Открытое письмо бедной революционерки из гетто

Большую часть своей жизни я стыдилась того, какой бедной жизнью я живу. Я скрывала это от многих. Изо всех сил я пыталась равняться на тех, кого называют «более обеспеченными» людьми. Я разговаривала «как надо», отказывалась дружить с теми, кто были, как я считала, слишком «дворовыми», «из гетто». Я встречалась с мужчинами старше меня, потому что считала себя слишком продвинутой для парней моего возраста, не понимая, что была жертвой взрослых мужчин, охотящихся за молодыми девушками. В старшей школе я скрывала беременность и аборты, стыдилась перед одноклассниками из-за того, что была матерью-одиночкой. Я скрывала тот факт, что боролась за посещение школы, ибо должна была работать. Я скрывала то, что почти всегда была бездомной или недоедала, но внутри безмерно радовалась, если кто-то не хотел доедать свой ланч. Я прикрывала свой стыд насилием, всегда готовая драться с любым, кто «унижал меня».

Я была беззащитной, несчастливой и не имела мотивации учиться, так что я бросила учёбу и получила сертификат GED (проверка уровня общеобразовательной подготовки). Помню, как я сидела в Кеннеди-Кинг-колледже ради подготовки к GED и из-за нарушения дисциплины была отправлена к советнице по образованию. Она посмотрела на результаты моего теста (для посещения занятий по GED тебя заставляют сдавать отдельный тест) и спросила: Почему ты здесь?. Я сказала, что бросила школу и что мне нужно сдать на GED. Тогда она спросила: Ты беременна?, я ответила — нет. Поступаешь на военную службу? — я вновь ответила, что нет. Она достала форму, заполнила её и велела мне подписать: Слушай, подпиши-ка это, тебя здесь быть не должно — только будешь остальных с толку сбивать. Ты отлично сдала тест, и я не в курсе, почему ты бросаешь школу — просто иди и получи GED.

Я была чертовски рада избежать шести недель занятий перед GED. Ведь я никогда не боролась за то, чтобы быть умной или иметь высокую академическую успеваемость — я всегда боролась лишь со своей бедностью. Разговоры многих вокруг меня об необходимости упорно трудиться ради успеваемости в школе никогда не имели отношения к той действительности, в которой жила я, воспитываемая матерью-одиночкой с тремя детьми на юге Чикаго. К той действительности, в которой многие живут, но которую зачастую игнорируют. Как и у многих других бедняков, у меня были родственники, у которых всё было хорошо и у которых была хорошая работа; как и многие другие люди, эти благополучные родственники смотрели на нас, бедняков, как на людей второго сорта. Как на людей, заслуживших те условия, в которых оказались. Многие из этих благополучных личностей прохаживались и по моему отцу — тому, которого я никогда в жизни не видела. Разумеется, я чувствовала себя неуверенно из-за комплекса «безотцовщины». Это, конечно, было полной фигнёй, но я, как и многие, считала, что взросление без отца делает меня неполноценной и испытывала стыд.

Я часто убегала из дома, а мои отношения с матерью были ужасными. Помню, как она вызвала из-за меня полицию, потому что мы подрались. Мы жили прямо через дорогу от мечети на Стоуни-Айленд. Мы с ней стояли снаружи, разговаривая с полицией, и мать объясняла, какой я ужасный ребёнок и как она старается изо всех сил. Офицер полиции посмотрел на меня и спросил, есть ли мне что сказать. Я ответила: Не хочу родительской опеки надо мной. Я не знаю, был ли офицер потрясён моим ответом либо самим фактом того, что я знаю, что это такое. Он посмотрел на маму и сказал: Если это — всё, что она хочет, то вам следует дать ей это, затем они оба ушли. Разумеется, мама и не думала так поступать, так что в последующие годы я продолжала сбегать из дома, драться, и на меня по-прежнему заявляли в полицию. Мои дедушка и бабушка, как и во многих других бедных семьях, были тем цементом, который удерживал нашу семью от распада. Моя бабушка долгое время была вынуждена помогать нам деньгами. Неудивительно, что когда бабушки не стало, я написала матери письмо, полное стыда и ненависти. За нашу бедность я возлагала вину на мать; я чувствовала, что она никогда не работала с достаточным усердием, что она недостаточно о нас заботилась. На бабушкиных похоронах я передала это письмо матери — и три следующих года мы с ней даже не разговаривали.

На тот момент я уже сама была матерью (незапланированно) и на собственном опыте убедилась — как много ни работай, из долгов едва ли можно было вылезти. Расходы на детей, арендную плату, еду и прочее необходимое повышались, а счета продолжали скапливаться! У меня был опыт посещения предродовых занятий в одиночку. Там была женщина, приходившая на занятия со своей беременной дочерью и с такой жалостью смотревшая на меня. В течение примерно восьми недель я каждую неделю посещала эти занятия одна. На последнем занятии эта женщина подошла и протянула мне карту. Взглянув на меня глазами, полными слёз, она сказала: Я наблюдала, как ты каждую неделю сидела тут совсем одна, но не опускала головы. Ты такая сильная... Не знаю, что у тебя в жизни произошло, но твоему ребёнку повезло иметь такую мать, как ты. Затем обняла меня, позвала свою дочь, чтобы та обняла меня, и сказала ей: Не волнуйся, всё будет хорошо. Я уверена — она хотела как лучше, но тем не менее я почувствовала себя полным дерьмом. Кажется, её дочь, которая выглядела молодо, тревожилась о том, как непросто быть беременной, быть молодой матерью, а я в тот момент была для них примером того, насколько ещё хуже всё могло бы быть. Не иметь никого рядом в такой момент. Во время беременности я ходила на консультации, чтобы подготовиться к одиночному материнству. Я вспоминаю психологиню, которая во время нашей последней встречи (это было незадолго до предполагаемой даты родов) сказала: Я никогда не встречала такого сознательного человека, как ты, такого умного. Не понимаю, почему ты здесь, но тебе стоит подумать о дипломе по психологии, и когда ты получишь его — позвони мне.

Уверена, что она тоже хотела как лучше, но вообще-то она имела в виду эти встречи, во время которых я с упорством отвергала любые предпринимаемые ею попытки убедить меня, что быть матерью-одиночкой не так уж тяжело. В то время я не знала этого, но у меня был высокий уровень классовой сознательности. Единственное, чего я хотела от врача — это чтобы она психологически помогла мне перенестись в действительный мир борьбы в статусе матери-одиночки. Я не питала несбыточных надежд и не хотела слышать о «скрытых ресурсах» — я просто хотела не получить нервный срыв и быть достаточно сильной, чтобы бороться за своё чадо. Я переживала послеродовую депрессию и справлялась с ней в одиночку благодаря лишь занятиям в старшей школе и книгам, которые я читала. Много раз, когда мой сын плакал, я просто выходила из комнаты — это как раз метод из моего чтения о послеродовой депрессии, чтобы не навредить ребёнку. Стресс от кормления грудью (так как я выбрала наиболее здоровый способ кормления), ежедневная работа, выполнение обязанностей на фоне недосыпа, ведь у меня был новорожденный сын, и я должна была заботиться о нём в одиночку...

Помню, как связалась через фейсбук со своей бывшей лучшей подругой, которая была мне как сестра. Она была самым близким мне человеком, и она знала, как бедно я живу и через что прошла. Она — человек, которого я втайне осуждала: я думала, что она могла бы «добиться большего», как будто бы она не была бедна и притеснена так же, как и я. Игнорировать её истинное положение было для меня тогда совершенно НОРМАЛЬНЫМ. Я извинилась перед ней за то, что не понимала, как тяжело ей было быть матерью-подростком даже не одного, а двух детей, и сказала, что те мои претензии были неприемлемы.

Многие смотрят на людей в гетто и строят какие-то свои догадки об их жизни, о том, кто они. Но многие люди ИЗ гетто пытаются спрятать свое положение дел от общества и притвориться, что бедность не имеет значения для их жизненного опыта. Люди, которые не могут найти работу или которые целыми днями обходятся без еды, или имеют «привычки из гетто». Да у меня самой жизненный опыт «из гетто», вечно находящейся на мели и тем не менее пытавшейся изобразить богатство и престиж. Это был ещё и опыт наблюдения за тем, как чёрные люди, имевшие чуть больше благ, обходились с теми из нас, кто обладал чуть меньшими. Это — ненависть к таким людям и вместе с тем борьба за место подле них. И лишь потом пришло понимание того, что моё внутреннее чувство всегда и подсказывало — если ты родился в определённом экономическом классе, то скорее всего ты в нём и останешься. И как любой другой, кто родился в условиях крайней нищеты, я до сих пор остаюсь в этих же рамках.

Почему? Я что, недостаточно умна? Я прикладываю недостаточно усилий или я безответственная? На самом деле бедность существует, потому что мы живём в политической, социальной и экономической системе, которая искусственно ее порождает, чтобы богачи и элита сохраняли власть и контроль. Капитализм. Система, которая окажется величайшей ошибкой правящего класса. Я могла бы стать крупнейшим собственником в рамках неолиберального капитализма. Я могла бы зарабатывать миллиарды на корпорацию, но, как и большинство людей, я даже лишена шанса помочь им в поддержании их собственной системы, так как полностью и бесповоротно исключена из участия в ней. Это исключение из системы заставило меня осознать, что она должна быть полностью упразднена, а на её месте следует воздвигнуть новую. За эту будущую систему я решила бороться весь остаток своей жизни. За систему, в которой любой человек в любой точке мира может получить базовые человеческие права. Систему, не нуждающейся в иерархии или конкуренции, которая не определяется прибылью и которая не разделяет искусственным образом рабочий класс, заставляя желать возвыситься над остальными и ненавидеть тех, у кого это получилось.

Эта система — социализм. И никчёмная мать-одиночка из гетто продолжит борьбу за него.

Искренне ваша,
Революционерка из гетто Дарлетта Скраггс