Фотография Александра Трашина. Гоначхирское ущелье, Домбай.
От редакции:
Всем известно: о Чечне плохо говорить нельзя. Есть «чеченские» темы, которых некоторые СМИ все-же касаются, когда происходит обострение — например, нападки на правозащитников или на ЛГБТ-людей. Темы пыток и внесудебных казней неугодных если и звучат, то всё больше в специализированных и малоизвестных изданиях. При этом они происходят по всему Северному Кавказу — Чечня лишь чаще на слуху.
Беседы нашей товарищки Ясмин Таш с бежавшими из региона ЛГБТ и другими людьми, подвергнувшимися преследованию, складываются мелкими фрагментами в пролог черной книги о современном Северном Кавказе. Рассказы геев и лесбиянок, в сущности, отличаются от общей многоголосой истории сотен тысяч беженцев и жертв режимов этих южных республик только причиной насилия. Мы убеждены, что рабочий класс Кавказа рано или поздно найдет в себе силы преодолеть разделение и объединится в борьбе против тех, кто ответственен за бедность, экономическую отсталость региона и позорное стравливание простых людей друг с другом.
Имена всех героинь и героев материала изменены; в некоторых случаях незначительно изменены обстоятельства задержаний и пыток. Некоторые истории переданы со слов очевидцев и знакомых героев.
Резкий всплеск похищений геев в Чечне произошел весной 2017 года. С осени 2018-го поток сообщений о расправах возобновился. На данный момент СМИ известно о сорока заключенных и двух убитых за этот последний период. Помощью людям, попавшим в беду, занимается Российская ЛГБТ-сеть.
Мне удалось пообщаться с людьми, которые не понаслышке знают о пытках и убийствах, в том числе и из-за сексуальной ориентации. Этот кошмар — часть их ежедневной жизни, переписок, тревоги за оставшихся на Северном Кавказе друзей. Они рассказывают, что убийства и пытки были всегда, в 2017 году о них просто стало известно широкому кругу людей. Более того, сейчас СМИ говорят о «возобновившихся» преследованиях, хотя на самом деле они и не прекращались.
Рашид
Рашид уже несколько лет живет в Петербурге, у него неплохая работа и мир дома с любимым человеком. С 12 до 17 лет, в самый сложный период осознания себя, Рашид думал, что он единственный гей в Чечне. Знал, что геи существуют, слышал про «такое», но был уверен, что в Чечне он такой один. В 11 классе ему купили телефон и у него впервые появился интернет. В то время были довольно популярны чаты для знакомств. Рашид сидел там с женской анкетой, знакомился с парнями — естественно без имен, без фото. В этих чатах он нашел и других геев, и был очень удивлен их количеству. На какое-то с ними сближение идти боялся. Думал, что узнают, проследят. Его и сейчас, спустя много времени после отъезда из Чечни, порой мучает страх, что за ним следят.
У самого Рашида проблем из-за ориентации не было. Он скоро понял, что в Чечне ему места нет, рано или поздно о нем узнают — не стал ждать этого момента и уехал. У Рашида большая семья, несколько братьев и сестер. Все, включая тех, кто младше него, уже обзавелись семьей. Рашид старается не ездить домой без необходимости. Ему уже 28 лет и родители требуют чтобы он женился (обязательно на чеченке, в крайнем случае — на ингушке). Отказы начинают вызывать подозрения, но пока все обходится.
Алихан
Другу Рашида Алихану повезло меньше. Они познакомились когда заканчивали школу, — жили в соседних дворах. Тогда все казалось не таким страшным, как сейчас. У всех только появился интернет, люди начали осторожно знакомиться, появилась надежда на хоть какую-то открытость.
Алихан всегда отличался от остальных. Даже в компании знакомых-геев он выделялся — был уж слишком красивый и немного походил на девочку. Из-за слишком «нежного» вида к нему периодически цеплялись на улицах. Шел 2010 год. Тогда еще геи в Чечне тихонько собирались компаниями на квартирах, иногда на улицах и в парках. Открыто чувства никто не проявлял, но общаться в тесном кругу своих было не страшно.
В том же году Алихану позвонил его друг из Ингушетии и попросил приютить знакомого гея, которому некуда идти. По неопытности Алихан добродушно согласился. Первые пару дней после приезда этот парень вел себя нормально. Странности начались потом.
Новый знакомый засыпал Алихана вопросами: где ты знакомишься с парнями? где вы собираетесь? есть ли у тебя друзья-геи, кто они, как их зовут, где живут, как их найти? Не ожидая подвоха Алихан все подробно рассказывал.
Спустя несколько дней они сидели на кухне, когда новый знакомый попросил Алихана проверить, закрыта ли дверь. Она оказалась открыта: едва Алихан дернул за ручку, в квартиру вломились семеро военных, схватили его за волосы и потащили в комнату.
Друга Алихана пару раз стукнули и увели в другую комнату, а вот им самим занялись всерьез. Сначала сильно избивали, вообще ничего не говоря, не спрашивая. Потом начались оскорбления: Алихана называли «пи***асом», осквернителем нации, грязью и грешником. Требовали «сдать своих дружков», говорили, что и так всё знают и у них записаны все разговоры Алихана с его подсадным «гостем», но нужно больше подробностей — имен и адресов. Начали искать телефон. Избитый и измученный Алихан помнил, что все контакты в его телефоне были записаны на карту памяти, и попади она в руки этих бандитов, все его знакомые ребята пропали. Он сказал военным, что сейчас сам отдаст телефон. Быстро вытащил его из кармана, нажал на кнопку сбоку, карта памяти выскочила и он ее проглотил. На все это у него было 5 секунд. Его мучители, естественно, взбесились. Один из них достал нож и сказал, что вспорет ему брюхо. Скорее всего они и не стали бы этого делать, но Алихан был слишком напуган чтобы рассуждать здраво. В тот момент он видел единственный выход — смерть. Но не хотелось умирать медленно от рук этих бандитов. Улучив секунду, он резко вскочил, выбежал на балкон (его квартира находилась на пятом этаже) и спрыгнул вниз. Позже он рассказывал, что от шока не почувствовал боли, и хотя сломал обе ноги и ребро, но встал и побежал — естественно, далеко убежать он не смог. Его поймали, затащили в багажник машины и увезли в неизвестном направлении.
Куда его привезли Алихан не помнит: какое-то служебное здание, людей было много, все ходили по своим делам. Его бросили где-то в подвале. Сломанные ноги и ребро очень болели, от усталости и слабости он забывался беспокойным сном, но снова и снова просыпался от боли. Иногда к нему заходили люди в форме, били, грубо оскорбляли, говорили, что он тут сдохнет и об этом никто не узнает. Но Алихана уже искали мать с сестрой. Оказалось, что его прыжок из окна, погоню и похищение людьми в военной форме видела соседка.
У сестры Алихана — образованной, как говорят, «боевой» девушки — было много знакомых военных, через которых она узнала о случившемся и нашла брата. Когда она пришла его вытаскивать, с нее потребовали выкуп — 300 тысяч рублей. Для людей из рабочих чеченских семей это большие деньги. Платить их за то, что ее брат гей, сестра Алихана отказалась. Не испугавшись и даже не зная о том, что брат ранен и ему нужна помощь, она пригрозила, что подаст в суд на похитителей в погонах, поедет в Москву, привлечет журналистов. Военные испугались. В то время массовой охоты на геев еще не велось, был лишь такой промысел шантажом. Алихана отпустили. Естественно, ни о каком возмещении ущерба, оплате лечения (парню тогда чуть не ампутировали ногу) не было и речи. Алихан уехал из Чечни, но и спустя годы каждый раз, когда он приезжает домой, его тащат в отдел и избивают, но толку особого от этого нет: все и так знают, что он гей.
Заработать на чести
Такая история может случиться с ЛГБТ-человеком не только если он молод и неопытен, но даже если он имеет статус уважаемого члена общества, у которого есть дети, внуки, большой дом, серьезные по местным меркам денежные сбережения, если он известный врач, религиозный человек.
Тагир
Тагиру довольно много лет, он бисексуален и был женат много раз. От разных браков у него пятеро сыновей. Около восьми лет назад он познакомился в интернете с молодым парнем-чеченцем. В их первую (и единственную) встречу Тагир приехал на квартиру к своему новому знакомому. Спустя полчаса после его приезда в квартиру ворвалась группа людей в форме и несколько человек в штатском с камерами. На парня особого внимания не обращали: как думают знакомые Тагира, скорее всего это был молодой гей, которого силовики когда-то поймали и заставили работать на себя. Таких много: не собрав денег на выкуп, они соглашаются искать богатых геев и приводить их в лапы военных в обмен на то, чтобы остаться целыми и не допустить, чтобы родные узнали об их ориентации.
Тагира не стали сильно избивать или держать где-то взаперти — он был достаточно известным в городе человеком и его исчезновение наделало бы много шума. Потребовали денег, угрожая все рассказать семье. Пообещав вернуться с наличными, Тагир уехал из Чечни, наивно посчитав, что это была акция устрашения против чеченских «людей в теме», и что если он затаится, про него забудут. Не дождавшись денег, военные пришли к сыновьям Тагира. Показали его детям и внукам переписки, фото, видео, добытые их молодым информатором, добавили красочных описаний и потребовали денег за молчание уже с них. Сыновья позвонили отцу, попросив либо приехать разобраться, либо не появляться вообще никогда. В итоге они продали все имущество Тагира (большой дом-особняк, машины) и отдали деньги шантажистам. Тагир рассказывает эту историю со слезами на глазах — он без преувеличения в одночасье потерял все. «Собственные сыновья, которых я вырастил, отвернулись от меня. Старший ударил по лицу и выгнал за порог. Сказал: „Либо уезжай, либо мы тебя убьем“. Это самое худшее, что может случиться с отцом». Один только младший сын встал на сторону Тагира — возможно, просто не поверил. Он уехал вместе с ним из Чечни.
Тагир считает, что старший сын мог быть причастен к этому. Возможно, его семья воспользовалась ситуацией и договорилась с военными уже после того, как те раскрыли бисексуальность Тагира. По его словам, у старшего сына был шкурный интерес — он боялся, что наследство останется младшему сыну, который был в лучших отношениях с отцом. За всеми сокрушениями о позоре и грехе один из сыновей не упустил шанса воспользоваться случаем поживиться на истории об отцовском унижении.
Многие годы похищения ЛГБТ-людей преследовали корыстную цель. Причиной для пыток и насилия могла быть не столько ориентация — она была лишь удобным предлогом, — сколько имущество. Но со стартом «кадыровской кампании» (точные даты назвать сложно, ориентировочно конец 2016—начало 2017 года), в отношении ЛГБТ-людей началась целенаправленная чистка.
Зеленый свет традиционалистам
По версии «Новой газеты», высшее руководство Чечни обратило внимание на ЛГБТ после волны антигейских митингов на Северном Кавказе. Массовые акции прошли в связи с попытками активиста проекта GayRussia Николая Алексеева и его соратников согласовать проведение гей-прайда в некоторых городах региона. Было записано несколько десятков видеозаписей (они до сих пор есть на YouTube) с угрозами убийством ЛГБТ-активистам, которые якобы собирались приехать на прайды из других городов России. Принцип «кадыровской кампании» повторяет лейтмотив этих видеообращений: геев в Чечне нет, а тех, которые все-таки есть или появятся, надо перебить и уничтожить. Сейчас шантажировать раскрытием ориентации опасаются даже те, кто регулярно занимался этим бизнесом раньше. Убийства и пытки прикрываются «очисткой нации от грязи», что преподносится как традиционалистское благочестие. Какой же ты мусульманин и патриот, если не убиваешь неверного, а берешь с него деньги и покрываешь?
Значительное большинство северокавказских обществ настроено консервативно и гомофобно и без специального распространения идей ненависти. Существуют свидетельства «убийств чести», которые вершатся внутри семьи и не выносятся на обозрение общества. Однако нельзя утверждать, что это повсеместная практика, судьба, которая неминуемо ждет каждого «разоблаченного» ЛГБТ-человека. У городских жителей, которые постепенно теряют связь с родовыми обычаями и адатным правом, гомофобная реакция реже доходит до физической жестокости. Это позволяло гомосексуалам в Чечне постепенно находить друг друга и медленно формировать пусть закрытое, но коммьюнити — первый шаг к обретению своего места на карте общества, своего голоса, своего присутствия. Они не успели. Сейчас в республике нет никакого ЛГБТ-сообщества, есть просто «люди в теме», как они сами себя называют.
Когда власть начинает поощрять преступления на почве ненависти, именно настроения и взгляды самых консервативных слоев общества начинают определять судьбу угнетаемых, будь то национальные меньшинства, мигранты, ЛГБТ-люди, проституированные женщины или даже наркопотребители. Если раньше у ЛГБТ на Северном Кавказе существовала призрачная надежда если не на принятие, то хотя бы на равнодушие, то сейчас есть установка сверху: каждый просто обязан ненавидеть и наказывать геев, или как минимум выражать эту ненависть. А если не ненавидишь или по любой причине встанешь на защиту — тебя самого обвинят в том, что ты гей.
Среди людей, которым помогли уехать правозащитники, непосредственно пострадавших лишь малая часть. Остальные обратились за помощью опасаясь, что очередь дойдет и до них. У многих возможности уехать нет. Они заметают следы, заключают липовые браки, делают все чтобы их не могли ни в чем заподозрить — и продолжают жить в страхе. Если же человек резко уезжает, то попадает под подозрения. У многих большие семьи, родственники, старые родители, и чаще всего речь не столько о собственной безопасности, сколько о безопасности близких. Поэтому многие обрывают связи.
Асма
Асма живет с пожилыми родителями. Через год ей будет 30, а она до сих пор не замужем. Асма лесбиянка. Говорит, что живет в постоянном страхе, что ее раскроют. У нее много друзей и знакомых в Москве, которые давно зовут ее к себе, советуют бежать из Чечни, предлагают помощь. Но она не может уехать. Двоюродные братья уже подозревают ее. А уехав, она эти подозрения только подтвердит. Что тогда будет с ее родителями? А если к ним заявятся силовики, будут требовать выдать дочь-лесбинку? Асма не может так с ними поступить. Она со стыдом рассказывает, что бывали случаи, когда ей приходилось отказывать в помощи знакомым ЛГБТ-людям. Потому что, если тебе звонят и просят приютить, помочь, то никогда нельзя быть уверенным: человек в беде и ты еще можешь ему помочь, или человек в беде уже настолько, что звонит тебе под дулом пистолета — подтверди свою причастность, и за тобой тоже приедут.
Равенство в пытках: геев пытают так же, как остальных неугодных
Похитить, незаконно удерживать, подвергать пыткам и убить в Чечне могут лишь при одном подозрении, и совсем не только из-за ориентации. Эта тема не новая, с ней очень сложно работать, и потому журналисты предпочитают сосредотачиваться на преследовании ЛГБТ. Но пусть будет лишь подозрение на участие человека в террористической группировке или на хранение наркотиков, на воровство или за несогласие с действующей властью — он очень быстро окажется в лесу или в подвале.
Очень развиты доносы и сарафанное радио непроверяемых слухов. Любой недоброжелатель может пойти в полицию и сказать, что такой-то человек — террорист. Все, что тому остается — ждать гостей, которые обязательно придут. Пытать начинают сразу, и уже в ходе пыток выясняется, действительно ли подозреваемый причастен к тому, в чем его обвинил доносчик.
Саид
На Саида донесла его жена. По какой причине — он не знает, или не хочет говорить. Около восьми лет назад его поймали по пути на работу. В автобусе, на котором он ехал, в этот день никого не было. Доехав до своей остановки, Саид хотел выйти, но не смог: водитель заблокировал двери. Его отвезли за город, где уже ждала машина с военными. Его обвинили в пособничестве террористам. Жена Саида сказала силовикам, что он заставлял ее готовить, а еду относил в лес, подкармливал бандформирование. Его долго пытали: обливали кипятком, загоняли иглы под ногти, требовали признаться, показывали фотографии неизвестных ему людей. Спустя несколько дней пыток привели жену Саида. Та призналась, что солгала. Тогда его отпустили, а жену оставили; что с ней было потом он не узнавал. Перед ним извинились за то, что «так некрасиво вышло», потребовали никому не рассказывать о том, что с ним было, и участливо предложили «заходить, если что». Саид говорит, что вежливые военные даже довезли его до дома. Он никуда не ходил, никому не жаловался. Саид благодарен, что остался жив.
Ахмет
4 декабря 2014 года было совершено нападение на Дом Печати в Грозном. Была объявлена контртеррористическая операция, которую возглавил сам Кадыров. Позже официальная власть заявила, что в нападении принимали участие 12 боевиков из «Кавказского Эмирата». Но людей, которых после этого события поймали, пытали и заставляли признаваться в связях с террористами, было около трехсот. Родственники, друзья, одноклассники, соседи. Ахмет был в числе этих трехсот человек, имевших несчастье быть знакомым с кем-то из захватчиков. Он показывает рубцы и шрамы на спине как доказательство своего рассказа. Его подвешивали за ноги и били железными прутьями. В пытках изощрялись — мужчинам мочились на лицо, говорили, что их убьют, и никто не сможет их даже найти. Ахмет помнит, что кто-то действительно умер от пыток — не выдержало сердце. Он рассказывает, что видел как мимо их дверей куда-то вели девушек в хиджабах. Что произошло с ними он не знает — мужчин и женщин держали отдельно. Он жалуется на кошмары, говорит, теперь эти крики с ним всегда.
Идеальная мимикрия
К сожалению, пытки и убийства из-за ориентации распространены не только в Чечне, но и в других республиках Северного Кавказа. В соседней Ингушетии дела обстоят не лучше. Молодые геи по-разному справляются с осознанием своей ориентации. Только немногие принимают себя. Большинство женятся, создают большую семью по примеру старших, и всю жизнь живут, притворяясь тем, кем не являются.
Современные ингуши и ингушки, в том числе те, кто переехал в крупные города России, внешне особо ничем не отличаются от остальной молодежи. Страшное лицо действительности открывается только своим. В Ингушетии клановая система общества. Чем больше семья, род, тем меньше у молодого поколения прав и свобод, тем большему количеству старших нужно отчитываться. С расстоянием контроль не исчезает, только ослабевает. Каждая семья, клан сама отвечает за неверного, «распутную женщин» или гея из своего рода. Убить, помиловать или прогнать — решают только они.
Положение особо не меняется, даже за последние десятки лет оно не стало лучше. Подавляющее большинство населения религиозно. Здесь тоже говорят: «У нас геев нет». И прибавляют: «Даже в Чечне есть, а у нас нет».
Отношение к геям, к правам женщин и личной свободы в целом меняется в зависимости от места проживания: в горах хуже, в городах чуть легче. Люди приезжают из разных деревень и сел, не настолько хорошо друг друга знают. В городе проще затеряться.
Тот небольшой процент женщин, которые пытаются стать независимыми, едет в столицу Ингушетии. За это традиционалисты называют Магас «городом бл***тва» — самостоятельность женщины прочно связывается с ее якобы распущенным сексуальным поведением. Несмотря на это уехать в столицу, приобрести там жилье, устроиться на работу, попытаться жить хотя бы чуть-чуть свободнее — мечта многих женщин. Магас основан только в 1994 году, особо не заселен, не установлены свои правила, городское население не настолько привержено фундаментальному исламу — это ослабляет клановый контроль над каждым отдельным членом общества. Некоторые ЛГБТ-люди даже идут на риск жить в городе вместе, разумеется, сохраняя легенду о том, что они «просто друзья». Однако все же свобода города больше относится к женщинам.
Знакомства для ЛГБТ в Ингушетии — только через сарафанное радио, через знакомых. Иные пути очень сложны и рискованны. Через интернет здесь не знакомятся: может попасться псих, решивший очистить великую Ингушетию от грязи, и тогда могут накрыть по цепочке всех знакомых «из темы». Если такое все же происходит, чаще всего гомофобам не за что зацепиться: ЛГБТ-ингуши настолько зашуганы, что не ошибаются и не хранят улик. Идеальная мимикрия.
В Ингушетии, как и в Чечне, развит секс-туризм — для того, чтобы заняться сексом, люди вынуждены уезжать в другой город или регион. Популярны Пятигорск, Ставрополь, Ессентуки, Новосибирск и даже Махачкала. Есть и те, кто из Ингушетии ездит в Чечню — главное в таком туризме не место (в России везде афиширование гомосексуальных отношений может вызвать агрессию со стороны), а положение незнакомцев, приезжих. Можно найти партнера в своем регионе и уезжать с ним. Всякое общение при этом, по крайней мере среди геев, происходит исключительно по-братски. Даже если знакомые случайно увидят переписку нельзя будет ничего заподозрить.
Подозрений достаточно
В горной Ингушетии живут очень ортодоксальные люди, многие увлечены религией; она определяет всё: как есть, как спать, как одеваться, как жить. Если в горной деревне узнают, что определенный человек гей, то он, считай, подписал себе смертный приговор. Здесь не будут вести даже разговоров и обсуждений. Из-за этого узнать что-либо о повседневной жизни проживающих там ЛГБТ-людей не представляется возможным.
По косвенным признакам можно судить, что в горной местности раскрытые геи почти неизбежно становятся жертвами внесудебных расправ. Эти случаи не расследуются. Если кому-то стало известно о случае такого убийства или пропажи человека, он не может никуда заявить, заступиться. Логика такова, что если ты заступаешься за грешника, значит и сам такой же. Единственное, когда голос сочувствующего может быть услышан — в призыве похоронить человека на кладбище.
Для того, чтобы подвергнуться насилию, не обязательно чтобы вина была доказана — достаточно просто подозрений. И если тебя подозревают, то твоя жизнь превращается в ад.
Ибрагим
Ибрагим приехал в Магас учиться. Его манера поведения с детства была очень феминной, и скрывать это было трудно, за что его прозвали Кхал Ибрагим. В ингушском языке приставка «кхал» дает любому слову женский род и прозвище примерно можно перевести как «баба Ибрагим». Он не встречался с парнями, не предпринимал попыток познакомиться с кем-то в интернете, и вообще не давал никакого повода обвинить его в том, что он гей. Но только из-за своей манеры жестикулировать, говорить, растягивая гласные, и из-за «женской» походки он с детства подвергался остракизму. С ним не здоровались, его игнорировали, постоянно оскорбляли, не приглашали на свадьбы (традиционно-массовые события в Ингушетии, важные для социализации). В подростковом возрастом стало хуже. Понимая, что защитить себя Ибрагим не может, его начали периодически бить старшие знакомые. Защиты просить ему было не у кого. Однажды Ибрагима изнасиловали. Несколько брутальных парней, «настоящих мужчин» сказали ему: «Если ты выглядишь как баба, то тебя можно насиловать». В полицию он не пошел, заявлять никуда не стал. В его интересах было молчать и скрывать случившееся — в полиции его бы тоже избили, да еще и сообщили бы родным: «Ваш пришел с таким. Вам не стыдно? Разберитесь».
Слово матери
Бывает, что молодые люди признаются о своей ориентации матерям и те их принимают. Не говорят отцу, скрывают от всех, как можно скорее женят для отвода глаз — в этом все принятие. Часто женщины пытаются выпроводить сыновей из семейного дома, если узнают, что те геи. Чем дальше от Ингушетии, тем безопаснее: Москва, Питер, Владивосток, Новосибирск.
Азиза и Айша
Сына Азизы заподозрили в том, что он гей, и семья без ее ведома приняла решение его убить. В один из совершенно обычных вечеров отец сказал сыну: «Пойди сделай омовение, помолись, поешь и попрощайся с матерью». Азиза прекрасно знала, что это значит. Она кинулась в ноги мужу и умоляла пощадить ее ребенка, ползала на коленях, целовала его ноги, плакала, рвала на себе волосы. Невозможно представить, что должна испытывать женщина в этот момент, какие слова и аргументы она должна найти, на какие чувства своих обидчиков воздействовать. Чаще всего на слезы матерей не обращают внимания, но у Азизы получилось. Ее сына помиловали. Эту историю не вынесли за пределы семьи. Азиза поручилась за сына, за считанные дни нашла ему невесту. Сейчас внуки Азизы уже ходят в школу.
А вот Айша решения о судьбе своего ребенка дожидаться не стала. Сына, виновного в «неправильной ориентации» поймали с поличным, избили, привезли в дом и заперли в подвале. На утро был назначен семейный совет, на котором вынесли бы решение. Айша понимала, что ничего хорошего там не решат, но сделала вид, что она на стороне мужа. «Поступай так, как того требует твой долг», — сказала она ему и дождалась, пока он уснет. Айша перерезала мужу горло, выпустила сына из подвала, собрала все ценное, что было в доме и сбежала вместе со своим ребенком. Их долго искали, но так и не нашли — никто до сих пор не знает, где они.
Вместо смерти: психиатрия, отшельничество, разрыв связей
Конечно, убить решают не всегда. В менее консервативных семьях предпринимаются и попытки «лечения». Первым делом гея заставляют делать намаз и клясться на Коране, что такое больше не повторится. Начинают возить по мечетям (но не ингушским, чтобы не встретить знакомых), или ведут к разным улемам — отшельникам, которые лечат молитвой.
Мехмет
Мехмет вообще притворился сумасшедшим. Когда отец с братьями пришли к нему с компрометирующими фотографиями, требуя дать ответ, он начал разговаривать не своим голосом, сказал, что в него вселился шайтан, и попросил исцелить его. Мехмету поверили, но не потому что он хороший актер, а потому, что хотели поверить. Лучше сын — одержимый, чем сын — гей. Мехмета даже свозили в Мекку. Он, конечно же, «вылечился», шайтан его душу и мысли покинул. После «лечения» Мехмета женили, и с точки зрения физического насилия все закончилось хорошо. Но и сейчас за каждым его шагом следят, ждут осечки.
Есть такие семьи, где прибегают к психиатрическому лечению, кладут в больницу без реальных медицинских показаний, обкалывают нейролептиками. Но такой способ самоуспокоения могут позволить себе лишь немногие состоятельные семьи.
Мурат
Есть геи, которые живут в Ингушетии, не стремятся в город, находят мир внутри себя и мирное сосуществование своей ориентации, веры и национальности. Но естественно, ни о какой открытости не может быть и речи. Мурат живет в равнинном селе, он гей и улем (мулла, религиозный деятель, священнослужитель). О том, что может случиться, если кто-то узнает о его тайне, он предпочитает не думать. Мурат удивительно спокоен. Он уверен, что никогда не будет раскрыт. На вопрос, не чувствует ли он себя виноватым, «неправильным» верующим, отвечает: «У меня нет проблем с богом, со своими грехами я разберусь сам. Религия отдельно, секс отдельно».
Руслан
Руслан уехал из своего села в Москву учиться. Его личная просьба ко мне: подчеркнуть, что уехать из Ингушетии недостаточно. Нельзя обрести свободу просто сбежав оттуда. «Если ты нужен, тебя из-под земли достанут и заставят ответить за то, что ты не такой, как требует семья. Ты не можешь быть спокоен никогда и нигде. Даже в таком большом городе как Москва. Ты приезжаешь как студент и тебя тут же втягивают в диаспору. Везде есть ингуши постарше, которые берут тебя в оборот».
Руслану долго удавалось скрываться от соотечественников, а когда его фамилия выяснилась, сыграл на ингушском национализме — убедил всех, что по маме он грузин. Но даже когда попытки подружиться и втянуть в компанию ингушей-москвичей сошли на нет, за ним все равно «приглядывали». «Нужно очень четко и жестко сепарироваться, — говорит Руслан, — но решиться на это могут не все. Нужно быть готовым стать изгоем, особенно если на родине раскроется, что ты прячешь свои корни».
Такое происходят не только в учебе: контроль продолжается на работе, в компании друзей, знакомых. Ингуши — довольно немногочисленный народ, поэтому почти все знают друг друга через членов семей. В этом и кроется опасность.
Идрис и Анзор
Подтверждение этого — история Идриса. Он уехал из Ингушетии учиться в Ростов, поступил в университет. Через какое-то время у него там завязались отношения с другим студентом. Так он вызвал подозрение у местных ингушей: странно себя вел, постоянно таскался с русским парнем. За ним начали приглядывать. В какой-то момент он потерял бдительность. Ночью где-то на улице Идрис с его парнем поцеловались. Их сфотографировали. Фото тут же отправили родителям. Те были шокированы: то, что они увидели, никак не объяснишь — ни дружеским объятием, ни ошибкой. Они не стали поднимать шум: позвонили Идрису, попросили приехать — мать тяжело заболела. Он отпросился с учебы и сорвался домой. Зайдя в дом он не успел ничего сказать, отец и братья накинулись на него и увели на задний двор. Идриса застрелили в упор в затылок и там же, на заднем дворе, похоронили. Убийство произошло с одобрения матери. По словам близкого к ней человека, когда она узнала о своем сыне правду, она сказала отцу: «У меня больше нет сына. Поступай как считаешь нужным». Этот случай никем не расследовался. Соседи немного поспрашивали и забыли. Они точно знали, что мальчика убили — а раз убили, значит было за что. На вопросы в таких ситуациях семья отвечает, что отпрыск уехал или уехала. А дальше никто не копает.
Анзор приехал в Москву за лучшей жизнью, за возможностью не трястись каждую секунду за свою жизнь. Устроился на работу, начал снимать квартиру, жизнь налаживалась. Его парень приходил к Анзору в гости. Собственно, съемная квартира — это единственное место, где они проводили время вместе. Парни помнили про опасность и вели довольно скрытный образ жизни. В какой-то момент родные решили, что давно никто не наведывался к сыну. Отец отправил дядю, чтобы тот проверил, чем его ребенок живет, занимается. Тот, видимо, слишком серьезно воспринял задание и, приехав в Москву, начал слежку. В скором времени он стал догадываться, что к чему. Подгадал момент, когда к Анзору пришел его парень. Вломился, увидел их вместе. Тут же позвонил отцу, все сообщил, потребовал выслать людей. Чужого парня выгнал, так как к нему претензий быть не может, а с Анзором заперся в квартире и стал ждать приезда родственников.
Те приехали довольно быстро: все-таки дела чести очень важны, можно все побросать и рвануть в Москву — убивать своего сына, брата, племянника. Но делать этого в Москве не стали: обычно расправляться тут боятся. Если ЛГБТ-человек с Северного Кавказа в Москве, то у него в принципе есть шанс выжить — он может сбежать, затеряться, обратиться к правозащитникам. У Анзора этого сделать не получилось. Его увезли в Ингушетию и убили.
Анзор, скорее всего, похоронен в лесах Яндаре, которые известны тем, что там покоятся останки десятков сыновей-геев, дочерей-лесбиянок, «гулящих» матерей, «распутных» сестер. Тех, кто не заслужил нести «честь» своих родов.
P.S.
Эта статья не должна быть мемориалом или сборником страшных историй. Сейчас, когда угнетенным людям на Северном Кавказе объединиться объективно сложнее всего, нам — всем выживающим от зарплаты до зарплаты, женщинам, мусульманам, мигрантам, ЛГБТ в крупных городах, где ещё есть возможность совместных действий, — необходимо солидарно выступить против диктатуры, беспросветной бедности, женского неравноправия, убийств чести, жестокого мачизма, преследований ЛГБТ, государственной гомофобии и пропаганды ненависти. Мы должны проявить свою солидарность, чтобы показать сестрам и братьям в Чечне, что они не одни, вдохновить их на организацию и борьбу.
Ксенофобия имеет разные выражения, но все они уходят корнями в страхи и проблемы современного капиталистического общества. Неприятие к геям, к примеру, напрямую связано с низким социальным статусом женщин (а геи в глазах гомофобов — это мужчины, добровольно уподобляющие себя женщинам, «бабам»), что в свою очередь — следствие экономической зависимости женщины от патриархальной семьи и мужа. Если бы женщина была равной мужчине в социальном плане, никакой гомофобии бы в принципе не возникало. В тех обществах, где борьба женщин за свои трудовые и социальные права привела к материальным изменениям, и, соответственно, где женщины менее зависимы от семьи, мужей и партнеров, объединены в профсоюзы и реальные политические организации, гомофобия находится на более низком уровне.
Поэтому сегодня перед всеми социалистами и социалистками, кто хочет реальных изменений на Северном Кавказе, стоит непростая задача: строить сопротивление по всем фронтам, опираясь прежде всего на коллективную борьбу той единственной силы, которая способна изменить материальное положение общества — рабочего класса. Каждая из историй, рассказанных в статье, — пример вынужденного сопротивления поодиночке тем замшелым традициям и всепроникающей клановой круговой поруке, которые исторически сложились много веков назад и сохраняются только в силу экономической отсталости, изолированности, бедности, безработицы, низких личных перспектив без страховочных канатов своей малой группы, то есть без «семейных уз», которые в конечном счете становятся узами в прямом смысле слова.
Исторически сложившееся положение было осложнено чудовищными ошибками сталинистской бюрократии в национальном вопросе и целенаправленной политикой местных элит сегодня. Кадыров в Чечне всеми силами продвигает традиционализм, обычаи и жесткие иерархии чтобы опереться на самые консервативные силы и силой же навязать иллюзорное единство чеченскому обществу, которое разделено войной, национальными и религиозными конфликтами — эффектами эксплуатационной системы капитализма. А тех, кто выражает несогласие с политикой местного князька-олигарха, часто находят в роликах на YouTube с показными извинениями перед «чеченским народом». Или мертвыми.
Кремль сыграл на Северном Кавказе ключевую роль. И дело не только в гомофобных законах 2013 года и информационной кампании против ЛГБТ, ободрившей реакционеров и приведшей в конечном счёте к пыткам и секретным тюрьмам в Чечне. Дело в ещё более глубоких причинах.
Либералы и правые продолжают объяснять постсоветские войны и национальные конфликты на Северном Кавказе языком ксенофобии и исламофобии, умалчивая об их материальных основаниях. Сегодняшние проблемы региона так или иначе растут из столкновений Кремля с местными элитами и местным правящим классом за контроль над нефтью и газопроводами, транспортными коммуникациями, железными и автомобильными дорогами, дающими выходы к Черному морю, Каспию и Закавказью. Именно через этот регион в 90-х шли многомиллиардные товарные и денежные потоки. Народы этих территорий стали заложниками тех разборок. И все штампы о поголовно «жестоких», «диких», «грубых» кавказцах, хоть и берут свое начало из мифов еще времен Российской империи, были перепридуманы заново в недрах постсоветских конфликтов как пропагандистское оружие. Сначала оно было необходимо федеральным элитам для мобилизации солдат на войну и общественного мнения на ее поддержку, а потом стало неотъемлемой частью политики местных элит для запугивания противников и создания иллюзии изоляции населения от жителей остальной части России. Затяжная чеченская война, разделенная на два этапа, закончилась в итоге разгромом «мятежной» части местных элит и подкупом оставшихся в регионе вооруженных сил. Так к власти в Чечне пришел Ахмат Кадыров, отец Рамзана.
Растущая из мифов и предрассудков ксенофобия мешает солидарности и оставляет северокавказские народы один на один с местными диктаторами — жесткими мини-Путинами, которые душат любое проявление политического сопротивления, особенно организованного. В таких условиях сопротивление может принимать «сектантские» религиозные формы, а отчаяние — толкать к террористическим методам. Сегодня ярлык дотационных регионов в условиях, когда путинская элита продолжает сокращать бюджеты, вызывает недовольство у людей в тех областях, которые не получают такой поддержки — и это становится дополнительным фактором, усиливающим ксенофобию. Но дотации пожирает элита — её для того и покупали, чтобы она обеспечивала безопасность путинского режима любой, даже самой жестокой ценой в этих беднейших и социально взрывоопасных регионах России. В благодарность эта элита с помощью административного и репрессивного аппарата проведет хоть миллионные митинги «единства народа в поддержку Путина» на фоне единственной витрины благополучия — восстановленного Грозного. Кремль напрямую отвечает за тот диктаторский режим, выросший из чеченской войны и служащий ему сегодня жандармом в регионе.
Выход из этого сложного положения существует — он в единстве, но совершенного иного рода. В единстве, растущем из солидарности всех угнетенных и дискриминируемых, которые борются за совершенное иное общество. Чтобы разрубить клубок противоречий кавказского региона, нужно выстроить другую экономическую систему, которая вытащит общество из круга насилия и бедности. Для этого необходимо взять под контроль рабочего класса — а это большинство людей и Северного Кавказа, и всей России — природные ресурсы, богатства, промышленность, инфраструктуру, экономику и перевести ее на рельсы планирования в интересах 99%, а не сверхбогатых единиц и паразитирующих на финансовых потоках чиновников. Только обобществленные ресурсы и совместное управление ими дадут возможность кардинально изменить трудовые отношения, распределение материальных благ, откроют всем доступ к образованию, медицине, возможности управлять собственной жизнью вне колеи общественного мнения и стереотипов, а следовательно — дадут возможность искоренить дискриминацию и залечить раны многолетнего разделения и стравливания людей друг с другом.