Кровь, пот и равноправие

В конце ноября рабочий «Автоваза», мужчина 58 лет, скончался после двенадцатичасовой смены — коллеги по цеху сказали, что он не выдержал переработок. Рабочие из других цехов подтвердили, что переработки и смены в выходные случаются с ними часто. Журналистка Диана Карлинер и фотограф Антон Карлинер отправились в Тольятти, чтобы узнать, как устроена жизнь рабочих в моногороде самой тяжелой категории и что их держит на заводе.

Пять лет назад, в день машиностроителя, рабочей «Автоваза» Анне Перовой оторвало пальцы на правой руке. Из командного аппарата вылетел штырь. Анна решила поправить его варежкой, но тут пресс стал работать сам по себе. Анна резко отдернула руку от пресса: пальцы остались в варежке, проштампованной насквозь.

Пресс продолжал работать. Другая рабочая ждала деталей, и хотела было возмутиться — обернувшись, она увидела как Перова грязной от мазута варежкой зажимает кровь. Впереди стоял бригадир, который из-за шума станков не понял, что произошло. Чё, Аньк?, — спросил он Перову улыбаясь. Она достала из под варежки травмированную руку, от увиденного бригадира стало тошнить и шатать из сторону в сторону. Это мне плохо, а не тебе, — грубо сказала Анна начальнику.

Проверка на заводе показала, что оборудование после ремонта было неисправным. Тем не менее руководство своей вины не признало. Тогда Перова пошла в суд, но судья посчитала, что её травму нужно рассматривать как лёгкие повреждения здоровью и обязала выплатить пострадавшей 50 тысяч рублей. А за границей это было в евро, миллион бы человек получил, — говорила Перова в суде, но ее никто не слушал. Работать в цехе, где производят крыши, двери, капоты и багажники для автомобилей, Перова больше не смогла. Зарплату сократили больше, чем в два раза — с 25 тысяч рублей до 14, сказали, что теперь нагрузки будет меньше.

Если вы посмотрите на свою ладонь, вы можете представить, что пальцев у Анны нет по мизинец. Перова считает, что ей ещё повезло. В том же цехе, спустя полгода, у одной из работниц штамп также прошелся по руке, оставив целыми два пальца. Другая полностью лишилась кисти.

Мастер на пенсию, рабочая в могилу

Утро, на часах нет и одиннадцати, но на кухне у Перовой пахнет как в столовой во время обеда — маринованными огурцами, мясом с ананасами, салом, селёдкой и хлебом. В будний день это сложно было бы представить, потому что на работу нужно просыпаться в пять. Но сегодня суббота, у Анны выходной. В это время другие сотрудницы по цеху выходят на завод за двойной оплатой.

Пальцами-пенёчками Анна держит электрический чайник, наливая по кружкам кипяток. Чайник протекает, и вокруг кружек образуются лужицы.

— Люди у нас пашут шесть дней в неделю по 12 часов, и это приводит к перенапряжению и травмам. Боясь последствий, рабочие травмы скрывают. В прошлом году сотрудница упала на ловушку для отходов спиной, и никому не сказала — пожалела мастера. Позвоночник настолько разболелся, что она в течение двух месяцев слегла. А через год умерла. Мастер — на пенсию, она в могилу ушла.

— Почему она никому не сказала?

— Ну как? Люди умирают, жалея руководителей. Переживают, что не дадут работать, что их уволят за что-то. Ладно бы мелкое предприятие, но это «Автоваз»! Столько людей убивается. Парень с высотки на заводе сорвался, окна мыл. Триста тысяч родителям за его смерть заплатили.

— В прошлом месяце мужчина, говорят, умер от переработок?

— Видела некролог. Но я ни его не знаю, ни цех в котором он работал. Переработки у нас постоянно. Их (работников — Д. К.) никто не уговаривает, но только предложи — остаются. Вот недавно в гардеробе переодеваюсь, смотрю, молодая женщина сидит на скамеечке согнувшись. Спрашиваю: Кристина, что ты грустишь?. Работать не разрешили. Смена закончилась, домой отправляют. Даже не знаю чем заняться. Понимаете, они настолько привыкли работать, что не представляют, что в жизни можно заниматься чем-то другим, — говорит Перова, поправляя косынку в красный горошек, из под которой выглядывают кудрявые волосы. В ней она похожа на революционерку, работницу и ударницу. Косынку Перова носит и на заводе — без головного убора могут лишить премии.

Впервые Перова устроилась на «Автоваз» в 18 лет по совету отца, который тоже работал на заводе. Приехав из Самары в город, переименованный в 1964 году в честь итальянского коммуниста Тольятти, Анна мечтала о лучшей жизни — об отдельной квартире, замужестве, детях и работе на передовом производстве. На первое время завод предоставлял общежитие. Для рабочих возводили дома в новом Автозаводском районе — так получил квартиру и отец Анны. Разрешали взять в рассрочку «Жигули», ковёр и телевизор, по которому вовсю шла реклама «Автоваза» и его автомобилей.

Через два года у Анны родился сын, совмещать работу на производстве и уход за ребенком стало тяжело, и она уехала к маме в Самару. Когда сын подрос, Анна устроилась на авиационный завод, но так как квартирный вопрос в Самаре решить было невозможно, переехала на несколько лет в Тутаев — там рабочей моторного завода выделили квартиру-малосемейку. Из-за непривычного климата жить в Ярославской области Перовой не нравилось, и она нашла семью в Тольятти, которая согласилась на обмен квартирами. Чтобы сделка состоялась, пришлось снова устроиться на «Автоваз», — так Перова и продолжает работать на заводе уже 28 лет.

Вред работникам

Перова вернулась на «Автоваз» в 1989-м, уже на следующий год началась приватизация; завод стал центром криминальных войн. Тем не менее «Автоваз» продолжал работать без перебоев: в 1993 году собрали 15-миллионный автомобиль, в 1995 выпустили ВАЗ-2110 — «Десятка» в течение нескольких лет считалась престижной моделью. Только вот рабочие ощущали на себе, что работать становилось сложнее — несколько раз в месяц меняли нормы выработки, зарплату задерживали, уходить в отпуск запретили. Хотя на «Автовазе» уже тогда действовали два профсоюза, призванные бороться за права рабочих.

Между профсоюзами АСМ («Автосельхозмаш») и «Единство» общего нет ничего, разве что установленный для участников размер ежемесячных взносов — 1% зарплаты. АСМ считается крупнейшей в России профсоюзной организацией, в которой состоит около 80 тысяч человек, из них 25 тысяч работают на «Автовазе». За 51 год своего существования АСМ никогда не устраивал забастовок, и, как утверждают его председатели, защищает работников мирным путем, в переговорах с начальниками. В «Единстве» состоит около ста человек, и с 1991 года, фактически с момента основания профсоюза, они проводили забастовки и считали важным отстаивать интересы рабочих в суде.

Как и большинство рабочих «Автоваза», Анна Перова состояла в официальном профсоюзе завода АСМ, ходила на собрания и не переживала о том, что некоторые его руководители занимают начальствующие должности на заводе — она верила в то, что АСМ в силах помочь с жалобами рабочих. Но однажды, в 1997 году, увидела, как его председатель подписывает приказы на сокращение зарплат, рассказала об этом другим рабочим и вышла из АСМ. За Перовой ушла вся ее бригада, был скандал с руководством и угрозы увольнения.

Разочаровавшись в одном профсоюзе, Перова вступила в другой, в «Единство». Начала читать законы и учить статьи трудового кодекса наизусть. В 2000-м она организовала забастовку против введения круглосуточного режима работы на заводе, в 2015 году была выбрана председателем профкома.

Я поняла, что можно не только перед носом начальника по столу стукнуть, а цивилизованно бороться против несправедливости вместе с рабочими, — рассказывает Перова. — С тех пор, как я в «Единстве», я говорю: Ребята, пока вы не будете бастовать, вас будут дальше резать как баранов.

Лидеры АСМ методы другого профсоюза не разделяют. Один из председателей, Сергей Зайцев, говорит, что в основе «Единства» «лежит только критика» и считает, что «люди, которые распространяют такую (негативную — Д. К.) информацию наносят вред предприятию и его работникам».

«Автоваз» — кости в паз

Отношение к травматизму на заводе — ещё один пункт, по которому расходятся позиции профсоюзов. По словам Перовой, вместо того, чтобы попытаться сократить травмы на производстве, АСМ договариваются с городскими кафе и фирмами по установке окон о скидках и «замазывают работникам рот шоколадом».

8 сентября 2016 года штамповщик Дмитрий Сафонкин получил от бригадира задание на работу в другом цехе — его отправили на штамповку мелких деталей. После сокращений, которые проходили в несколько этапов с 2008 года, рабочих на заводе стало не хватать (за 2017 год под сокращения попали 6 тысяч человек, 2,2 тыс планируют сократить в 2018 году — ТАСС) По словам рабочих, обычной практикой стало переводить их с места на место или требовать с одного работать как за троих. Сафонкин на задание согласился, тем более, что ему пообещали за эту работу оплату выше, чем на его основном месте.

Коллега Сафонкина включил станок, перепутав режим управления — рука Дмитрия в этот момент находилась в аппарате. Станок был старый, 1970-х годов выпуска, на нем не было защитных датчиков. Рабочий больше 20 минут истекал кровью с застрявшей костью в пазу: скорая помощь смогла только обезболить, пришлось дожидаться МЧС, чтобы вытащить человека из аппарата.

После того, как Сафонкин лишился руки, руководство завода созвало комиссию для расследования. Боясь, что Сафонкина, ставшего инвалидом, могут ещё и признать виновным, его мама попросила Перову вступить в эту комиссию. В решающий момент, на голосовании о признании вины Сафонкина и оператора, включившего станок, их защитники из официального профсоюза АСМ отказались голосовать.

— Я звонила в АСМ и ругалась: «Зачем этого урода прислали? Зачем он топит работника? Он пострадал, на него вину хотят повесить». И только благодаря заявлениям инспектора по труду, моим усилиям и тем, кто поддерживал, Сафонкина не признали виновным, — вспоминает Перова. Во время внутреннего расследования выяснилось, что подписи в документе по технике безопасности подделаны: Сафонкин не проходил инструктаж, не расписывался, и его не имели права посылать на другой станок.

Дмитрий Сафонкин ни в одном из профсоюзов, — ни до травмы, ни после — не состоял. После этого случая стал нелюдим и отказывается рассказывать о несчастном случае в подробностях. На встречу с нами Дмитрий сначала согласился, но когда мы приехали к его дому, отказался выходить из квартиры. Написал сообщение о том, что он передумал, ему «нечего сказать» и перестал отвечать на звонки.

— Он сейчас по статусу как бригадир, как начальник: работу новую дали, должность «чекмен» — проверять качество выпущенных деталей. И он этому очень рад, не хочет ни с кем судиться и публично рассказывать о том, что произошло, — говорит Перова, будто оправдывая Сафонкина, но сама понять его не может.

Про пастухов и баранов

Пастухи и бараны — так разделяют рабочих завода некоторые члены профсоюза «Единство». «Пастухами» они называют лидеров коллектива, готовых поднять рабочих на забастовку, подать заявление в суд, вступить в конфликт с начальством, а «баранами» — тех, кто во всем соглашается с руководством в страхе потерять премию и выполняет любую работу, вне зависимости от своей квалификации: рабочего старшего разряда могут отправить белить туалеты и красить бордюры.

Профсоюзный лидер Леонид Емшанов, слесарь механосборочных работ, прошел путь от «барана» к «пастуху». В 16 лет, когда он впервые устроился работать на «Автоваз», он не знал о своих трудовых правах, несколько раз на заводе срывал спину, повредил колени. Теперь же Емшанова боятся как руководство, из-за того, что он может остановить конвейер (за это некоторые начальники могут лишиться премии или должности), так и работники в бригаде. Емшанов собирал подписи рабочих под коллективным заявлением об ухудшении питания в столовой, о химических выбросах после покраски, о запрете принимать душ в конце смены — и выиграл эти иски в суде.

— Я подхожу к человеку, который в рабстве находится, и говорю, что нужно подписать [заявление]. Он смотрит на меня и понимает, что лучше поругаться с руководством, чем со мной. Ну, он как бы не хотел, но так как подошёл я, он знает, что ему лучше подписать. Не будешь ссориться с начальством — сядут на шею. Если рабочие в нашу сторону не смотрят (не поддерживают — Д. К.), говорим, что натравим на них начальство и пускай они их дерут.

Емшанов носит черный спортивный костюм «Адидас» и кольцо со свастикой. Спрашиваю его об этом — Леонид подтверждает, что он правых политических взглядов. При этом он не видит противоречия в своем участии в профсоюзе и в революционных плакатах в кабинете.

— Вы чувствуете гордость за то, что работаете на заводе?

— Нет не чувствую. У меня одноклассник ушел с производства «Калины» в «Эльдорадо», был бригадиром. Сказал, что работать на «Автовазе унизительно.

— Как вы к этому отнеслись?

— Да мне всё равно. Мне вообще на всех всё равно. Даже на родственников через одного всё равно. Каждый сам за себя. Многие ноют, вот, зарплата маленькая. А что ты сделал, чтобы она у тебя была большая? Да ничего. Все плачут и ничего не делают. Все хотят, чтобы кто-то всё сделал — в семье, на работе, в государстве. Я не жалуюсь, свою жизнь выстроил: у меня нет ипотек, кредитов, гонения начальства. Не думал, что окажусь на предприятии, но в принципе меня всё устраивает, так что буду на своем месте до пенсии. За зарплатой я не гонюсь, она у меня около 30 тысяч, мне хватает.

Анна Перова утверждает, что среди участников «Единства» есть и левые, и правые, и анархисты. Штаб-квартира профсоюза, в которой мы встречаемся с Емшановым, принадлежит депутату «Единой России»: когда-то он работал инженером на «Автовазе» и был председателем «Единства» — теперь живёт то в Москве, то в Испании. По стенам развешаны красно-чёрные революционные плакаты, на столах разложены методички, распечатки ГОСТа, выдержки из Трудового кодекса.

Трудоголик как папа Карло

«Автоваз» работает 24/7/365, — производство в некоторых цехах не останавливается даже в праздники. День на заводе делится на три смены по 8 часов, но иногда рабочих просят остаться на 4 сверхурочных часа.

17 ноября 2017 года рабочий производства двигателей Валентин Насонов, отработав первую смену, вышел с проходной и направился в сторону автобусной остановки. В это время ему позвонил мастер цеха и попросил вернуться на завод, чтобы остаться ещё на полсмены. Валентин сначала отказался, сославшись на плохое самочувствие, но руководитель все же уговорил его. Вечером Насонов вышел с проходной во второй раз, перешел дорогу от завода и упал. Когда приехала скорая помощь, Насонов был уже мертв.

Ни один из заводских профсоюзов расследовать этот случай не стал. Формально Насонов принял решение о переработке самостоятельно и умер не на заводе, поэтому руководство свою вину отрицает. На «Автоваз» нас не пустили и говорить с нами об этом отказались. Представитель пресс-службы заявил, что «спекулировать на смерти человека неэтично по отношению к его родственникам», а завод — опасное производство, посещение которого возможно только тогда, когда завод подготовился.

И только семейная пара рабочих, коллеги Насонова, согласились рассказать подробности на анонимных условиях, пригласив нас домой.

— Он был трудоголик как папа Карло. Он в полседьмого начинал работать, хотя смена у нас с 7 утра. На обед он не ходил вообще, даже с собой не приносил. Во вторую смену когда работал — на час раньше включал станок. Пока рабочее время не пошло, людям обычно наплевать, просит или не просит работать начальство. Вот он другой был по натуре человек, выполнял двойную работу, — рассказывает Мария (имя изменено — Д. К.)

— Может быть он из-за экономических причин так работал? — спрашиваю.

— Да нет, это такие единицы с советских времен остались, — включается в разговор Алексей (имя изменено — Д. К.), муж Марии. — Такие люди на субботники выходит, у них определенный склад, что всегда нужно работой заниматься. Не знаю, с каким поколением придет осознание, что с работодателем у тебя чисто договорные отношения. Со школы надо обучать правовой грамотности, объяснять, что советские времена закончились и на субботник ходить не надо.

— Руководство не заинтересовано в том, чтобы знать о проблемах и решать их, чтобы увеличить свою прибыль?

— Они знают, у нас даже адреса почтовые есть для связи с руководством, но связь эта только боком выходит. Не справляешься? Доплату за профмастерство потом снимут. Задача любого управляющего [на заводе] — не пускать информацию наверх. Французы (нынешнее руководство — Д. К.) свою прибыль получают. Но они здесь как гости. Зачем им заботиться о том, что завтра будет с производством? Они решили сделать всё красиво, как у них. Но пытаться [по-западному] управлять людьми, которые остались с советских времен — это проигрышная идея. У нас тут своя атмосфера, своя кухня и свои сложившиеся как на зоне отношения, — заключает Алексей.

Алексей и Мария перечисляют рассказы о том, как кому-то отрезало пальцы или руку, как кто-то выбегал раздетый на улицу из-за духоты в цеху, как кого-то перетерло в фарш в смесительной машине. Я уже не понимаю, те ли это случаи, о которых я знаю, или это другие — все они начинаются одинаково, с желания поскорее выполнить норму или неправильно нажатой кнопки. История этой семьи тоже обычна — оба на заводе, квартира в ипотеку, работу в другом городе по ряду причин найти невозможно.

Они не жалуются, стараются изо всех сил вырастить детей образованными и надеются на то, что другие люди, так же как и они, перестанут перерабатывать, будут бороться с переработками по принципу итальянской забастовки — делай только то, что должен делать. Мария вышла из профсоюза АСМ, Алексей из «Единства» после забастовки 2007 года.

— Нас председатель убедил, что всё идет по закону. Сели, остановили конвейер, требования выдвинули на повышение зарплаты, на снижение нормы. Оказалось, что не была согласована эта забастовка как положено. И людей, которые участвовали, лишили премии. Да, нам подняли зарплату... Урезали норму, хотя пытались поднять ее несанкционированно. Профсоюз «Единство» в течение недели «лишенцам» из своих закромов премии восстановил. Но профсоюз должен бороться законодательно. Председатель с флагом выйдет, народ с ним, а потом этот народ нахлобучат. Вот мы, а вот начальник цеха. Профсоюзам обрезали все возможности влияния, профсоюз сейчас никто, — говорит Алексей, звеня ложкой в стакане с чаем.

«Ехать в Москву? Кому ты там нужен?»

Приезд высокопоставленных лиц на «Автоваз» — единственная возможность уйти с завода пораньше. Рабочие рассказывают, что перед приездом Путина или Медведева на заводе всё белят и красят, наводят порядок, а их отпускают на час раньше. Цех рабочего Андрея Куранова построен на расстоянии нескольких километров от проходной. Появления там правительства страны он не ждёт.

Андрей говорит, что рабочие всегда критиковали начальство, а начальство рабочих: «Первый кризис [после 90-х годов] случился в 2008 году, когда завод продали москвичам. До этого, как рассказывают рабочие, они жили в шоколаде, хотя и плакались. В 2013-м пришел Андерссон (Бу Андерссон, гендиректор «Автоваза» с 2014 по 2016 год — Д. К.) и начал вводить ерунду непонятную для нашего народа — чтобы получить премию, нужно ходить постоянно на работу, нельзя на больничный, никаких донорских дней. Если ты без пропусков весь год отработал, то платили 28 тысяч рублей. Жаловались все. Рабочие с соплями на работу выходили. Андерссона хаяли, он ушел, сейчас хаят Мора (Николя Мор — президент «Автоваза» с 2016 года — Д. К.), вот мол, при Андерссоне мне бы хоть 28 тысяч дали, а сейчас и этого нет», — рассказывает он.

Андрей никогда не думал, что окажется на заводе, хотя и учился на кафедре машиностроения, которую создавали, чтобы обучать инженеров для «Автоваза». В 2015 реформа высшего образования дошла до филиала Самарского аэрокосмического университета, и десятки тольяттинских студентов, в том числе с кафедры машиностроения, остались без дипломов.

Куранов и Емшанов были одними из немногих студентов, которые не бросили учёбу, а перевелись заочное отделение в Самару. «Нас с детства приучили, что завод — это дно, залезешь и не вылезешь. Но после того, как поработаешь то в одной конторке, то в другой, понимаешь, что на заводе ещё нормально, — рассказывает Андрей. — Говорят, с Тольятти надо ехать. А куда ехать? В Москву? Питер? Кому ты там нужен? Не будет там золотых гор».

Андрея несколько раз уведомляли, что он в списках на сокращение, хотя никакой официальной бумаги не показывали. Андрей считает, что эти списки вымышленные, а говорят ему о сокращении из-за того, что он вышел из профсоюза АСМ и вступил в «Единство», где по наставлению Перовой разучивает законы.

У Андрея, как и у многих других молодых рабочих завода, квартира в ипотеку и маленький ребенок — страшно потерять стабильное место. На повышение зарплаты рассчитывать не приходится: если по документам тариф-ставку повысили и проиндексировали, то на самом деле его доход так остался около 20 тысяч рублей в месяц — урезали выплаты за профмастерство и за стаж. В семье есть машина, «Лада Калина», чтобы удобнее добираться на работу к 6:30 утра, но у неё гниет кузов.

«Нет мужчин и женщин — у нас есть рабочие»

Тольятти в любой части города напоминают спальный район, где рядами тянутся хрущевки и припаркованные во дворах автомобили. Официально городу 280 лет, возраст принято считать со дня основания Ставрополя-на-Волге. В 1950-е годы при строительстве ГЭС город был почти полностью затоплен. Городские постройки оказались на дне Куйбышевского водохранилища, и город возводили заново, уже вместе с «Автовазом». Для рабочих рядом с заводом построили отдельный район, Автозаводской. Большая его часть состоит из квадратных кварталов, километр на километр, разделенных широкими автомобильными полосами.

Бывшая напарница Анны Перовой, Клара Нуйкина, живет в вытянутой хрущёвке на Ленинском проспекте, которая с высоты напоминает кузов автомобиля. Из-за травмы ноги Клара Османовна медленно передвигается, поэтому долго открывает нам двери. Несколько лет назад Нуйкина на работе провалилась в железный люк для отходов. На ноге у колена раздулся шар, и с тех пор она может ходить только с палочкой. За травму на заводе предложили компенсацию в две тысячи рублей — Нуйкина от неё отказалась, посчитав сумму унизительной.

В 53 года Клара Османовна ушла на пенсию досрочно по требованию руководства завода — выплатили 300 тысяч рублей взамен на то, что на «Автоваз» она больше не вернётся.

— Нуйкина, лентяйка такая, пальчик порезала — бежит оформлять. Работать не хочет из-за того, что ее место не подготовлено, — смеется Клара Османовна над листовкой с жалобой (есть в распоряжении Socialist.News), которую написали на неё работники её бригады и члены профсоюза АСМ. Это произошло после того, как Нуйкина отказалась работать из-за того, что рядом с ее рабочим местом были «оголённые» провода. — Я сказала: «Хотите на работе умирать, умирайте. Я прихожу работать». Народ злился, что процесс встал, им же норму нужно делать. Сказали, что мы с Перовой дискриминируем нашу бригаду и портим обстановку в цеху, называем их «баранами». Мне тогда казалось, что жизнь закончилась. Но Перова меня встряхнула: «Что мы сидим?» И написали мы тогда 55 приложений о том, что мое рабочее место с нарушениями, письмо в прокуратуру, и мастера уволили.

Нуйкина говорит взволнованно, у неё всё время то поднимаются, то опускаются брови. Несколько раз звонит телефон, она убирает его под подушку.

— Вы их действительно называли баранами?

— Зачем я буду их оскорблять? Я им Пушкина процитировала «Свободы сеятель пустынный». Стоять в стойле и ждать очередной стрижки — это дело наших рабочих масс.

— То есть, не называли?

— Да, может быть я и говорила «бараны»... Работницу Монтину из-за нарушений технического процесса со всей силы ударило по спине. Она никому об этом не сказала, побоялась. Когда она уже лежала, не могла ходить, просила людей из цеха стать ее свидетелями, но они отказались. Потом спрашиваешь — та падала, другую толкнуло, и все молчат. А теперь где Монтина? На том свете, царство ей небесное.

— А вы когда-нибудь пытались рассказать о нарушениях высшему руководству завода?

— А как же! Я пыталась, так меня от этого Бу [Андерссона] прятали. Объявили, что он приезжает на завод, сказали, что работники могут выступить, и я хотела. Так меня [обманом] на три дня отправили в Старый город (Центральный район Тольятти — Д. К.) проводить опись имущества. Но один раз я его поймала. Он шёл по цеху, жара стояла за тридцать градусов. Мы с Перовой писали из-за жары в администрацию, в суды, в прокуратуру, но никто наш градусник не признал (по ТК РФ при температуре выше 25 градусов в помещении рабочий день сокращается на час, если выше 30 градусов, то рабочий день не должен превышать 5 часов. По свидетельствам рабочих, при такой температуре они продолжали работать по обычному графику — Д. К.). Он с охраной, с переводчиком — я прошу перевести. Жарко, говорю, очень жарко, мы не можем работать! Видите, я вся потная, от меня пахнет, а я же женщина!

— И что он вам сказал?

— А ничего! Он засмеялся как дурачок, покачал головой и все. Ему нафиг это не нужно! Охрана труда, новые документы — формально всё красиво.

Знаменитая фраза бывшего директора Бу Андерссона «у нас нет мужчин и женщин — у нас есть рабочие» пошла в народ: в общественном транспорте его цитируют мужчины, которые отказываются уступать место. Мужчины и женщины на заводе равны — у тех и у других одинаковые нормы выработки и нагрузка, несмотря на то, что по нормам ТК РФ женщины не должны поднимать больше семи килограммов, если это происходит постоянно в течение всей рабочей смены.

— Женщины у нас хватают по 10-15 килограмм, думая о том, чтобы быстрее норму сделать. Заболевания у всех женщин от подъёма тяжестей — недержание мочи, тромбофлебиты. Ноги очень устают, а приходится дома ещё работать, тот же борщ сварить, — рассказывает Анна Перова.

Нуйкина говорит, что Перова помогла ей достичь равноправия. В 96-м году, когда они ездили в Москву на встречу с независимыми профсоюзами, Нуйкина не стала спрашивать об этом разрешения у мужа — поставила перед фактом, что едет учиться. В юности в пользу семьи Нуйкина отказалась от университета: муж заставил выбирать — дети или учеба. «Раньше я, как и все женщины, хотела детей растить. А теперь понимаю, что пирожки можно и в магазине купить, сейчас можно заняться профсоюзной борьбой», — рассказывает Клара.

— Зачем вам это все? Какое будущее вас ждёт? — спрашиваю после смены Перову в автобусе, который везет ее домой. Рабочие в черных куртках жмутся в кресла, кто-то спит.

— Будущее? Будущее за нами, потому что мы не только себя учимся защищать, а детям своим говорим, что никому нельзя никому позволять вытирать о себя ноги. Кому-то может нравится в гробу лежать, но не мне.

17 января сотрудники «Автоваза» сообщили, что в прессовом производстве ночью умер фрезеровщик. Останавливать производство запретили. Тело рабочего пролежало прикрытым тканью до утра. «На АвтоВАЗе даже мертвецы остаются сверхурочно!», — написал анонимный автор в группе «Рабочие автоваза» в «ВКонтакте»

От редакции СА

Моногород Тольятти с более чем 50 тысячами нынешних и бывших рабочих Автоваза, многие из которых тяжело пережили девяностые, а в советское время никогда не имели боевого профсоюза, спит вязким, липким сном. Кошмары с окровавленными руками и костями в отверстиях и пазах станков взбудораживают завод и опять сменяются потным забытьем. Традиций успешной борьбы у этих рабочих нет, есть традиция передачи страха от старых рабочих молодым, неизбежная на таком огромном предприятии с крупным постоянным ядром кадров, да междусобойные жалобы на высшее руководство.

Всё это, в том числе и размер независимого профсоюза «Единство» (сто человек на 37 тысяч), имеет исторические и экономические причины. Почитайте наш текст о том, как сказалась травма девяностых на «традиционных» — промышленных — рабочих, и как ее медленно начинает преодолевать молодежь. Жесточайшее падение уровня жизни и постоянные тычки от меняющихся всевластных собственников, а также отсутствие тактики и стратегии у профсоюзов, дезориентировали рабочих, и их невозможно винить в том состоянии, в котором они оказались.

Мы хотим рассказывать вам, что происходит с рабочим классом и всеми его слоями в России. Начать мы решили с автопрома, но рабочий класс, конечно, сегодня шире и необязательно связан со станками и с крупной промышленностью — это все, кто живет от зарплаты до зарплаты. Расходы на поездку в Тольятти и гонорар для двоих журналистов на три дня обошлась нам в 25 000 рублей. Поэтому у нас будет появляться больше таких репортажей, если вы поддержите нас рублем.