи, которые внезапно открыли для себя крестьянство, полу-пролетариев или даже деревенских пролетариев как основную силу колониальных революций, не поняли того реального значения и той роли, которую эти классы играли в революции. Там, где во главе пролетариата стоит сознательная революционная партия, мелкая буржуазия города и деревни, под твердым руководством пролетариата, может способствовать победе рабочего класса и установлению его революционной диктатуры — что обычно и понимают под диктатурой пролетариата, по выражению Троцкого, «в соответствии с нормой». Но даже этот случай возможен только там, где революция органически, шаг за шагом будет связываться с перспективами и идеей революции в мировом масштабе. В своей «Истории русской революции» Троцкий рассказывает, как под воздействием большевистской агитации и пропаганды солдат-крестьянин говорил о том, что единственным спасением для русской революции является мировая. Так Русская революция в отсталой стране вызвала те самые «Десять дней, которые потрясли мир».

Идея опереться на крестьянские массы, на «революционный элемент, которому нечего терять», идея рассматривать люмпен пролетариат как революционную силу, превосходящую по значимости «респектабельных индустриальных рабочих» с их высокими жизненными стандартами — это идеи БакунинаМихаил Бакунин — русский революционер, один из основателей анархизма, но уж никак не Маркса или Троцкого. Действительно, под влиянием революционного руководства пролетариата — что, опять-таки, будет зависеть от роли, которую играет такое руководство — эти классы могут играть важную роль в революции, как это было с крестьянством в Русской революции, а в определенной степени — и с городской мелкой буржуазией, также перешедшей на сторону большевиков.

Но по самой своей природе эти классы, где они играют доминирующую роль в переходный период, где они «используются» — в макиавеллиевском значении слова — сталинистским, экс-марксистским или бонапартистским руководством, накладывают на революцию свою решающую печать. Но играть подобную роль эти классы могут только благодаря, с одной стороны, тому тупику, в котором находятся капитализм и империализм, а с другой — из-за существующего баланса мировых сил, скрытой мощи пролетариата индустриально-развитых стран и, что важнее всего, из-за существования мощных бонапартистски-деформированных рабочих государств. Но там, где эти классы играют решающую роль в свержении капитализма в отсталых странах, их влияние на развитие событий неизбежно.

Революционные крестьянские армии Китая можно уподобить армии Кромвеля — в том смысле, что в ходе борьбы армия и партия сливаются воедино. Используя социалистическую фразеологию, они не могут, в то же время, обрести коллективного социалистического сознания, которое почти инстинктивно возникает у промышленного пролетариата.

Таким образом, подобные классы могут играть роль резервной армии революции, быть ее тараном, но ее острием является только обладающий революционным сознанием промышленный рабочий класс. Религиозные и другие предрассудки и суеверия, накапливавшиеся веками и даже тысячелетиями, могут играть важную и даже решающую роль в идеологии таких стран. Они находят свое выражение в публичных заявлениях лидеров подобных движений — как в Алжире — и имеют решающее значение при характеристике типа таких возникающих или могущих возникнуть революций в таких странах (при условии, что не случится победы пролетариата в индустриальных странах Запада).

Все эти черты не случайны. Но преступлением была бы сама мысль о том, что такие мерзости возможны со стороны подлинно марксистского руководства. Опошление революционного сознания в своих собственных целях — удел сталинистов или социал-демократов. Но, конечно, при всех огрехах, наростах и дефектах решающим фактором для марксистов является значимость социальных изменений. Не выплескивая вместе с водой и ребенка, в то же время необходимо сохранять непрерывность марксистских идей и находить путь к правильной политике, понимать неизбежный результат роли и отношения классов, в том числе мелкой буржуазия города и деревни в определении социальной роли и характера революции.

Подобные классы не могут играть независимую роль. Там, где они организуются под руководством экс-марксистов или той или иной формы интеллектуальной страты мелкой буржуазии — скажем, армейских офицеров Бирмы или Египта, экс-марксистов в Китае, интеллектуального слоя мелкой буржуазии в Гане и других странах — в описанных выше исторических условиях возможно, при слабости и гнилости буржуазии или вообще при отсутствии реальной буржуазии, установление переходного режима в форме бонапартистского рабочего государства.

Когда мы рассматриваем ту путаницу, которая преобладает во всем рабочем движении и заражает даже передовые слои марксистских кадров по этим вопросам, нужно только вспомнить о кристально чистых идеях Ленина и Троцкого о роли государства.

Даже при наиболее благоприятных исторических условиях, когда развитый пролетариат играет доминирующую роль в обществе, они предупреждали, вспоминая элементарнейшие идеи марксизма, об опасности, которую несет в себе само существование государства. Государство, — или, если быть точным, полугосударство — даже в развитых странах представляет собой источник опасности и заражения, предотвратить которые и удержать от перерождения и деформации может только высочайший уровень сознания и бдительность части рабочего класса и его руководства.

Подъем сталинизма в России был не случайным явлением, а следствием изоляции революции от развитых стран Запада. Даже немыслимая при нынешнем соотношении мировых сил пролетарская революция в одной из развитых капиталистических стран, если бы она не распространилась на другие страны, на длительном историческом промежутке оказалась бы перед угрозой вырождения и коллапса.

Но все соотношение сил в мире, весь ход исторического развития в нашу эпоху говорит о том, что победа революции в одной из стран Западной Европы, Британии, Америке или Японии немедленно изменила бы всю мировую сцену. Распространение ее было бы подобно лесному пожару и происходило бы гораздо быстрее и на более прочной основе, чем даже Русская революция.

Но давайте пойдем дальше и рассмотрим возможность того, что в странах вроде Франции или Италии, где пролетариат играет до крайности решающую роль и где его потенциальная сила еще более увеличивается развитием индустрии, сталинисты под влиянием революционной волны оказываются вытолкнуты к власти — что, теоретически, вовсе не исключается. Конечно, в нынешний момент обе сталинистстких партии — что итальянская, что французская — представляют собой вторую линию защиты буржуазного государства, но под влиянием революционной волны они могут значительно полеветь.

Если они будут вынуждены двигаться в направлении взятия власти, достичь этого можно будет только при полной мобилизации всех ресурсов, революционной энергии и способности части пролетариата к организации и борьбе. Такой пролетариат не позволил бы бюрократии развиться в такой степени, как в отсталых странах, где он не играл доминирующей роли. Без такой же высочайшей мобилизации пролетариата как во Франции 1936 г., Германии 1918 г., Испании 1936-37 г.г., невозможно обеспечить победу над буржуазией.

Но победа революции изменила бы внутреннюю и международную ситуацию. Сталинистская партия треснула бы по швам. С другой стороны, можно было бы сделать уверенный прогноз, что куда более вероятно, что новые великие революционные события немедленно создадут кризис в рядах сталинистских партий во всех индустриально развитых странах, который затем распространится и на страны Восточного Блока.

События последних двух десятилетий испытали на себе влияние сталинистского сифилиса. В момент раскола мирового сталинизма и развития националистических отклонений в части деформированных рабочих государств, той «националистической» роли которую играют коммунистические партии в капиталистических странах, то, что они уступили решающую роль в преобразовании общества — на Кубе, в Алжире, в Гане и других странах — мелкобуржуазному слою националистических интеллектуалов, служит историческим подтверждением той их роли, которую предвидел Троцкий, констатируя конец существования Третьего интернационала как революционной силы.

Кризис мирового сталинизма сегодня принял такой характер, что должен положить конец фанатической бездумной приверженности и слепой лояльности со стороны революционных рабочих, в том числе и их передовых слоев. Но и этот процесс необходимо брать диалектически. Сталинисты старой закалки были все же более революционными по своему сознанию и пониманию, чем те, кто сегодня входит в ряды сталинистских партий, по крайней мере, в промышленно развитых странах.

Два десятилетия «мирных» социальных отношений, в сравнении с потрясениями предвоенного периода и революционными потрясениями, происходившими в момент окончания Второй мировой, серьезно притупили сознание передовых слоев сталинистского движения. Два десятилетия отравления сталинистских партий шовинистическим ядом понизили его теоретический уровень. На понижение теоретического уровня рядовых сталинистов повлияло и то, что все это совпало с периодом нового подъема и роста капитализма.

В рядах сталинистских партий отражаются шок и потрясения, испытываемые сталинистским миром: XX съезд, Венгрия, новый раскол между сталинистскими государствами, в особенности между Россией и Китаем, — все это прокладывает путь для позднейшей решающей трансформации отношений внутри этих партий. Перед лицом революционных событий рядовые члены партий никогда уже не будут столь безропотно воспринимать ту контрреволюционную роль, которую сталинисты в прошедшую эпоху играли в массах капиталистических стран.

Однако, развитие событий в данном случае будет проходить настолько сложно, что его невозможно заранее предсказать. В своей критике программы Коминтерна в его ранний период Троцкий предупреждал, что теория «социализма в одной стране» неизбежно приведет партии Коммунистического интернационала к националистическому вырождению. Этот прогноз — хотя и с некоторыми историческими особенностями — подтвердился как для тех стран, где сталинисты из-за особого развития истории пришли к власти, так и для капиталистических стран.

Великолепное предвидение Троцкого — хотя и таким путем, который нельзя было предсказать заранее — показало силу марксистского предвидения и анализа, исходящих из фундаментальных принципов. Эти принципы возникают из взаимоотношения классов внутри общества. И любая тенденция в рабочем движении, которая на каждом серьезном историческом повороте не будет рассматривать события с этой фундаментальной точки зрения, неизбежно рискует подпасть под влияние и давление враждебных тенденций — вроде реформизма и сталинизма.

Искаженный характер китайской революции, находящий свое отражение в нуждах и интересах бюрократической элиты, оттеснившей от власти даже крестьян, не говоря уже о рабочих, неизбежно накладывает свою печать на взгляды правящей китайской клики. Она имеет больше общего с традиционным китайским мандаринизмомМандарины были китайскими чиновниками и государственными бюрократами с ранних времен династии Хань до 1911 года. Они говорили на особом диалекте, носили специальные халаты и занимали привилегированное положение в обществе., чем со здоровым рабочим государством — в том смысле, что доминирующую роль в государстве играет правящая аристократическая, бюрократическая элита.

Их критицизм в отношении других сталинизмов диктуется националистическими соображениями, как, впрочем, и у прогнившей сталинистской русской бюрократии. Вся их политика — как в международной дипломатии, так и во вмешательстве в дела рабочего движения — диктуется также националистическими соображениями. Их националистическая ориентация и перспективы являются наиболее важным аспектом их борьбы против российской бюрократии. Говоря о «столетиях строительства социализма в Китае», они заходят даже дальше, чем хотелось бы самому Сталину.

Их критика оппортунизма Тольятти, Тореза и британских и американских коммунистов связана с идеей, что это было «не их дело», что они не хотели «вмешиваться» в дела других партий и только критика Китая лидерами этих партий спровоцировала возмездие со стороны китайцев. Складывается впечатление, как будто китайцы проспали 15 лет, а потом вдруг заново открыли для себя работы Маркса и Ленина.

Их критика соглашения между Россией и Восточной Европой о создании Совета Экономической Взаимопомощи представляла собой самый худший тип узкого национализма. Справедливо, что это соглашение было предложено Россией ради усиления своего контроля и влияния на эти страны. Решение лежало в создании Федерации Балканских Государств, которая вступила бы в федерацию с Россией, а затем — в еще более мощную федерацию с Китаем. Но такое решение невозможно в условиях господства бюрократии во всех этих странах.

Вся их политика определяется узкими групповыми интересами правящей элиты. Как следствие, все они вынуждены опираться на самые реакционные предрассудки и шовинизм. Только партия, отражающая реальные интересы пролетариата, может основываться на подлинном интернационализме и проводить политику взаимопроникновения экономик этих стран к обоюдной выгоде для всех. Мировая экономика настоятельно нуждается в объединении и единстве в противовес безумному расточительству партикуляризма. И сегодня это признает даже сама буржуазия, свидетельством чего являются соглашения о создании Общего рынка (предшественник нынешнего ЕС — прим.перев.). Но буржуазия не может до конца разрешить эту проблему, а предпринимаемые ей половинчатые меры в конце концов приведут к тому, что ее «интернационализм» распадется и перейдет в свою противоположность — ядовитый национализм и тарифные барьеры.

Троцкий многократно подчеркивал, что двойным злом нынешней эпохи являются частная собственность плюс узкие рамки национального государства. Оба этих фактора препятствуют развитию производительных сил и являются причиной того, что капиталистическая система в мировом масштабе созрела и перезрела для социальной революции.

В отсталых странах — на определенном историческом промежутке — национальное государство, образованное путем изгнания империалистов, является мощной и относительно прогрессивной силой. Но на международной арене подобные государства сразу же сталкиваются с тормозящим их развитие подавляющим господством развитых стран.

Но для стран, где пролетариат может придти к власти — как для развитых, так и для отсталых — решающей является именно международная перспектива. Одного этого было бы уже достаточно для осуждения высокомерного национализма бюрократии этих стран. Она одновременно играет прогрессивную роль — защищая основу режима, национализированную собственность, — но также и чрезвычайно реакционную, защищая свои привилегии, что находит свое крайнее выражение в узком национализме.

Не будем сейчас останавливаться на подробном рассмотрении теоретических построений и многовариантных прогнозов, которые делал Троцкий в своих последних статьях, которые недопонимались и искажались Шахтманом, ДойчеромИсаак Дойчер вступил в Компартию Польши в 1926 году, исключен в 1932 за оппозицию сталинизму. Автор биографий Сталина и Троцкого. и Клиффом. В данном случае нас интересует упор, который Троцкий делал на том факте, что исторической задачей является не только свергнуть капитализм, но и положить конец существованию старых национальных экономик, ограничивающих и тормозящих развитие производительных сил.

Фактически, Троцкий придавал решающую важность вопросу о реакционной роли национального государства и показывал, что одно только уничтожение частной собственности, при всей его огромной исторической важности, тем не менее, без уничтожения первого будет иметь лишь преходящий характер.

Сохрани русские рабочие контроль над своим собственным государством, революции в Китае и Восточной Европе не приобрели бы такого реакционного националистического характера. Проблема развития Сибири в таком случае могла бы быть решена за счет дружественной миграции миллионов китайских крестьян, которые прошли бы обучение под руководством русских специалистов, в результате чего богатейшие ресурсы этой огромной территории использовались бы с выгодой для обоих народов и для укрепления федерации между ними.

Но даже об этой — кстати, довольно умеренной практической схеме — не могли и помыслить ни китайская, ни российская бюрократия, ограниченные своими кастовыми интересами. Китайцы, со своей точки зрения, поднимали проблему «национального» социализма, при котором каждая страна должна развиваться за счет своих собственных ресурсов, в то время как русские ставили вопрос об «интернационализме» — то есть использовании промышленной мощи своего государства для господства над более слабыми экономиками сталинистских государств Восточной Европы. Национальная ограниченность китайских сталинистов просто кричит с каждой страницы их документов. В этом отношении нет смыла выбирать между двумя могущественными сталинистскими государствами.

Один из ироничных парадоксов истории состоит в том, что в экономически развитых странах Западной Европы переродившееся руководство сталинистских партий кутается в грязные лохмотья устаревшего национализма. Они с националистических позиций критикуют попытки буржуазии преодолеть рамки национального государства — задача, разрешить которую современная буржуазия абсолютно не в состоянии, несмотря на все свои слабые и нелепые старания.

Для марксистского крыла в рабочем движении именно это должно стать исходным пунктом в критике всех фракций воинствующего сталинизма. Не должно быть никаких уступок никакому националистически выродившемуся крылу сталинизма. Троцкий объяснял слабость Четвертого интернационала, кроме всего прочего, также и силой влияния националистических идей и традиций.

Сегодня в западных странах-метрополиях сталинисты уже являются скорее чем-то вроде второразрядной реформистской агентуры буржуазии, чем надежным орудием внешней политики русской бюрократии, как это было в прошлом.

Борьба между Россией и Китаем предоставила бюрократиям коммунистических партий определенную самостоятельность. Десятилетия ядовитой шовинистической пропаганды не только дезориентировали верхние слои компартий в странах-метрополиях, но и заразили их рядовых членов. Завоевать под знамя марксизма полное оппозиционного беспокойства значительное большинство кадровых элементов, которые смотрят сегодня на Пекин как на революционное руководство, можно только делая постоянное ударение на интернационалистских аспектах теории.

Все кадры сталинистских партий держались в неведении относительно этих вопросов. И именно нашей задачей является достучаться до этих кадров и поставить перед ними эту проблему. В самом начале борьбы Левой Оппозиции Лев Троцкий подчеркивал и делал ударение именно на этом. Этим вопросам он посвятил свою «Критику проекта программы Коминтерна». С тех пор прошли десятилетия — и какие десятилетия! — на протяжении которых едва ли не каждое событие служило подтверждением правильности этого подхода. Он всегда занимал центральное место в раздумьях Троцкого. Товарищи, которые мечтают отыскать «более легкий» подход, занимаются самообманом. Бессмысленно думать, что оппортунистический «текущий», «современный» подход может быть успешным, коль скоро из него выхолощена революционная составляющая.

С какой стати кадры из России или Китая будут обращаться к Четвертому интернационалу, если ему нечего им предложить? Но что мы можем им предложить, кроме теории, созданной мастерами и в дальнейшем усиленной и обогащенной опытом минувших десятилетий? Эпизодическая критика может только побудить эти кадры критически относиться к тому или иному вопросу. Но так мы не завоюем ни их, ни обеспокоенные массы на свою сторону.

В некотором смысле, кризис сталинизма сеет все больше смущения в рядах коммунистических партий. Путаницу и смущение вносят отсутствие просвещения в отношении фундаментальных основ марксизма, националистическое перерождение сталинизма, фальшивый блеск революционных побед в Китае и других странах, грядущая победа крестьянской войны во Вьетнаме. Но склока между всеми фракциями сталинистов, особенно между Россией и Китаем, сеет семена ужасающего кризиса сталинистских партий, в особенности в метрополиях.

В определенном смысле, непосредственным эффектом русско-китайского конфликта, наряду с внесением беспокойства среди массы членов коммунистических партий, является и усложнение задачи марксистов. Множество кадров, озлобленных на оппортунизм коммунистических партий, приветствуют, как им кажется, «революционый» поворот Китая. Вместо могущественной России, они начинают видеть революционный центр в могущественном Пекине. Их не интересует случайная критика.

Тем не менее, этот кризис открывает путь для полной трансформации сил на мировой сцене. Рабочая бюрократия в Западной Европе давно уже потеряла некритический энтузиазм своих последователей. Теперь подошла к концу и некритическая приверженность в рядах коммунистических партий. Она уже значит не более, чем догмат о непогрешимости папы римского.

Грядущие в ближайшие одно или два десятилетия великие события покажут — пусть и с некоторым запозданием — всю правоту прогноза Троцкого, что от старых «Интернационалов» рабочего класса не останется камня на камне. Изменившееся сознание масс полностью проявится и в массовых коммунистических партиях, особенно во Франции и Италии. Никогда больше рядовые члены компартий не будут без массового движения протеста терпеть вероломные предательства вроде тех, что были в 1936 г. во Франции и Испании или в 1944-47 г.г. во Франции и ИталииПосле поражения германских оккупационных сил в 1944 году рабочие Франции и Италии были настроены революционно. Но компартии обеих стран вступили в так называемые «правительства народного единства», где правящий класс использовал коммунистов, чтобы рассеять энергию рабочего движения. Как только непосредственная опасность революции миновала, коммунисты были выброшены со своих постов.. Коммунистические партии будут расколоты сверху донизу.

Для Четвертого интернационала превыше всего необходима непримиримая критика как советской, так и китайской бюрократии. Исключительно сложной является работа Четвертого интернационала в колониальных странах. Крестьянским массам, кругозор которых чрезвычайно ограничен, не так-то легко подняться над национальным горизонтом. Пойти в этом направлении они могут только под руководством пролетариата и только если будут видеть связь международных перспектив со своими непосредственными материальными нуждами.

Доктрина Маркса, Ленина и Троцкого по самой своей природе соответствует взглядам пролетариата в определенный исторический период. Конечно, пролетариат тоже не является абсолютно устойчивым к националистической отраве. Именно поэтому столь необходимо, обращаясь к передовым рабочим, делать ударение на необходимости интернационалистского подхода не только в развитых, но и в отсталых странах. Не понимать этого — значит потерять наши кадры. Никаким тенденциям в нашем движении нельзя делать никаких уступок по этому вопросу.

Конечно, с точки зрения мировой политики, массовые народные восстания в колониях подготавливают новый расклад сил на международной арене. Но полностью поменять все международные отношения может только выход на сцену истории «тяжелых батальонов пролетариата» в Западной Европе, Японии и Америке.

Троцкий когда-то предупреждал, что Четвертый интернационал исчезнет, если не найдет дорогу к массам. Это предупреждение можно продолжить и усилить еще одним. Если не вбивать в сознание наших кадров развитые и расширенные, но в то же время фундаментальные базовые идеи троцкизма, интернационализм дегенерирует в направлении политического импрессионизма и будет тащиться в хвосте реформистов, и китайских или русских сталинистов. Нельзя эпирически прогибаться под события, нужно вновь и вновь поднимать и двигать вперед базовые вопросы, особенно в теоретических работах и журналах Интернационала.

Необходимо со всей остротой поставить вопрос: или колониальная революция представляет собой особую форму, возникшую из-за задержки революции в развитых странах... или для Четвертого интернационала не остается никакой другой роли кроме роли самозванных доброжелательных советников Кастро, Мао и Бен Беллы.

Необходимо со всей ясностью понимать, что с точки зрения марксизма аргументы Плеханова и других лидеров меньшевиков, что Россия не дозрела до социалистической революции были бы абсолютно справедливы... если брать Россию изолированно от всего мира и международных перспектив большевизма. Все другие тенденции и группировки в рабочем движении были обречены на бесплодие и коллапс из-за отсутствия международных перспектив как основы для своей деятельности. Колониальные революции представляют собой огромный шаг вперед для всего человечества. Но сам их успех породил новые конвульсии и противоречия. Решение проблемы может быть найдено только на международной арене — в победе пролетариата в развитых странах.

Условия, в которых протекали эти революции и все последующее развитие этих стран обрекает их на новые политические революции ради установления рабочей демократии. Задача марксистов состоит в том, чтобы вооружить хотя бы авангард пониманием развития событий и стоящих проблем.

Кроме всего прочего, прочно завоевать на свою сторону передовые элементы компартий можно только в том случае, если они воспримут базовый подход. Эклектичный подход в стиле: «в этом случае правы китайцы, а в этом — русские», вряд ли сможет кого-то убедить. Так можно только заразить кадры самих троцкистов мелочностью и схоластикой.

Необходимо четко обозначить реальные причины конфликта между Россией и Китаем. Для марксистов таковыми могут быть только Великодержавные Национальные Интересы обеих бюрократий — то есть то есть власть, привилегии, доходы, престиж правящей страты обеих стран. И это не какие-то побочные аргументы, а именно центральный вопрос. Не отходя от базовых принципов марксизма, никаким другим путем невозможно объяснить возникновение этого феномена, равно как и политику рабочей бюрократии в других случаях. Нас должны интересовать не какие-то идеологические химеры и их рационализация, а реальные плотские интересы бюрократии.

Сегодня, как и всегда, марксизм остается наукой о перспективах. Без ясных перспектив международного движения мы обречены на деградацию и коллапс.

События в колониальном мире развиваются на базе длительного экономического подъема в метрополиях. То есть мы имеем самые лучшие условия, которые только может предложить мировой капитализм колониальным народам. Что же будет в случае неизбежного спада?

Однопартийные государства, возникающие то тут, то там в ходе колониальных революций и освободительных движений, изначально являются бонапартистскими по своему характеру.

Слабая буржуазия, если она существует, отодвигается в сторону, а во многих страх Азии и Африки ее и вовсе нет. К власти выталкиваются интеллектуалы, представляющие интересы верхних слоев мелкой буржуазии. Такова ситуация в Гане, Конго и бывшей Британской Восточной Африке.

В условиях экономического спада мы можем увидеть целую лавину движений в Азии, Африке и Латинской Америке, направленных на социальную революцию в такой специфической форме. Пожалуй, из всей Африки только в ЮАР промышленный пролетариат настолько развит, чтобы сыграть ту же роль, какую рабочий класс обычно играл в революциях в России и в других странах.

Но центральной особенностью всех этих режимов является их неспособность разрешить проблему устаревших национальных границ. Насер потерпел неудачу в объединении Арабских государств. Кеньятта только притворялся, что хочет заключить соглашение о создании Восточно-Африканской Федерации, чтобы похвастаться своими маневрами перед империалистами и таким путем добиться независимости. Попытка Нкрумы сформировать Всеафриканскую федерацию совсем недавно показала свое бесплодие. Таким образом, все они оказались бессильны разрешить фундаментальный вопрос. Странный характер режимов, возникающих в результате колониальной революции, обусловлен именно задержкой взятия власти пролетариатом в странах-метрополиях. Это лишь еще более подчеркивает тот очевидный факт, что капитализм уже не только созрел, но сильно подгнил в ожидании социальной революции.

Когда какой-либо класс запаздывает с выходом на сцену и неспособен выполнить требующуюся от него историческую роль, то эту задачу принимают на себя другие классы и социальные силы. При переходе от феодализма к капитализму, скажем, в Японии, правящая дворянская верхушка трансформировалась в промышленный правящий класс, и это до сегодняшнего дня наложило свой отпечаток на социальные отношения в Японии. В Германии, где, как подчеркивали Маркс и Энгельс, буржуазия провалила или оказалась вовсе неспособна выполнить задачи буржуазно-демократической революции, их пришлось выполнять классу юнкеров. Это наложило отпечаток на социальные отношения в Германии на целую историческую эпоху, пережитки которой мы можем встретить еще и теперь.

В нынешнюю эпоху абсурдно верить, что буржуазное государство сможет нормально развиваться в Кении, на Цейлоне или, скажем, в Ираке. Они пришли на историческую сцену слишком поздно и у их буржуазии уже нет того пространства для развития, которое было во Франции, Британии или Америке. Они уже не могут надеяться на успешное состязание с мощной промышленной инфраструктурой метрополий.

Под угрозой спада и коллапса они уже не могут оставаться поставщиками сырья и продовольствия в обмен на промышленные товары. Но на пути капитализма их промышленное развитие может быть только очень слабым. Они должны найти иной путь или уступить дорогу анархии либо иным силам.

И они находят готовую модель в московской бонапартистской клике. Хрущев во время своего визита в Египет не зря с удовлетворением отзывался о процессе появления в Африке подобных националистических режимов. Дружественные жесты в сторону иракского диктатора Арефа последовали после проведения в Ираке национализации. Предоставляя ему щедрую помощь, Хрущев отмечал, что националисты, как он выразился, «по примеру России», следуют по пути «социализма» — не имея даже компартии, чтобы проводить его в жизнь!

Старая система в этих странах попросту не имеет сил для сопротивления. Таким образом, историческое движение огромного масштаба возникает на периферии, слабо связанной с капиталистической системой. В некотором смысле подобные изменения идут на пользу всего человечества. Но ужасным предательством было бы видеть в подобных режимах подлинное воплощение социализма. В условиях отсталости они могут быть только уродливой карикатурой на него, особенно при отсутствии независимого рабочего движения. Как буржуазия, так и сталинистская бюрократия смотрят на подобные движения с ужасом, видя в них резерв здоровой пролетарской революции. Все эти битвы, важные сами по себе, являются в то же время и первыми схватками мировой пролетарской революции. Они увеличивают мощь ее резервов. Но в то же самое время они до невиданного ранее уровня обостряют свои собственные противоречия. Но мировая ситуация сразу же изменится с началом решающих битв в самой метрополии. Победа в Британии, Японии или любой другой промышленно развитой стране сразу же полностью изменит мировую расстановку сил. Конечно, нельзя исключать и политической революции в России или Восточной Европе, которая также играла бы решающую роль для всего человечества. Режим рабочей демократии с его полной свободой и полу-государством, возникшими вместо тоталитарного контроля, послужил бы маяком для всего мира. Социалистическая Европа, Япония и Америка повели бы затем Азию, Африку и Латинскую Америку прямиком к Мировой Коммунистической федерации.

Вот та перспектива, которая должна послужить основой для работы всех наших кадров во всех странах мира. Вне этой перспективы нет выхода ни у отсталых стран, ни у всего человечества в целом.

Август 1964 г.

Тед Грант

Колониальная революция и деформированные рабочие государства

июль 1978 года

В буржуазных странах прошлого, когда буржуазия еще не сыграла своей роли и могла с уверенностью смотреть в будущее — то есть когда она еще была действительно прогрессивной в смысле развития производительных сил — она поколениями и десятилетиями совершенствовала государство как орудие своего классового господства. Армия, полиция, гражданские чиновники — особенно их средние слои и ключевые высшие должности: руководители служб, главы департаментов, шефы полиции, офицерский корпус, в особенности полковники и генералы, терпеливо отбирались чтобы обслуживать нужды и интересы правящего класса. По мере развития экономики они со всем рвением выполняли свою миссию и роль по обслуживанию так называемых «национальных интересов» — то есть интересов имущего — и правящего — класса.

В Сирии, как и во всех экс-колониальных странах, империалисты, в данном случае французские, под давлением своих конкурентов, особенно американского империализма, были вынуждены отказаться от прямого военного господства. Но возникшее государство не является прочным и устойчивым. Из-за слабости и недееспособности буржуазии получила относительную самостоятельность военная каста. В результате последовала целая череда военных переворотов и контр-переворотов. Но в конечном счете все они отражали классовые интересы правящего класса и не могли играть самостоятельной роли.

Борьба между различными военными кликами всегда является отражением противоречий и нестабильности определенного общества. Персональные цели генералов всегда отражают различные интересы социальных классов или различных фракций одного класса, например, буржуазии или различных фракций мелкой буржуазии или — при определенных условиях — даже пролетариата, если он далеко продвинулся в направлении взятия власти. Офицерская каста должна отражать интересы каких-то классов или группировок, существующих в обществе. Офицерство не может представлять само себя, хотя, конечно, вполне может грабить общество и поднять над ним собственную правящую касту. Но в любом случае оно все же обязано иметь в данном обществе какую-то классовую базу.

Бонапартистские режимы не висят в воздухе, а балансируют между классами. В конечном счете, они представляют какой-то из господствующих классов общества. Экономика этого класса определяет и классовый характер бонапартизма. Некоторые из таких стран, например, в Латинской Америке — полуколониальном континенте, находившемся в течение последних ста лет под господством британского, а затем еще более сильного американского империализма — тем не менее, в течение более ста лет обладали номинальной независимостью. Как следствие, несмотря на период турбулентности, правящие классы капиталистов и земельных собственников имели достаточно времени для совершенствования своего государства. Но иногда вооруженные силы различных фракций или различные фракции вооруженных сил могли отражать интересы различных фракций правящего класса или даже давление со стороны империалистов — в основном американских.

Но и по сию пору они всегда отражают интересы правящего класса в целом по защите частной собственности.

В Бирме, где возникший после падения британского господства режим столкнулся с целой чередой войн и восстаний, правящий класс оказался неспособен «сохранить целостность страны». Армия, сформированная на базе «Антифашистской лиги народного освобождения», объявила себя «социалистической».

Имея по соседству образец Китая, армейское командование устало от неспособности капиталистов и земельных собственников решить проблемы Бирмы. Опираясь на поддержку рабочих и крестьян, они организовали переворот, экспроприировали капиталистов и земельных собственников и установили в Бирме «Буддистское социалистическое государство».

Китай

До самой Русской революции даже Ленин отрицал возможность победы пролетарской революции в отсталой стране. Китайская революция 1944-49 годов развивалась вовсе не по модели 1925-27 года. Это была крестьянская война, возникшая из-за неспособности буржуазии выполнить задачи буржуазной революции — ликвидацию лендлордизма, национальную унификацию, изгнание империалистов — что в итоге привело к победе китайских сталинистов.

Их программа не имела фундаментальных отличий от того, что первоначально хотел Кастро на Кубе — 50 или 100 лет «национального капитализма» в союзе с «национальной буржуазией». Из этого многие американских буржуа были уверены, что перед ними простые «аграрные реформаторы».

И только марксистская тенденция в Британии в ожесточенной полемике со сталинистами и сектами мнимых «троцкистов» доказывала, что победа Мао неизбежно должна привести к установлению деформированного рабочего государства.

Еще в тот период, когда в программе Мао и КПК стояли капитализм и «национальная демократия», мы могли предсказать неизбежность пролетарского бонапартизма в Китае на следующей стадии. Это вытекало из того, что характер происходящих событий не имел ничего общего с методами пролетарской революции в России 1917 года.

Власть была завоевана через крестьянскую войну путем раздачи земли солдатам армии Чан Кайши. Военная победа была одержана, а капитализм и лендлордизм — экспроприированы в результате балансирования между классами в чисто бонапартистской манере. Почти все так называемые «троцкистские» секты сегодня принимают это как свершившийся факт. Но никогда прежде в истории, даже теоретически, вопрос не ставился так, что крестьянская война в ее классическом виде может привести к установлению рабочего государства, хотя и деформированного. По причинам, которые мы не будем здесь рассматривать, китайские рабочие оставались пассивными на протяжении всей гражданской войны. Но здесь перед нами великолепный пример того, как один класс — крестьянство в форме Красной Армии — выполняет задачи другого.

Сегодня забавно смотреть на те секты, которые проглатывают не поперхнувшись идею, что «рабочее государство» может быть установлено в Китае крестьянской армией — на том лишь основании, что во главе этой армии стоит так называемая «Коммунистическая» партия. С точки зрения классического марксизма такая идея могла бы показаться ужасной и фантастической. Крестьянство, как класс, менее всего способно проникнуться социалистическим сознанием.

Считать подобный процесс «нормальным» значит отклоняться от марксизма. Он может быть объяснен только тем тупиком, в который завели Китай капиталисты, параличом империализма, существованием сильного деформированного бонапартистского государства в виде сталинистской России и, что самое важное, задержкой революции в индустриально развитых странах мира. Колониальные страны не могут ждать. Груз накопившихся проблем слишком велик. Нет никакого пути вперед на базе капитализма. Отсюда и все специфические отклонения в колониальных странах. Но расплатой за них, как и в Советском Союзе, является необходимость второй политической революции, которая отдаст контроль над обществом, промышленностью и государством в руки пролетариата. Только это может стать подлинным началом социалистической трансформации общества — или, по крайней мере, первым шагом в этом направлении.

Широкая поддержка «социализма» не только среди рабочего класса, но и среди крестьянства и даже широких слоев мелкой буржуазии колониальных стран является отражением того полного тупика, в котором в нынешнюю эпоху находятся капитализм и лендлордизм в колониальных странах. Но это также и результат Русской и Китайской революций и их достижений в развитии промышленности и экономики. Но это же создает и почву для развития пролетарского бонапартизма.

По Энгельсу, любое государство может быть сведено к отрядам вооруженных людей. С поражением и уничтожением армии и полиции Чан Кайши, с уничтожением армии БатистыФульхенсио Батиста — кубинский диктатор, правивший при поддержке США с 1933 года, пока в 1959 году не был свергнут в результате партизанской войны под руководством Кастро на Кубе, власть оказалась, соответственно, в руках Мао и Кастро. И тот факт, что Мао номинально был «коммунистом», а Кастро буржуазным демократом, ничего в данном случае не меняет.

Московский образец

Мао был настолько далек от модели пролетарской революции, что вступая в Шанхай и другие города, его войска «ради сохранения порядка» открывали огонь по рабочим, захватывавшим заводы и встречавшим их демонстрациями под красными флагами. Образцом для созданного Мао государства была Москва 1949 года, а не Москва 1917-го.

Мао, в типично бонапартистской манере, балансировал между классами, опираясь на армию, которая всегда в прошлом была инструментом бонапартизма (буржуазного). Имея перед собой отличный московский образец, он, опираясь на рабочих и крестьян, смог безболезненно уничтожить буржуазию. Как говорил Троцкий, против льва нужно ружье, а против блохи достаточно ногтя. Следовательно, балансируя между буржуазией, рабочими и крестьянами, ради предотвращения захвата власти рабочими, Мао и его банда, — сперва усовершенствовав государство — смогли сначала подавить буржуазию, а затем повернулись против рабочих и крестьян, чтобы уничтожить любые могущие возникнуть элементы рабочей демократии.

Вслед за этим бюрократия развилась в тоталитарную однопартийную диктатуру, и в центре этой бонапартистской диктатуры встал единственный человек — сам Мао. Но марксистская теория не зря считает совершение социалистической революции и переход к социализму задачей рабочего класса. Эта роль выпадает ему не произвольно, а из-за его особой роли в процессе производства, что вырабатывает у него особый тип сознания, которым не обладает ни один другой класс. И менее всего выработать такое сознание способно мелкобуржуазное крестьянство. Революция, опирающаяся на этот класс, по самой своей природе была бы обречена на вырождение и бонапартизм. Именно поэтому пролетарская бонапартистская диктатура защищает привилегии государственной, партийной, промышленной элиты и интеллектуалов науки и искусства, как это и происходит во многих отсталых странах.

Марксизм находит в развитии производительных сил ключ к развитию общества. На базе капитализма больше нет пути вперед, особенно для отсталых стран. Именно поэтому армейские офицеры, интеллектуалы и другие под впечатлением от распада, который переживает их общество, могут в определенных обстоятельствах переключить свои симпатии в сторону пролетарского бонапартизма. Это фактически позволяет им увеличить свой престиж, привилегии и доходы. Они становятся единственной правящей стратой в обществе, поднимаясь над массами еще выше, чем раньше. Вместо того чтобы прислуживать слабой, трусливой и неэффективной буржуазии, они сами становятся господами общества.

Переходные экономики

Тенденция к огосударствлению производительных сил, перерастающих рамки частной собственности, сегодня налицо не только в наиболее развитых экономиках, но даже и в наиболее реакционных колониальных странах.

На базе капитализма нет никакой возможности для последовательного, непрерывного и постоянного роста производительных сил в странах так называемого «третьего мира». Производство стагнирует или падает. Выхода же на базе капиталистической системы не существует. Это объясняет существование террористических режимов буржуазного бонапартизма в таких странах как Пакистан, Индонезия, Аргентина, Чили и Заир. Но на базе отжившей и устаревшей системы при помощи штыков и пуль можно добиться только временной передышки. Недовольство множится и это отражается во всем обществе, в том числе и на офицерской касте вооруженных сил. Это, в свою очередь, приводит к возникновению заговоров одиночек или офицерских групп.

Армия — зеркало общества, отражающее все его противоречия. Именно это, а не какие-то прихоти определенных офицеров, привело к перевороту в Сирии. Это — признак мучительного кризиса общества, который не может быть разрешен старым способом. Подобная страта общества может с еще большим энтузиазмом поддержать «социализм» в его сталинском варианте — то есть пролетарский бонапартизм — из-за своего презрения к массам рабочих и крестьян.

Ужасающая карикатура на рабочую власть в России, Китае и других деформированных рабочих государствах привлекает их именно из-за положения «интеллектуальных», образованных кадров в таких обществах. То, что отталкивает их в марксизме, является привлекательным в сталинизме.

Единственное, что есть общего у подобных государств со здоровым рабочим государством или с Россией 1917-23 годов, так это государственная собственность на средства производства. На этой основе они могут планировать развитие производственных ресурсов и двигаться вперед в темпе, абсолютно невозможном на прежней лендлордистско-капиталистической базе. Но, конечно, это возможно только в ограниченный период времени. В определенный момент сталинистский режим превращается в помеху и оковы для развития производства. Россия и Восточная Европа уже достигли этого предела. В соответствии с марксистскими представлениями о нормальном рабочем государстве, они фактически являются переходными экономиками между капитализмом и социализмом.

Но марксизм учит, что движение к социализму требует контроля, управления и участия со стороны пролетариата. При неконтролируемом господстве привилегированной элиты, не готовой утратить свое положение в «отмирающем» государстве, это порождает новые противоречия. Коррупция, кумовство, расточительство, бесхозяйственность и хаос, которые необходимо возникают под властью бюрократии, все больше и больше приходят в противоречие с потребностями общественного развития, что проявляется в растущем антагонизме между пролетариатом и бюрократической элитой.

Троцкий уже много лет назад объяснил на примере России, что бюрократия развивает производительные силы в масштабах, которые недоступны буржуазии, но это обходится массам в три раза дороже. Бюрократия выполняет ту относительно прогрессивную функцию, которую буржуазия уже выполнила в прошлом. Но, как объяснял Троцкий, эта роль порождает свои собственные противоречия. Бюрократия в некотором смысле еще менее, чем буржуазия, готова примириться с потерей своей власти и привилегий. Вместо этого она вырастает в ужасающую раковую опухоль на теле общества. Удалить ее можно только при помощи политической революции.

Такая революция может быть вызвана как внутренними событиями, так и успешным взятием власти пролетариатом и установлением рабочей демократии в одном из развитых капиталистических государств. Здоровое рабочее государство с рабочей демократией может быть создано либо социальной революцией на Западе, либо победоносной политической революцией в России и Восточной Европе. Здесь нужно еще раз сделать ударение, что единственной общей чертой подобных деформированных рабочих государств с идеальным рабочим государством является государственная собственность и плановая экономика. Только какая-нибудь из «идеалистических» или «эклектических» сект может обнаружить фундаментальное различие между крестьянской войной, приведшей к власти Мао, и герильей Кастро, опирающейся на крестьян, полукрестьян, обезземеленных крестьян и некоторых бывших рабочих. Несмотря на все буржуазно-демократические идеи, существовавшие в голове Кастро, между ними не так уж много различий, а в некоторых моментах они и вовсе не отличались от той программы, которой руководствовался Мао в ходе гражданской войны.

В конце концов, на заключительных стадиях борьбы участие рабочего класса в виде всеобщей забастовки в Гаване склонило весы в пользу Кастро. В ходе гражданской войны в Китае в 1945-49 ничего подобного не случилось, да и сам Мао совсем не желал подобного вмешательства. По правде говоря, если бы не глупое поведение американского империализма, и на Кубе результат мог бы быть другим. Но в том безвыходном положении, в котором находился кубинский капитализм, как и китайский капитализм, как Мао использовал в качестве модели сильное пролетарское бонапартистское государство в России, так и Кастро использовал Восточную Европу и Китай как модель в своем конфликте с американским империализмом.

Исторически, оба случая представляли собой громадный шаг вперед. Лендлордизм и капитализм были уничтожены. Это означало уничтожение оков полу-феодального землевладения и частной собственности на средства производства. Мощным прогрессивным фактором была и введенная по российскому образцу монополия внешней торговли. Эти меры означали снятие громадных ограничений развития производительных сил. Следовательно, уже только поэтому мы должны были бы приветствовать китайскую революцию как второе величайшее событие в мировой истории, первым из которых была русская революция. Тем не менее, из-за ее бонапартистского характера — и неизбежной личной заинтересованности бюрократии в сохранении своей власти, привилегий, престижа и доходов ее правящих слоев — массам пришлось бы заплатить второй революцией за установление рабочей демократии на том уровне, который существовал в России в 1917-23.

Из-за неспособности всяческих сект применить марксизм и «марксистскую философию» к конкретным явлениям, они впадают в нелепые противоречия. Так, в 1945-47 годах они объявляли страны Восточной Европы государственно-капиталистическими, хотя Россия, чья Красная Армия заняла Восточную Европу, была «деформированным рабочим государством».

Как только Тито порвал со Сталиным, «капиталистическая» Югославия за одну ночь превратилась в более здоровое рабочее государство, чем Россия в 1917-м! Это не помешало таким сектам продолжать заявлять, что вся остальная Восточная Европа продолжала оставаться капиталистической. В Китае «государственный капитализм» сохранялся до 1951 или 1953 года. А потом раз... и Китай из «государственного капитализма» мистическим образом сразу же трансформировался в «здоровое рабочее государство».

Ни одна из этих мелкобуржуазных тенденций, маскирующихся под марксистов, так и не смогла объяснить эту бестолковщину и теоретическую путаницу. Одна из сект объявила Кубу мелкобуржуазным бонапартистским государством, в то же время описывая Китай как относительно здоровое рабочее государство, не нуждающееся в политической революции. Ни одна из этих тенденций не была способна проанализировать основные силы и процессы нашей эпохи, в которой перед колониальным миром предстала карикатура на перманентную революцию, в результате которой были созданы причудливые и деформированные рабочие государства. Ни одна из них не поняла значения китайской «культурной революции». Некоторые приветствовали ее как второе издание «Парижской коммуны»! Только недавно — с запозданием почти на 30 лет — некоторые неохотно сделали вывод, что китайская революция была деформированной с самого начала. Наша тенденция объяснила этот процесс еще до победы Мао.

Все объективные условия для социалистической революции сегодня вызревают в Западной Европе, Японии и США. Однако, из-за слабости подлинно марксистских сил, этот процесс обещает быть длительным. Задержка революции на Западе, а сейчас и ее затяжной характер — вот что создает пространство для подобных специфических режимов в неоколониальных странах. При наличии огромных полуголодных масс, живущих без крыши над головой, напряженность достигает невыносимых размеров. Бьющие в глаза наглый паразитизм и роскошь лендлордов и капиталистов, опирающихся на империализм, превращают все противоречия в этих обществах во взрывчатую силу. Именно на основе этой слабости империализма, вопиющей гнилости и распада лендлордизма-капитализма становится возможным развитие такого любопытного процесса, как пролетарский бонапартизм. Пользуясь восстанием крестьянских масс, мелкой буржуазии и даже рабочих, элита офицеров и «интеллектуалов» может, как в Эфиопии, при поддержке рабочих и крестьян сконцентрировать в своих руках твердую власть. Они могут усовершенствовать секретную полицию — «КГБ» — в своих собственных интересах, чтобы заставить замолчать каждого, кто ставит под сомнение их привилегии.

Крестьянство, которое по самой своей природе является классом индивидуалов, не связанных вместе процессом производства, представляет тем самым прекрасный инструмент для пролетарского или буржуазного бонапартизма. Это класс, которым от природы манипулируют и обманывают, который постоянно смотрит в сторону «батюшки-царя» или великого кормчего Мао. Те же самые черты свойственны и городской мелкой буржуазии. В Германии и в Италии она смотрела на Гитлера и Муссолини как на своих «лидеров». Только пролетариат твердо выступает за подлинную демократию — рабочую демократию в рабочем государстве — единственную систему, через которую может проявиться его прямое правление.

Наша тенденция объяснила и предсказала эти процессы. Для колониального мира нет никакой возможности двигаться вперед на капиталистической основе. Именно это, плюс запаздывание пролетарской революции в развитых индустриальных странах привело к тому, что подобные режимы, делая десять шагов вперед, затем делают пять назад. Они могут — в большинстве случаев хотя бы на какой-то период — семимильными шагами развивать производительные силы на базе пролетарского бонапартизма. Они выполняют в отсталых странах ту историческую роль, которую буржуазия выполняла в капиталистических странах в прошлом.

Вся суть теории перманентной революции Троцкого заключена в идее, что колониальная буржуазия и буржуазия отсталых стран неспособна выполнить задачи буржуазно-демократической революции. Это происходит из-за их связи с лендлордами и империалистами. Земля находится в ипотеке у банков, промышленники владеют поместьями в сельской местности, лендлорды инвестируют в промышленность, все они вместе связаны с империализмом целой паутиной связи и из своих корыстных интересов противостоят любым изменениям.

В этих условиях выполнение задач буржуазно-демократической революции падает на плечи пролетариата. Но пролетариат, завоевывающий власть во главе крестьянства и большинства нации, не может остановиться на выполнении буржуазно-демократических задач, то есть экспроприации землевладельцев, объединения нации, изгнания империалистов. Он должен затем перейти к выполнению социалистических задач — экспроприации буржуазии и установлению рабочего государства.

Но выполнение социалистических задач не может быть ограничено одной страной, особенно отсталой колониальной страной. Революция была бы вынуждена распространиться и на более развитые страны. Отсюда и термин для описания этого процесса: перманентная революция, которая начинается как буржуазно-демократическая революция, превращается в социалистическую и заканчивается как международная революция.

Правда, из-за развития сталинистской бюрократии и реформистского перерождения коммунистических партий на пути пролетарской революции как в развитых, так и в отсталых странах стоят исключительные трудности. Но то безвыходное положение, в которое лендлордизм и капитализм завели страны так называемого «третьего мира», еще более усугубилось за десятилетия, прошедшие с момента окончания Второй мировой войны. Все это время в промышленно развитых странах происходил относительный рост производительных сил, одной из политических предпосылок которого было предательство сталинистов и реформистов в ранние послевоенные годы.

Но в то время как жизненные стандарты на Западе росли — по крайней мере в абсолютных цифрах — в «третьем мире», за несколькими исключениями, происходило снижение и без того низких жизненных стандартов. Распад устаревших земельных отношений под неумолимым давлением мирового рынка идет все быстрее. Рост количества пауперов, бедноты и люмпенов приобретает в колониальном мире характер эпидемии. На базе старых отношений выход найти невозможно. Во Вьетнаме, Лаосе, Кампучии, Бирме, Сирии, Анголе, Мозамбике, Адене, Бенине, Эфиопии, и, как модели — Кубе и Китае (которые, в свою очередь сами берут как модель и путеводный маяк Восточную Европу) происходит трансформация социальных отношений.

Поэтому мировой капитализм уже созрел и перезрел для социалистической революции. Но вся история показывает, что когда по той или иной причине новый прогрессивный класс оказывается неспособным выполнить свою функцию по трансформации общества, это часто (и, конечно, в реакционной манере) делают другие классы или касты. Так, в Японии значительная часть феодалов стала капиталистами, а в Германии — как признавали Маркс, Энгельс, Ленин и Троцкий — землевладельцы-юнкеры Восточной Пруссии под властью Бисмарка и монархии выполнили задачу национального объединения Германии — задачу буржуазно-демократической революции.

Привлекательная сила

Маркс давно объяснил, что сверх-исторических проектов не существует. Необходимо брать материальную, объективную реальность как она есть и объяснять ее. Таков реальный метод «марксистской философии», а вовсе не та философская тарабарщина, которую преподносят нам разные секты. Но нам нужно не только увидеть объективную реальность, как она есть, но и объяснить, откуда взялся этот процесс, какие противоречия он заключает в себе, какие законы движения общества он представляет и будущие процессы противоречий и изменений, в которых он будет развиваться. Это процесс рождения, развития, распада и изменений, которые его уничтожат.

В условиях распада капитализма-лендлордизма в колониальных странах все общественные противоречия возрастают до крайних пределов. Напряжение в обществе достигает невыносимого уровня. Поэтому в одной стране за другой в Азии, Африке и Латинской Америке буржуазная демократия сменяется диктатурой — либо буржуазным, либо пролетарским бонапартизмом.

Ни в одной из упомянутых выше стран процесс не протекал по модели «нормальной» социалистической революции. До того ничего подобного не происходило и в странах Восточной Европы после Второй мировой войны.

Великие учителя марксизма в прошлом объясняли, что как только нормальная социалистическая революция произойдет в основных капиталистических странах, это послужит непреодолимым призывом ко всему остальному миру и будет иметь своим результатом относительно безболезненную трансформацию без серьезных конфликтов. Даже буржуазия в таком случае признала бы превосходство рабочей демократии, не говоря уже о том воздействии, какое это имело бы на мировой рабочий класс. Сам Маркс был уверен, что таким путем отсталые страны мира и даже отсталые страны Европы были бы двинуты вперед при помощи индустриально развитых стран, которые действовали бы как магнит и как модель социализма. Ленин и Троцкий допускали социалистическую революцию в какой-либо отсталой стране прежде всего при условии ведущей роли и активного участия пролетариата. Пролетариат мог бы повести мелкобуржуазные массы, особенно крестьянские, на свержение лендлордизма и капитализма и затем связать рабочих с международным рабочим классом и задачами мировой революции.

Бонапартистская тоталитарная диктатура в России, полностью деформированное рабочее государство, вызывает неприязнь у рабочих развитых капиталистических стран. Это происходит потому, что от Октября уже не осталось ничего, кроме освобождения от лендлордизма и капитализма, планового производства и монополии внешней торговли, притом бюрократически искаженных.

Но, тем не менее, могучие достижения революции, развитие производства, освобождение от отсталости, вывели Россию на место второй индустриальной державы мира, что служит огромной притягательной силой для колониальных масс. Этот процесс еще более усиливается благодаря примеру китайской революции, которая менее чем за четверть века превратила Китай в мощную державу. В большинстве колониальных стран — там, где она все еще существует — буржуазная демократия превратилась в пустую оболочку, поддерживаемую время от времени при помощи «осадных положений», чрезвычайных положений и даже смертной казни.

Следовательно, отсутствие рабочей демократии в подобных государствах с режимом пролетарского бонапартизма вовсе не является каким-то недостатком в глазах масс. Для профессионалов и нижнего слоя армейских офицеров это скорее привлекательная черта. Для колониальных масс главным является решение их наиболее насущных проблем с питанием, жильем и одеждой.

Эфиопия

Это, в свою очередь, оказывало огромное воздействие на страны Азии, Африки и Латинской Америки. Буржуазно-бонапартистские режимы в колониальных странах несут в себе ужасающие противоречия. Стоявшие перед ними проблемы неразрешимы. Они тратят огромные суммы на вооружения, еще более усугубляя нищету масс. Они от природы не стабильны. Они вызывают к себе ненависть со стороны рабочих, мелкой буржуазии, студентов и крестьян. В столкновение с ними приходит даже та слабая буржуазия, которую они представляют.

Это и есть та социальная почва, на которой процветают заговоры, контр-заговоры и тайные организации среди военных. Армия (и вооруженные силы вообще) всегда формируется по образу и подобию общества в целом и не может быть независима от него. Если армия начинает господствовать над обществом, это означает кризис общества и режим кризиса.

Различные клики, группы или даже индивидуалы из армейских верхов начинают отражать интересы групп, классов или частей классов в обществе. Они не представляют самих себя, а именно что отражают антагонистичные интересы различных классов общества.

В условиях социального кризиса люди меняются. Это применимо как к классам, так и к индивидуумам. Так, Маркс объяснял, что в период распада феодализма часть феодальных лордов — большая или маленькая — во время буржуазной революции переходит на сторону буржуазии. Часть буржуазии — особенно интеллектуалов — точно также может перейти на сторону пролетариата.

Нет более бесплодной, формалистской, анти-диалектической, идеалистической с точки зрения философии, анти-марксистской идеи в истории нашего движения чем та, что раз Кастро начал свою революционную борьбу как буржуазный демократ, с буржуазно-демократическими идеями и целями, то, стало быть, он вечно должен оставаться буржуазным демократом. Они забывают, что Маркс и Энгельс сами начинали как буржуазные демократы, которые решительно порвали с буржуазией и стали лидерами пролетариата.

В условиях кризиса капитализма в Португалии25 апреля 1974 года движение армейских офицеров свергло в Португалии диктатуру Каэтано, спровоцировав революционный кризис, полу-колониальной стране, большинство офицерской касты, сытой по горло диктатурой и казавшейся бесконечной войной в Африке, которую они были не в состоянии выиграть, двинулось в направлении революции и «социализма». Только наша тенденция сумела объяснить этот процесс.

Это дало импульс движению рабочего класса, которое, в свою очередь, оказало воздействие на армию. Это повлияло не только на рядовых и нижние слои офицерства, но даже на некоторых генералов и адмиралов, которые искренне стремились решить проблемы Португалии и ее народа.

Это что-то такое, чего не было в предшествующих революциях. Так, 99% офицерской касты поддержало Франко во время гражданской войны в Испании.

Правда, что поскольку из-за предательства Португальской революции реформистами и сталинистами она не была доведена до конца, затем наступила реакция. Армия подвергалась все новым и новым чисткам, чтобы сделать ее более надежным инструментом буржуазии.

Насколько успешно это удалось проделать, еще предстоит проверить в событиях революции в ближайшие месяцы и годы.

Но вот что точно показали эти события, так это необходимость подлинно диалектического понимания и интерпретации событий нынешней эпохи. Если подобная трансформация была возможна в полу-колониальной, но все же империалистической и капиталистической Португалии, то насколько далеко сходный процесс может зайти во вновь получивших независимость странах Азии и Африки?

События в Эфиопии убедительнейшим образом подтвердили правильность выработанных нами тезисов. Голод, возникший в результате правления Хайле Селассие и землевладельческой знати, был настолько катастрофическим, что переполнил чашу терпения даже офицерской касты. Черствое безразличие императора и класса лендлордов к голоду и голодным смертям сотен тысяч, если не миллионов людей, плюс накопление социальных противоречий в отсталой стране, находящейся под давлением империализма, подтолкнуло средние слои офицерства к организации заговора.

Это, в свою очередь, пробудило к жизни движение малочисленного рабочего класса Аддис-Аббебы и студенчества и мелкобуржуазных слоев столицы и других городов. Крестьянское движение за взятие под контроль земли приобрело характер катаклизма. В результате этих событий тысячелетняя «империя» и вся ее классовая структура рассыпались в пыль.

Кризис в армии и попытки контрреволюции придали дополнительный импульс гражданской войне в Эритрее, гражданская война в Огадене вызвавшая прямое вмешательство Сомали, восстание племени галла и других племен — все это еще больше подстегивало революцию.

Классовое движение, в свою очередь оказало влияние на новую правящую армейскую хунту и вызвало расколы и индивидуальные и групповые офицерские заговоры. Все это было отражением классовых боев в Эфиопии и разворачивающейся по всей стране гражданской войны. Независимо от индивидуальных прихотей офицеров, они, как и в Сирии, отражали — и должны были отражать — происходившую классовую борьбу. Вряд ли нашелся бы хоть кто-то, желавший возврата к старому режиму.

Модель императорского лендлордистского, полуфеодального режима отвергалась подавляющим большинством офицерской касты. Но разногласия по поводу того, как далеко следует зайти, заканчивались вооруженными столкновениями и казнями. Все это, хотя и в искаженной форме, отражало процесс классовой борьбы в Эфиопии.

Все закончилось победой подполковника Менгисту. Земля уже была поделена между крестьянами, а промышленность — национализирована без какой-либо компенсации империалистам и местным капиталистам (хотя, конечно, компенсация совсем не обязательно является решающим фактором).

Во всей этой борьбе, под влиянием войн и гражданских войн, возник феномен подполковника Менгисту, который вышел из нее победоносным диктатором-бонапартом. Чтобы обрести массовую поддержку, Менгисту, бывший высокопоставленный офицер императора, был вынужден пройти весь путь до конца. Он объявил себя «марксистом-ленинцем» (возможно, ни прочтя ни строчки Маркса и Ленина) и приступил к созданию однопартийной «марксистско-ленинской» тоталитарной диктатуры. Все это по образу и подобию Москвы и Пекина. Лендлорды и капиталисты были экспроприированы, а империалистические страны лишились какого-либо реального влияния на процессы, происходившие в Эфиопии.

В этом случае процесс абсолютно ясен. Он даже яснее, чем в Мозамбике, Анголе или бывшем Адене. И все это без прямой борьбы против иностранной оккупации.

Империализм слишком слаб и истощен для прямого военного вмешательства и может только бессильно скрипеть зубами.

Несомненно, что только «Милитант» заранее предвидел такую возможность развития событий в Азии, Африке и Латинской Америке. Революция, или, скорее, первоочередные задачи революции проводились в жизнь упомянутыми выше режимами. Лендлордизм и капитализм были уничтожены, а империализм потерял свое влияние.

Таким образом, буржуазное происхождение руководства кубинской герильи было фактором трех- или даже пяти- степенной важности. Что было действительно важным, так это попытка вернуть Кубу к ее прежнему неоколониальному статусу, что ускорило разрыв Кастро с американским империализмом.

Для марксистов в социальных переворотах, происходящих в подобных странах, решающим является социальное и экономическое сходство.

Чтобы произвести революцию, подобную Октябрьской революции в России в 1917 году, требуется сознательное, деятельное и осмысленное непосредственное участие пролетариата в свержении лендлордизма и капитализма. Оно требует органов и организаций, через которые может действовать пролетариат, таких как советы, заводские комитеты, профсоюзы и так далее. После победы и установления власти рабочих подобные органы осуществляют рабочий контроль и управление.

В «нормальной» революции подобные, создаваемые по конкретному случаю органы, как и традиционные организации, совершенно необходимы. Они служат рабочим тренировочной площадкой в искусстве управления государством, развивают у них солидарность и понимание. После победоносного свержения буржуазии они становятся инструментами рабочей власти, органами нового государства и рабочей демократии.

Но там, где — как в Восточной Европе, Китае, Кубе, Сирии и Эфиопии — переворот происходит при определенной поддержке рабочих и крестьян, но без их активного контроля, результат явно должен быть другим. Мелкобуржуазные интеллектуалы, армейские офицеры, лидеры партизанских отрядов используют рабочих и крестьян как пушечное мясо, как опорные пункты, так сказать, как оружие.

Сознательно или несознательно, но их целью является не власть рабочих и крестьян, а власть их собственной элиты. Они брали и берут своей моделью сталинистскую Россию. Их революция — то есть изменение отношений собственности — начинается там, где закончилась Русская революция: со сталинистской России 1945-49 или, если хотите, 1978 года. Фундаментально это одно и то же — однопартийная тоталитарное государство, где пролетариат является беспомощным и атомизированным, а государственный аппарат контролируется чиновниками. Вожди партизанских армий, железной рукой наводящие дисциплину, безусловно, приходят к власти при поддержке масс, но без каких-либо органов рабочей власти, независимой от государства. Кроме того, у рабочих и крестьян не существует и таких прав и полномочий, которые им дают советы как органы рабочей власти.

Такие органы рабочей демократии, совершенно необходимые для здорового рабочего государства, были бы огромной помехой для перехода к бонапартистскому рабочему государству. Они стали огромным препятствием для сталинистсткой бюрократии в России, что привело к титанической борьбе и даже односторонней гражданской войне чтобы уничтожить последние остатки рабочей демократии, стоявшие на ее пути к беспрепятственному диктаторскому правлению. Все это нашло свое отражение в единоличной диктатуре Сталина и его преемников.

Важно, что именно это послужило моделью «социализма» для Мао, Кастро, Менгисту, бирманских генералов и баасистских «исламских» генералов в Сирии.

Армия и интеллектуалы

Важно понимать, что то общее, что есть у этих разнородных сил — это не их второстепенные личные различия, а те социальные и классовые силы, которые они представляют.

Менгисту, Кастро и бирманские генералы порвали со своей классовой основой и всеми преимуществами и недостатками собственного буржуазного и университетского образования и взглядов. Конечно, правда, что они не встали целиком на сторону пролетариата — как сделали Маркс и Ленин — но они приняли более простой вариант «социализма», который повлек за собой их личную власть и власть их элиты, поднявшейся на спинах рабочих и крестьян.

Все индивидуальные различия отходят на задний план в сравнении с теми классовыми и экономическими изменениями, которыми они руководили в своих странах и своих обществах.

Все так называемые «марксистско-ленинские» секты не поняли даже азбуки марксизма, как она излагалась его основателями и что потом повторяли Ленин и Троцкий. Это нечто удивительное. Освобождение рабочего класса — это задача самого рабочего класса. И это не потому, что на рабочих изначально лежит какая-то особая миссия или не потому что они какие-то «добрые люди». Просто без этого неизбежно, что небольшое меньшинство, имеющее монополию на культуру, будет ее использовать — и столь же неизбежно злоупотреблять — против интересов рабочих и крестьян и в своих собственных интересах. Кроме того, мобилизация пролетариата, его сознательная борьба за власть и рабочую демократию преображает сам пролетариат и делает его пригодным к осуществлению власти рабочих. Отчасти, этот процесс как в развитых, так и в отсталых странах заслоняется участием в борьбе крестьян и мелкой буржуазии, следующих за пролетариатом. И это совсем не имеет места там, где борьба ведется отрядами мелкобуржуазных партизан или если власть захватывается кликой радикальных армейских офицеров.

Таким образом, интеллектуалы и военная элита во всех социальных революциях и переворотах в упомянутых выше странах твердо удерживает власть в своих руках. Но они пользуются пассивной — или более-менее активной — поддержкой масс. Но там нигде нет сознательного и организованного движения пролетариата. Крестьяне и мелкая буржуазия не являются жизнеспособной заменой непосредственного движения пролетариата.

Поразительный факт, что в случае с каждой сектой они принимают Мао и китайскую революцию экс-пост-фактум, и считают «коммунистический» ярлык, навешенный на себя Мао, достаточным оправданием. В действительности же Мао был экс-коммунистом, порвавшим с пролетариатом и вставшим во главе крестьянской войны.

Тот факт, что позднее он принялся, опираясь на рабочих, в типично бонапартистской манере балансировать между классами, ровным счетом ничего не меняет. Точно также ничего не меняет и тот факт, что пекинские гангстеры называют свою отвратительную карикатуру «социализмом» или «диктатурой пролетариата». Между всеми упомянутыми выше режимами нет ни социальных, ни экономических фундаментальных различий. В сравнении же с фундаментальными, второстепенные различия имеют лишь третьестепенную важность.

Ошибка Ленина

Не случайно также, что все секты опираются на ошибочное утверждение Ленина из его книги «Что делать?», что пролетариат сам по себе способен выработать только тред-юнионистское, а не социалистическое сознание. В реальности, это была не собственная идея Ленина, а заимствование у Каутского. Ленин обнаружил свою ошибку, и все его работы, так же как Маркса, Энгельса и Троцкого, — оставляя в стороне Меринга и Люксембург — являются живым опровержением этой идеи. Во всех 55 томах своего собрания сочинений он больше нигде не возвращался к этой ошибке. Как и все великие марксисты, Ленин был далек от идеализации пролетариата, но в то же время все его работы, вплоть до самой маленькой статьи, пронизаны уверенностью в могуществе сил пролетариата, как единственного локомотива, способного возглавить движение человечества к социализму. Источником этой уверенности, конечно, является диалектический материализм Маркса.

В реальности, все эти джентльмены из разных сект втайне — а иногда и не совсем втайне — презирают рабочий класс. Диалектически, хотя и воспринимая ложную идею о тред-юнионистском сознании, они в то же время преклоняются перед Хо Ши Мином, Мао, Кастро, Тито или другими пролетарскими бонапартистскими диктаторами. Они неспособны понять процесс движения истории и временную конъюнктуру экономического подъема, приводящего к длительному затишью в классовой борьбе на Западе при одновременно продолжающемся общественном кризисе в развивающемся мире. Это один из факторов, вытекающих из происходящего на Западе бума, неизбежно приводящего к возникновению и развитию пролетарского бонапартизма в колониальном мире, чему способствовало господство сталинизма в России и господство сталинизма и реформизма в мировом рабочем движении. Только подлинные марксисты были способны с самого начала объяснить эти «диковинные» феномены с точки зрения рабочего класса, классовой природы общества и органического кризиса мирового капитализма, который прежде всего проявляется на более слабых и отсталых окраинах.

Все пролетарские бонапартистские режимы представляют собой временное отклонение по дороге к мировой революции. Все эти наросты сталинизма были бы удалены почти что мимоходом в случае, если бы мощный пролетариат одной из развитых стран взял власть на Западе или произошло бы возрождение режимов в России и Восточной Европе в результате свержения власти бюрократии.

Во множестве работ мы прослеживали противоречия и несоответствия, которые различные секты демонстрируют в вопросе о том, что такое здоровое рабочее государство с «бюрократическими извращениями» и что такое «деформированное рабочее государство». Оба они базируются на государственной собственности, но у них существуют фундаментальные различия в надстройке. По этой причине в случае с «деформированным рабочим государством» необходима политическая революция, прежде чем «рабочая демократия» — она же «диктатура пролетариата» — будет установлена как в политическом, так и в экономическом смысле. С другой стороны, рабочее государство с «бюрократическими извращениями» — это рабочее государство, существующее в условиях отсталости и изоляции, которое все еще может быть реформировано путем возрождения партии, профсоюзов и государственной демократии, то есть возвращения их под контроль рабочих, и где подобные структуры, хотя бы в зачаточной форме, все еще существуют под давлением рабочих.

Некоторые секты преклоняются перед Кастро как лидером и организатором «здорового рабочего государства». Они заходят и еще дальше, сравнивая его «борьбу против бюрократии» с борьбой, которую Троцкий вел против сталинизма. Они совершенно непристойно публикуют вместе фотографии Кастро и Троцкого — как борцов против бюрократии и за демократический социализм. Тем самым они показывают, что абсолютно не понимают ни бессмертную роль Троцкого как борца против сталинистской бюрократии, ни роль Кастро как воплощения кубинской сталинистской бюрократии.

Слова нынче недорого стоят. «Борьба» Кастро против кубинской бюрократии по сути не отличается от борьбы Сталина против русской бюрократии. Как любой бонапартистский диктатор, Сталин иногда нападал на бюрократию на словах. Он в отдельных случаях шел даже дальше и опирался на рабочих и крестьян. Это случалось, когда жадные бюрократы заходили слишком далеко в своих мошенничествах, спекуляции и хищениях, что начинало представлять угрозу основам государства.

Сталин, конечно, проводил акции и против высокопоставленных бюрократов, и против определенного широкого слоя низшей бюрократии. Но это делалось ради сохранения самой сталинистской системы, путем назначения некоторых бюрократов, в основном из ее низших слоев, козлами отпущения.

В основном, Кастро играет на Кубе ту же самую роль. Но он действительно играл ведущую личную роль в партизанской войне, свержении Батисты, движении за изгнание империалистов, ликвидации капитализма и лендлордизма.

Сталин прошел через пролетарскую революцию с существовавшей во время нее рабочей демократией, хотя и провел в дальнейшем против нее контр-революцию. Но на Кубе сразу же, с первых дней, революция имела искаженный и деформированный характер. Пролетариат никогда не владел политической властью напрямую, как это было в России. И тот факт, что даже сегодня большинство населения, как и в Китае, возможно, на данной стадии поддерживает режим, ничего не меняет в его характере. Кастровская суровая критика бюрократии, как и сталинская, необходима для поддержания роли «бонапартистского арбитра» и «отца народов».

Сегодня, имея дело с Эфиопией, некоторые из тех, кто преклонялся перед Кастро, объявляют Менгисту — чей режим в своей основе является таким же самым, как в России, Китае и на Кубе — «фашистом». Этот поразительный пример искажения и эклектической акробатики подлинные марксисты должны приветствовать гомерическим смехом.

Государственный капитализм?

Почему же режим Менгисту, в отличие от всех остальных, является «государственным капитализмом»? Объяснение отсутствует. Они просто повторяют аргументы эфиопских ультра-левых студентов-маоистов. Но эфиопские маоисты по крайней мере последовательны: они, как и вообще все маоисты, и Россию считают «государственно-капиталистической».

Подтверждением «фашистского» характера режима Менгисту, заявляют нам, являются жестокие казни, подавление национальных прав и национальных революций сходного с Эфиопией характера в Эритрее и Огадене и преследования национальных меньшинств. Конечно, идут обвинения и в разрушении и роспуске независимых профсоюзов и всех нарождающихся органов самовыражения рабочих и крестьян. Происходит концентрация власти в руках армейской хунты и установление диктатуры Менгисту.

Остается только недоуменно развести руками перед поверхностью «марксизма» этих самозваных «троцкистов». Ведь на каждое совершенное Менгисту преступление найдется сотня еще худших преступлений Сталина. В подавлении независимых органов рабочих бюрократия в России, должно быть, уже достигла совершенства. Существующие марионеточные «профсоюзы» больше напоминают Arbeitfront нацистской Германии. «Коммунистическая» партия является орудием самой бюрократии и давно уже перестала быть рабочей партией. Для всех диссидентов — что правых, что левых — устроены «трудовые» концентрационные лагеря и психиатрические лечебницы.

Угнетение национальных меньшинств и особенно преследование рабочих-диссидентов достигли уровня, невиданного даже при царизме. Утвердившаяся однопартийная тоталитарная машина не позволяет нигде существовать оппозиции со стороны рабочих, крестьян и интеллигенции. Регламентация искусства, науки и управления, помещенных в сталинистскую смирительную рубашку, без какой-либо независимой инициативы или мысли, достигла уровня, невиданного в истории, разве что в гитлеровской Германии. Это картина, более-менее, общая для всех пролетарских бонапартистских государств, включая Китай и Кубу.

Некоторые из сект подхватывают характеристику режима Менгисту у маоистов. Они также поддерживают героическую партизанскую борьбу крестьян Эритреи и Огадена, которая в случае победы будет представлять точную копию Кубы или Эфиопии при Менгисту. Это неизбежно для отсталой экономики и ограниченного националистического руководства, опирающегося только на свои собственные ресурсы и не видящего необходимости устанавливать связь с рабочими развитых капиталистических стран. Если бы это была только борьба за национальные права — до тех пор, пока нет прямого вмешательства империализма — мы могли бы поддержать ее, как могли бы, например, поддержать борьбу украинцев за независимость от сталинистской России. Независимая социалистическая советская Украина могла бы проложить путь для подлинной добровольной социалистической советской федерации всех народов СССР. Но это может быть достигнуто только путем свержения русской сталинистсткой бюрократии русским рабочим классом.

Поддержка революции

К несчастью, в Эритрее и Огадене, как позднее и в Эфиопии, для демократии оставалось очень мало места. Но в условиях крестьянской партизанской войны и сталинистской идеологии их лидеров это неизбежно.

Но, как и в случае с Вьетнамом и Камбоджей, а в этом смысле также и с Китаем — мы могли бы дать им поддержку, не закрывая в то же время глаза на неизбежность возникновения сталинистских тоталитарных режимов при любом исходе конфликта.

Из-за того, что он носит характер национальной борьбы (хотя и на базе государственной собственности и уничтожения капитализма и лендлордизма) и ограниченности взглядов ее руководства, ни сомалийцы, ни эритрейцы не могут оказать никакого влияния и завоевать на свою сторону крестьянских солдат Эфиопии. Они ведь тоже пережили революцию и находятся под влиянием идеи единой Эфиопии.

К сожалению, в эфиопской политике совершенно нет места для дальновидной пролетарской политики Ленина — твердо отстаивать буржуазно-демократическое право на самоопределение. Но, точно также ни у одной из сторон конфликта нет ничего марксистского и в других аспектах политики — ни демократического централизма в партии, ни демократии в советах и профсоюзах и так далее.

Наша политика диктуется прежде всего интересами международной пролетарской социалистической революции. Поражение империализма и свержение капитализма и лендлордизма на Африканском Роге — уже сами по себе огромный шаг вперед.

И это даже несмотря на конфликт между «социалистическими государствами», который сеет путаницу среди передовых рабочих и пролетариата в целом. Всю сложность проблемы и необходимость поддерживать чистоту наших идей легко увидеть на примере того, как империализм и русская и китайская бюрократия меняются сторонами в этом конфликте.

Еще вчера империалисты поддерживали Хайле Селассие и лендлордистско-капиталистический режим против Сомали и повстанческого движения в Эритрее. Россия и Куба же финансировали, вооружали и организовывали сомалийское государство и поддерживали партизанскую войну в Эритрее деньгами, оружием и техникой. Но, после коллапса императорской власти и последовавшего затем свержения полуфеодального лендлордистско-капиталистического режима, Эфиопия приобрела в их глазах гораздо больше ценности. Ведь численность населения Эфиопии составляет 35 млн. человек, в то время как Сомали и Эритрея насчитывают лишь 2-3 млн. каждая.

Оппортунистически извлекая выгоду из гражданской войны в Эфиопии, сомалийский президент Барре послал войска в Огаден в надежде на распад и коллапс Эфиопии в результате революции. Его национально-ограниченный близорукий интерес состоял всего лишь в создании «великой Сомали». Несомненно, что империалисты — через реакционные полуфеодальные арабские режимы вроде Саудовской Аравии — исподтишка поддерживали сомалийцев, также как сегодня поддерживают эритрейцев, несмотря на социальный характер движения в Эритрее. Они хотят ослабить Эфиопию и заодно нанести удар по русской бюрократии.

Русская бюрократия и Кастро, в свою очередь, после тщетной попытки убедить правителей Сомали пойти на компромисс и создать федерацию Сомали, Эфиопии и Эритреи, сменили лошадей посреди переправы. Создание федерации, безусловно, было бы лучшим решением, учитывая характер всех этих режимов как бонапартистских деформированных рабочих государств, хотя бы и находящихся в процессе создания.

Когда сомалийцы отвергли это предложение, бюрократия тут же переметнулась на другую сторону из-за отсутствия уверенности, что Эфиопия вообще согласится на подобное предложение. Сегодня они пытаются вести переговоры о какой-то форме соглашения между Эритреей и Эфиопией. Если эритрейцы не согласятся на какую-то форму ограниченной автономии, Куба и Россия, кажется, готовы дать свое согласие на кровавое подавление эритрейской попытки к самоопределению. Империалисты, неспособные на прямое вмешательство, будут в этом случае проливать крокодиловы слезы по поводу национальных и демократических прав народа Эритреи. (Хотя еще вчера они сами же пытались жестоко подавить вьетнамский народ).

Но что действительно забавно в этом драматическом конфликте, так это позиция различных сект. Они торжественно объявляют Россию деформированным рабочим государством (что справедливо), а Кубу (несправедливо) — относительно «здоровым» рабочим государством. Но они никак не могут объяснить, как и почему «относительно здоровое» рабочее государство Куба и деформированное рабочее государство Россия активно помогают «фашистской» Эфиопии утвердиться и подавить национальные права народа Эритреи, который также пытается установить «марксистский» режим, как и Сомали в Огадене и другие меньшинства.

Несомненно, из-за раздела земли, подавляющее большинство эфиопских крестьян поддерживает режим из-за отсутствия альтернативы.

Конечно, теоретически возможно, что в целях «защиты» против других капиталистических государств деформированное рабочее государство или даже здоровое рабочее государство может вступить в союз с реакционным или фашистским государством. Так сделал Сталин, заключив в 1939 году с гитлеровской Германией пакт о ненападении.

Но какая стратегическая необходимость заставляла Брежнева и Кастро переключать свою поддержку с Сомали и Эритреи на их «фашистских» соперников? Правители деформированных рабочих государств должны были бы с беспокойством смотреть на возникновение здорового рабочего государства в индустриально развитых странах из-за того отклика, который это событие могло бы вызвать в их собственной стране. Но они должны были приветствовать установление режима того же типа, что и их собственный, в отсталых и неоколониальных странах.

Это усиливает их вес в мире против их капиталистических империалистических конкурентов. Основной мировой антагонизм между общественными структурами этих стран и капиталистическими странами все равно сохраняется.

Сталинизм и фашизм

Эфиопия — более отсталая страна, чем царская Россия или даже дореволюционный Китай, и к тому же находившаяся в состоянии гражданской войны на всех фронтах. Не имея никакого революционного опыта, руководящее офицерство, взяв за образец Китай и Кубу, в ходе революционных событий двинулось в сторону сталинистской концепции. Но мы не должны вместе с водой выплескивать и ребенка. Нужно отделять революционное содержание от реакционной обертки. Лендлордизм и капитализм были уничтожены — вот тот факт, который будет в грядущую эпоху иметь обширные последствия для всей Африканской революции.

Троцкий не зря объяснял американской CWP (Коммунистическая Рабочая Партия), что без государственной собственности на средства производства и на землю режим в России был бы фашистским! Между политическими режимами Сталина и Гитлера не было различий кроме того решающего факта, что один защищал свои привилегии, основанные на государственной собственности, в то время как привилегии, власть, доходы и престиж другого основывались на защите частной собственности. Но именно это отличие и является фундаментальным и решающим! Однако, нет таких фундаментальных различий в политической и экономической структуре, которые отличали бы Эфиопию от Китая, Сирии, России или любого другого деформированного рабочего государства.

Последние события в Индокитае служат еще одним наглядным примером нелепых искажений в политике всяческих сект. Наша тенденция всегда горячо поддерживала борьбу вьетнамской «коммунистической» партии Хо Ши Мина и ее лаосских и камбоджийских ответвлений в их крестьянской войне против американского и мирового империализма и его местных марионеток.

Мы поддерживали эту борьбу безусловно и всем сердцем, потому что это была колониальная война за освобождение. И мы бы поддержали такую войну даже под мелкобуржуазным и буржуазным руководством, которое боролось бы только за национальное освобождение. Но она неизбежно превратилась в войну за социальное освобождение наряду с национальным — в смысле борьбы против лендлордизма и капитализма. Без этого такая борьба не могла бы десятилетиями вестись против превосходящих военных сил.

Как далеко эти секты уклонились от метода Маркса и Троцкого легко увидеть из полемики между двумя разными сектами, принадлежащими к одной и той же международной тенденции, в какой степени вьетнамцы были «несознательными» троцкистами, действовавшими на основе теории перманентной революции.

Никто из этих простаков не понял своеобразного характера нынешней эпохи применительно к колониальным или экс-колониальным районам мира. Точно так же они не поняли неизбежности извращения революции под влиянием открыто сталинистского — либо псевдо-коммунистического — руководства или радикальной части офицерской касты. Они не понимали неизбежных последствий, когда колониальная революция приходит к прогрессивному и «финальному» выводу об уничтожении лендлордизма и капитализма, но в то же время рабочий класс с марксистским руководством не является главной силой.

Когда основной действующей силой является крестьянская армия, использующая классическую тактику партизанской войны, результатом ее действий может быть только «деформированное рабочее государство», даже если его создание не являлось целью руководства. В случае военного переворота младших офицеров в союзе с «интеллектуалами» и студентами последствия неизбежно были бы теми же самыми.

Это особенно верно, учитывая существование в мире сильных бонапартистских рабочих государств, созданных по образцу сталинистской России и других государств. А беря во внимание существование также и империалистических держав, другого исхода просто и быть не может.

Конечно, в случае существования здоровых рабочих государств — например, в России, или в одной из промышленно развитых стран Европы, или в Японии — результаты и открывающиеся возможности были бы совсем другими. Пролетариат и народы передовых рабочих государств могли бы оказать помощь и поддержку рабочим государствам в отсталых странах, связывая их экономики вместе и посылая десятки тысяч технических специалистов в малые страны и сотни тысяч — в страны с большим населением. Это означало бы быстрое индустриальное развитие плюс рабочую демократию. Именно это имел ввиду Ленин, когда говорил, что Африка может перейти напрямую от племенного строя к коммунизму.

Но учитывая нынешнее соотношение классовых сил в международном масштабе, с доминированием в рабочем движении классического и сталинисткого вариантов реформизма, такой вывод в отношении Вьетнама, Камбоджи и Лаоса совершенно исключается.

Индокитайские столкновения

Именно поэтому наша тенденция, беззаветно поддерживая Вьетнамскую и Индокитайскую революции, в то же время предупреждала рабочих и крестьян в этих странах, что, хотя они и должны активно поддерживать борьбу за социальное и национальное освобождение, в то же время доминирование в этой борьбе сталинского руководства будет означать, что, несмотря на огромный социальный шаг вперед, который означает победа национально-освободительного движения, ее успех ведет в то же время к новому порабощению их тоталитарной сталинистской бюрократией. Без марксистской партии и марксистского руководства целью руководителей «Коммунистической партии» было бы только создание государства по образу так называемого «социализма» России или Китая.

Мы призывали передовых рабочих Британии, Америки, Франции и всего мира поддержать социальную и национально-освободительную борьбу народов Индокитая, поскольку она ослабляла империализм и мировой капитализм. Освобождение производительных сил этих стран в результате свержения господства капитала дало бы огромные долгосрочные выгоды как народам этих стран, так и пролетариату всего мира.

Но мы никогда не обманывали сами себя и рабочих и крестьян по всему миру относительно неизбежного характера (классового соотношения сил) и режимов, которые могли бы установиться в подобных странах.

Мы предупреждали и предсказывали неизбежность установления в таких странах националистических тоталитарных сталинистских режимов, но даже мы не могли ожидать, до какой степени в действительности дойдут искажения.

Вооруженные столкновения между Камбоджей и Вьетнамом выносят суровый приговор всем тем «троцкистским» сектам в Британии и в мире в целом, кто не понял классовой природы и сталинистского характера этих режимов. Но для нашей тенденции это не стало сюрпризом. Пограничные столкновения между Россией и Китаем с десятками тысяч жертв уже достаточно показали, на что способны националистические бюрократии.

Все эти бюрократии не в состоянии выйти за узкие рамки национального государства. За этими столкновениями в бывшем Индокитае стоит стремление вьетнамцев создать индокитайскую федерацию «социалистических государств». Очевидно, что это принесло бы огромные выгоды экономикам всех этих стран. Но камбоджийцы сопротивляются образованию такой федерации по той причине, что в условиях бонапартистского тоталитаризма они неизбежно попадут под националистическое господство и национальное угнетение со стороны вьетнамской бюрократии. Даже оставляя в стороне злобный шовинизм камбоджийских сталинистов, такое развитие событий было бы столь же неизбежно, как и в случае со сталинистскими Россией и Китаем.

По той же самой причине вьетнамские сталинисты, в свою очередь, отказываются образовать федерацию со сталинистским Китаем. Они знают, как уже видно из положения национальных меньшинств в Китае, что они попали бы под национальное угнетение со стороны китайской бюрократии. Даже несмотря на огромную экономическую выгоду, они не могут согласиться на это, как и китайская бюрократия не может согласиться на федерацию с Россией, несмотря на все колоссальные выгоды для народов обеих стран как в экономике, так и с точки зрения баланса мировых политических сил. На пути у подобного объединения стоят корыстные национальные интересы бюрократий всех этих стран.

Только рабочая демократия, как во времена Ленина и Троцкого — не содержащая ни малейшего намека на превосходство или преимущества какой-то одной нации — способна провести такую программу. Но бонапартистский режим, основанный на привилегиях и неравенстве, неспособен на такую политику, доказательством чего являются шовинистические эксцессы в сталинистских России и Китае. Бонапартистские тоталитарные режимы по самой своей природе неспособны заглянуть за узкий горизонт национального государства. Их национальная ограниченность вытекает из природы бюрократии и ее привилегий.

Опираясь на крестьян, студентов и интеллектуалов, без решающего господства и участия рабочего класса, они неизбежно будут национально-ограниченны.

Афганистан

Рабочий класс может обеспечить свое освобождение и свое господство в обществе только опрокинув все предрассудки прошлого — национальные, расовые, кастовые, сексуальные или любые другие. Но только рабочий класс и никто другой — и то только под марксистским руководством — способен на этот шаг. Но освобождение рабочих означает также и освобождение мелкобуржуазной страты общества, которая под руководством рабочего класса и только при этом условии, была бы способна подняться на высоту задачи.

Мелкая буржуазия и интеллектуалы способны стать на точку зрения пролетариата только полностью порвав со своим происхождением и взглядами своего класса. Но это крайне сложно в современных условиях, когда количество подлинных марксистов — как в ранние годы Маркса и Энгельса — оказалось сведено буквально до горстки людей.

И особенно это сложно сегодня, когда не просто ведется борьба в идеологической сфере, а когда в одной стране за другой встает непосредственная задача трансформации общества. В этой ситуации интеллектуалам легко подпасть под влияние мутных сталинистских идей в их самых разных формах.

Только рабочее движение с марксистами во главе может сделать для интеллектуалов возможной подобную метаморфозу.

Это особенно сложно в колониальных и неоколониальных странах с их жгучими проблемами, где массы живут буквально в скотских условиях и где существуют непреодолимые препятствия для трансформации общества на базе полуфеодальных капиталистических режимов.

Для интеллектуалов — всех этих радикальных офицеров, гражданских чиновников, верхнего слоя профессионалов: докторов, дантистов, юристов и так далее — гораздо легче совершить переход к сталинистскому бонапартизму, чем поддерживать подлинные, но численно слабые марксистские тенденции. В особенности это справедливо для тех стран, где «марксизм» даже не существует как организованная тенденция.

Зато «марксизм-ленинизм» России, Китая или Эфиопии им абсолютно подходит. Он соответствует всем их предрассудкам. «Социализм», при котором жизненные стандарты партийной, государственной, промышленной, военной, профессорской элиты намного выше, чем у остальных масс, кажется им вполне нормальным и естественным. Общество, где подобная страта становится господствующей и управляющей, для них чрезвычайно привлекательно, особенно когда они видят громадные успехи, которые делают отсталые страны, идя форсированным маршем к «социализму».

Таким образом, для них легко рационализировать свою классовую позицию. Они ощущают враждебность к коррумпированным крупным землевладельцам и капиталистам, под чьим контролем их страны и общества либо переживают спад, либо движутся вперед еле-еле. Они чувствуют презрение к массам угнетенного крестьянства или даже к слабому рабочему классу.

Все эти страты, помимо их экономического положения, проникнуты огромным тщеславием и заботой о сохранении своей важности в обществе. Их волнуют собственные льготы, статус, должности, власть, доходы, привилегии и престиж. Следовательно, в современном виде легко увидеть, как они воспринимают «социализм» в его, скажем, кубинском варианте.

За последние годы Афганистан является самым свежим примером, подчеркивающим сделанный нами анализ колониальной революции. «Коммунистическая партия» в этой ужасающе отсталой стране сформировалась всего десять лет назад или около того. Как и партии Баас в Сирии, ей оказалось несложно одновременно проглотить доктрины «ислама» и «коммунизма». Причиной этого являются глубокие корни религиозных суеверий среди чрезвычайно отсталого большинства крестьянства, на 90% неграмотного.

Полная трансформация

Сейчас, как и сирийский Баас, лидеры компартии Афганистана выступают в союзе с радикальными низшими и средними слоями офицерства.

Непосредственным толчком к перевороту послужил голод — как в Эфиопии — с которым коррумпированный полуфеодальный азиатский режим оказался не в состоянии справиться. За последние несколько десятилетий Афганистан пережил уже множество переворотов, в результате которых власть захватывали различные группы и племенные лидеры. При этом менялась только верхушка режима, социальная же его основа оставалась неизменной. Та же самая неизбежно развивавшаяся коррупция с ее поборами делалась невыносимой для масс, что приводило либо к голоду, либо к иностранному вмешательству — и к новому перевороту. Социальные отношения, таким образом, вращались в одном и том же порочном круге. Но этот новый переворот открыл возможность двинуться в новом направлении. «Коммунисты» получили должность президента и премьер-министра и стали играть доминирующую роль в правительстве. Это показывало, в каком направлении хочет двигаться офицерство. Одним из первых актов нового режима было изъятие земель, принадлежащих монархии, которая, несмотря на свержение бывшего режима Дауда, продолжала владеть 20% земли в Афганистане! Так события двинулись в новом направлении, которое может быть началом полной трансформации социальных отношений.

Как и в Польше, где тамошняя бюрократия достигла соглашения с католической церковью, в Афганистане руководство компартии вместе с офицерством могут придти к какому-то соглашению с исламским духовенством. Тот факт, что новый премьер-министр Тараки является лидером так называемой Коммунистической партии, ничего не меняет. Он проводит ту же самую политику, что и сирийские лидеры Бааса.

В случае с Афганистаном на данной стадии существуют только два пути. Рабочий класс является мизерным. Часть интеллигенции, в особенности большинство офицерства и огромная часть профессионалов хочет современного цивилизованного государство. Крестьянство хочет земли.

На пути капитализма и лендлордизма нет никакого выхода. Армейское офицерство хочет пойти по пути, проложенному Внешней Монголией. Фактически, эти своеобразные изменения стали возможны только благодаря международному контексту. Кризис капитализма и империализма, тупик, в котором оказались отсталые страны третьего мира и пролетарские революции на Западе, в случае с Афганистаном являются мощным фактором.

Варварские режимы, существующие в расположенных рядом Пакистане, Иране и Индии, не являются привлекательной силой. Для армейских офицеров, многие, если не большинство из которых обучались в России, последствия сталинистского режима кажутся весьма привлекательными. Такой же эффект оказывается на племена и родственные народы, живущие на границах с Россией, когда они видят модернизацию тех районов России, которые ранее имели такие же низкие жизненные стандарты и такой же огромный уровень неграмотности и невежества, как и они сами.

Марксистский подход

Индустриализация, полная грамотность и высокий в сравнении с Афганистаном уровень жизни обязаны были произвести впечатление на эти слои. Контраст с отсталостью и варварством, на которых строилось процветание афганской знати, не мог не тревожить лучшие слои афганского общества — интеллигенцию, профессионалов и даже офицерскую касту. Они хотели порвать с той грязью, нищетой и невежеством, от которых страдала их страна. Капиталистам Запада с их безработицей и застоем в промышленности было нечего им предложить. Они же хотели разорвать порочный круг смены племенных правителей и военных режимов, которые не несли никаких фундаментальных изменений.

Кризис капитализма тяжелее всего бьет по отсталым районам мира и подталкивает их к выводу, что капитализм не может предложить никакого выхода.

«Республиканский» режим ДаудаМохаммед Дауд пришел к власти, свергнув монархию в 1973 году. Он, в свою очередь, был 27 апреля 1978 года свергнут Военным революционным советом, который поставил у власти режим Тараки, между прочим, поддерживаемый и руководимый в прошлом Москвой, тоже не изменил ничего. Потрясения и перевороты, приводившие только к смене династий из разных кланов знати, последние пятьдесят лет были абсолютно бесплодными. Знать и земельные отношения, на которые она опиралась, оставались основным препятствием на пути модернизации.

В этих обстоятельствах, если бы новый режим, опираясь на поддержку крестьянства, приступил к трансформации общества, перед ним был бы ясный путь развития, похожий на кубинский, сирийский или российский. Это, впервые за столетия, приблизит афганское общество к современному миру. Если социалистическая трансформация будет завершена, это станет новым ударом по капитализму и лендлордизму в остающейся еще капиталистически-лендлордистской части Азии, особенно в Южной Азии. Это будет иметь неисчислимые последствия для пуштунов и белуджей в Пакистане и столь же огромное влияние на народы, проживающие на границе с Ираном. Прогнивший пакистанский режим в ближайшие годы столкнется с полной дезинтеграцией. Преобразование социальных отношений в Афганистане может внести дальнейший вклад в распад этого режима.

Соплеменники будут подпадать под влияние процессов, происходящих с их братьями по ту сторону границы. На северо-западных границах Пакистана среди белуджей уже разгорается восстание, в ходе которого люди стремятся к единству со своими братьями в Афганистане. Эффект может напоминать брошенный в воду камень, круги от которого будут чувствоваться в Иране и даже еще дальше — в Индии.

Это та дорога, по которой может пойти «Коммунистическая партия», удерживая власть в союзе с радикальным офицерством. Оппозиция со стороны сил старого режима будет, как и в Эфиопии, со всей вероятностью понуждать их идти именно в этом направлении.

Если же они будут медлить — возможно, под влиянием русского посольства и русского режима — они проложат путь жесточайшей контрреволюции, опирающейся на ощущающих опасность знать и духовенство. В случае успеха эта контрреволюция восстановит старый режим на костях сотен тысяч крестьян, при истреблении радикального офицерства и почти полном уничтожении образованной элиты общества. На данный момент — пока не будет движения единственного передового класса, способного обеспечить переход к социализму в промышленно развитых странах, — наиболее прогрессивным для Афганистана в настоящее время кажется установление пролетарского бонапартизма.

Хотя мы и не закрываем глаза на вновь возникающие противоречия, на основе переходной экономики, представляющей собой рабочее государство без рабочей демократии, марксисты, сохраняя трезвый взгляд на вещи, поддержат возникновение такого государства и дальнейшее ослабление не только империализма и капитализма, но и режимов, опирающихся на пережитки феодализма в наиболее отсталых странах.